КНЯЗЬ Мышкин в „Идиоте” у В. Бортко, Иван Карамазов у В. Фокина, Гамлет у П. Штайна, Борис Годунов у Д. Донеллана. Плюс „Мусульманин”, „Анкор, еще анкор!”, „Мама”, „Любовь”, „В августе 44-го”, „Побег” На подходе еще две премьеры: „На Верхней Масловке” К. Худякова, где Женя сыграл вместе с Алисой Фрейндлих, и фильм А. Учителя „Космос как предчувствие”. А к многочисленным наградам Миронова — премиям „Триумф”, „Кумир”, ТЭФИ, „Хрустальная Турандот”, „Золотой орел” и пр. — добавилась еще одна: „Национальная гордость России” за личный вклад в развитие культуры.

— Я ХОЧУ поблагодарить читателей „АиФ” за столь высокую оценку. Для меня большая честь находиться в одной компании с Леонидом Рошалем, Жоресом Алферовым, Майей Плисецкой и другими лауреатами премии „Национальная гордость России”. Еще я хочу поблагодарить ваше издание за то, что на сегодняшний день, когда вранье продается дороже, чем правда, вы сохранили порядочность и высокий профессионализм. И не „заболели” той желтизной, которая поразила другие газеты. А это дорогого стоит.

„Раньше я свысока смотрел на артистов, снимающихся в боевиках. Теперь понимаю, как был неправ”

— В ПОСЛЕДНЕЕ время на экраны вышло много российских фильмов, сделанных по голливудским стандартам. Означает ли это, что в нашем кино началась новая эра?

— Да! К нам пришла эра мирового кино. Со всеми плюсами и минусами. Первыми растерялись критики. Они стали как бы не нужны. Нет, они могут, конечно, пересказать эти простые сюжеты. Но зрители сами в состоянии разобраться, хорошая картина или нет. Лично я был горд, когда увидел на сеансе „Побега” в будний день полный зал. К сожалению, для нас это пока еще редкость.
Вторыми растерялись многие мои коллеги: „Как же так? Мы снимаем наше русское кино, а оно никому не интересно”. Значит, снимайте так, чтобы было интересно! „Интересно” совсем не означает, что надо „подкладываться” под Америку. Все обвинения в американизации идут, мне кажется, от беспомощности. Мало того, коммерчески успешные наши фильмы помогут всему российскому кинематографу в конце концов встать на ноги, дадут возможность запускать в прокат не только боевики, но и более глубокое кино.
Просто есть жанры, на которые во всем мире охотно ходят зрители, — триллер, комедия, боевик. У них есть свои законы, которые надо выдерживать. Нашим же режиссерам до сих пор не дают покоя лавры Тарковского. Им обязательно нужно в простую историю что-то такое вплести, где ручей течет по желтым осенним листьям Из этого, как правило, ничего хорошего не выходит.

— Вы сыграли главную роль в фильме Егора Кончаловского „Побег”. У Егора репутация человека, снимающего добротное коммерческое кино. Вы - мастер психологической игры. Не боялись, что он заставит вас играть какое-нибудь „добро с кулаками”, тупо крушащее челюсти негодяям?

— Я не тот артист, которому режиссер что-то ДАСТ или не ДАСТ играть. Я достаточно взрослый мальчик и сам знаю, что мне делать. Что касается работы с Егором, то мне захотелось попробовать себя в новом жанре. И если раньше я свысока смотрел на артистов, снимающихся в боевиках („Боже, как это просто!”), то теперь понимаю, насколько был неправ. Эти роли даются очень тяжело — тяжело физически! Я по новой учился играть. Серьезно! Вплоть до того, что там другие мускулы лица работают. И Егор помог мне в этом разобраться.
С другой стороны, мне было интересно проследить за судьбой человека, который был успешен, знаменит и вдруг в секунду становится никем, теряет все. Ведь я, как и мой персонаж, достаточно известный человек, с каким-то багажом за спиной. Но при этом прекрасно понимаю: все, что я имею, может разрушиться в секунду. Смогу ли я это пережить? Таким образом, то, что вы говорили обо мне как о психологическом артисте, тоже пригодилось.

— Ваши герои под единый ранжир не подходят. От „Идиота” — к беглому врачу, от „смершевца” — к Солженицыну. Как можно так перевоплощаться? Это все живет внутри вас? Или вы обладаете необходимым набором „профессиональных инструментов”?

— Трудно сказать. Когда Эймунтас Някрошюс предложил мне сыграть Лопахина в „Вишневом саде”, это была чистой воды авантюра. Я даже по голосу не подхожу для этого персонажа. У меня тенор, а у Лопахина баритон. Но мне интересно ломать себя. Потому что иначе чувствую комфорт какой-то, что ли, которого начинаю бояться. Конечно, я нормальный человек, и мне хочется какого-то уюта и покоя. Но когда это состояние наступает, то больше трех дней не выдерживаю.

— И все же: можно ли в актерстве выехать на чистом ремесленничестве? Как в том же балете, где после долгих лет тренировок, когда балерина часами скачет-скачет-скачет у станка, а после танцует балет любой сложности?
— Конечно, есть определенная система. У меня, к примеру, была школа Табакова — очень жесткая. Олег Павлович дал нам платформу, отталкиваясь от которой можно идти в этот мир. А дальше Все свои знания об этой профессии нужно запереть в ящик и ключ выбросить навсегда. Потому что если ты будешь тупо следовать заученным правилам, то, кроме сухой схемы, ничего живого не сыграешь.

— Сейчас в Москве будет играть спектакли Ален Делон — звезда мировой величины. Вам есть чему у него поучиться?

— Нет. Я не отношусь к почитателям таланта Алена Делона. Он, безусловно, замечательный артист, но каких-то откровений я не жду. Если бы сюда приехали Брандо, Лоренс Оливье или Роберт Де Ниро, я бы, конечно, пошел. Потому что в них существует некая тайна, которую мне интересно разгадывать как простому зрителю. Мне хочется потрясений, что сегодня в театре случается довольно редко.

„Наша история — это какое-то колесо, которое крутится и крутится на одном месте, повторяя ошибки”

— ВЫ ИГРАЕТЕ Нержина в фильме Глеба Панфилова по роману „В круге первом” Солженицына. Прототип Нержина — сам автор. Чем вам интересен Солженицын?

— А что, Солженицын может быть кому-то неинтересен? Он может нравиться, не нравиться, но равнодушным не оставляет никого.

— Не согласна. Для людей старшего поколения Солженицын действительно властитель дум, но молодежь относится к нему достаточно равнодушно.

— Они и к Чехову так же относятся, и к Толстому. И хорошо, если найдется один, которому эти имена небезразличны. Но, может, этот один, неравнодушный, и сделает что-то такое, что нас всех удивит. В хорошем смысле, разумеется.
Мне посчастливилось лично познакомиться с Александром Исаевичем. Я ехал к нему задавать вопросы по поводу роли, а в итоге спрашивал о жизни вообще. Мне была интересна его позиция по всем вопросам. И очень огорчила одна его реплика: „Я всегда был оптимистом по отношению к России, а сейчас становлюсь пессимистом”. Хотя за те три часа, что я с ним провел, я понял, что более жизнерадостного человека не видел. И вообще эта встреча — одно из самых сильных впечатлений в моей жизни.

— У вас остается время и желание следить за тем, что происходит в стране, или вас интересует только творчество?

— Не участвуй я в жизни — не мог бы играть свои роли. Я сейчас репетирую в МХТ им. Чехова Иудушку Головлева у Кирилла Серебренникова. Вы не представляете, сколько ассоциаций с сегодняшним днем вызывает эта история! О стране, о людях, о русском менталитете. О том, что, как ни прискорбно, наша история — это какое-то колесо, которое крутится и крутится на одном месте, повторяя ошибки. И непонятно, есть ли из этого выход, и если есть, то какой.

— А вам самому наше время каким кажется — тяжелым? Сумасшедшим? Или нам повезло все-таки больше, чем нашим родителям?

— С одной стороны, нам повезло. С другой — я давно не вижу улыбок на лицах. И это не только от того, что жизнь тяжелая. Возникла какая-то озлобленность от той неразберихи, в которой мы все оказались. От невозможности понять, кому сегодня верить. Люди растерялись. Они закрываются в свои коробочки, чтобы их никто не обидел. Хотя не улыбаться, может, лучше и честнее, чем когда тебе улыбаются фальшиво, как это часто происходит за границей. От этих улыбок осадок еще неприятнее.

— Многие актеры сейчас активно идут в политику. А вы пока ни в какую партию не вступили. Почему?

— С детства слышал выражение, что художнику всегда надо быть подальше от власти. Иначе приходится очень часто прогибаться, а этого делать не хотелось бы. Я лучше вместо этого хорошо сыграю роль. Думаю, что умные дяди наверху понимают: есть какие-то деятели культуры, которых они могут использовать, а есть те, которых лучше не трогать.

— Голливудские актеры вашего уровня ездят на „Роллс-ройсах” и имеют гонорары в миллионы долларов. А вы - богатый человек?

— Я состоятельный. Но не могу позволить себе „Роллс-ройс” или личный самолет. На Западе все живут очень хорошо, в какой бы дыре (чуть не сказал ж ) они ни находились. У нас пока с уровнем жизни, увы, катастрофа. Поэтому мне не приходит в голову афишировать свой достаток. Пусть все идет своим чередом. Когда у нас все будут хорошо получать, тогда, наверное, и заведу свой самолет. И куплю носилки, потому что самостоятельно передвигаться в этом возрасте вряд ли смогу.