На афише указывается, что поставлена она Олегом Ефремовым и премьера состоялась в 80-м году, но возвращение ее приравнивается к полноценному премьерному показу. Возобновил спектакль с новым составом исполнителей по мизансценам и идеям Олега Ефремова Николай Скорик. Еще раз продемонстрировав, что жизнь в спектакль вдохнуть может только сам создатель, а не добросовестный и старательный исполнитель его воли.

Новая „Чайка” удивительным образом идет без самой Чайки. Нет, птица по-прежнему надсадно кричит, ее убивают, из нее делают чучело, и молодая актриса ассоциирует себя с ней. Но Нина Заречная при этом отчаянно не знает, что делать со своими руками, и это единственное искреннее признание, прозвучавшее из ее уст за целый вечер. Если с ролью истерзанной и потрепанной жизнью женщины Марине Салаковой удается кое-как с грехом пополам справиться, то изобразить наивную, восторженную и влюбленную по уши девочку оказывается для нее задачей непосильной, хотя она и очень старается. Единственное оправдание поведению Треплева — любовь слепа. Но в данном случае это слабое утешение.

В спектакль хотели добавить „свежей крови” из Театра Табакова. Его премьер Евгений Миронов играет, как всегда, хорошо, но если в других работах он владеет публикой, как волшебник, здесь зал идет у него на поводу скорее по совокупности прошлых и настоящих заслуг — сказывается отсутствие режиссера. А Марина Салакова и Михаил Хомяков (Тригорин) смотрятся артистами не из другого, родственного теперь МХАТу театра, а как будто из другой пьесы. Почему так суетятся женщины вокруг невзрачного Тригорина — вялого, неинтересного мужчины? Михаилу Хомякову такими красками играть бы невзрачного учителя Медведенко, а не донжуанистого беллетриста. Его просто нет, как нет и Заречной. Вроде бы есть Полина Андреевна — Наталья Егорова, но она эксплуатирует уже однажды найденное. Есть Сорин — Вячеслав Невинный, но его все время в спектакле клонит ко сну, и это самая достойная и здоровая реакция на происходящее.

В сотканной из неразделенной любви пьесе никто никого не обольщает. Собственно, кроме Треплева и Маши, там никто никого и не любит, а только вяло играет в любовь, как в скучное и сильно надоевшее лото, убивающее время. Аркадина — Ирина Мирошниченко весь спектакль ходит жертвой собственного имиджа с застывшей искусственной улыбкой на лице. Она сползает с ее лица только когда продолжать дальше улыбаться по сюжету становится просто неприлично. С таким упорством демонстрируют мастерство стоматолога, но никак не играют чеховские вещи, но кто ж звезде посмеет такое сказать?

Так что „Чайку” воскресить не удалось: и не только Чайки в нем не оказалось. Неуклюжей уточкой прошлепала она по сцене, но так и не взлетела. В первой ефремовской постановке пьесы в „Современнике” в 70-м году главной проблемой было то, что люди не слышали друг друга. Во второй его „Чайке”, уже мхатовской, он дал возможность выговориться каждому. В третьей „Чайке”, рожденной под его именем, но к спектаклю Ефремова имеющей довольно сомнительное отношение, за редкими исключениями герои не слышат не только друг друга, но и самих себя. И это уже не проблема — просто беда.