Дарья Урсуляк играет центральную роль в одной из главных театральных премьер этого сезона — спектакле Гжегожа Яжины «Ивонна, принцесса Бургундская» в Театре Наций. Задумав это интервью еще несколько месяцев назад, в силу ее жизненных обстоятельств (счастливых) мы смогли встретиться с актрисой только сейчас. Впрочем, оно и к лучшему.

Мы поговорили с актрисой о работе с польским режиссером, внутренней свободе, «Ла-Ла Ленде», а также о непредсказуемости актерской профессии и бунте на сцене и в жизни.

Дочь кинорежиссера Сергея Урсуляка и актрисы Лики Нифонтовой, в актерскую профессию Дарья Урсуляк пришла не сразу: в Театральный институт имени Бориса Щукина она поступила после четырех лет учебы на историко-филологическом факультете РГГУ. Широкая публика о ней заговорила после выхода в конце 2015 года сериала «Тихий Дон» Сергея Урсуляка, где Дарья исполнила роль обманутой жены Натальи Мелеховой.

В числе ее больших ролей в театре «Сатирикон», где она служит с 2013 года, — Джульетта в спектакле Константина Райкина «Ромео и Джульетта», Маша и Нина Заречная в «Чайке» Юрия Бутусова, Неля в Game Over — сценической редакции пьесы Арбузова «Жестокие игры» в постановке Елены Бутенко-Райкиной. В этом сезоне к ним прибавилась работа в новом спектакле Театра Наций «Ивонна, принцесса Бургундская» Гжегожа Яжины, ученика легендарного Кристиана Люпы и одного из самых талантливых и самобытных польских режиссеров. Дарья играет в «Ивонне» безобидную немую дикарку, которая одним фактом своего существования вне принятых правил и условностей, сама того не подозревая, разрушает устои королевского дома, открывая его обитателям их истинное лицо.

Инна Логунова: Ваша героиня в «Ивонне» произносит всего несколько слов за весь спектакль — для актера роль без слов проще или сложнее?

Дарья Урсуляк: Трудно сказать — у меня не такой большой сценический опыт. Сама роль, мне кажется, написана довольно странно, и в итоге все упирается в человека, который ее играет, который и должен для себя решить: кто я, как и почему молчу. Это непростая роль, как и спектакль в целом. Кроме того, я репетировала ее на последних месяцах беременности — это было тяжело, — а премьерные спектакли нужно было играть, когда только-только родилась дочь. До сих пор не понимаю, как все это сложилось. А сам Гжегож Яжина — очень своеобразный режиссер, небуржуазный, со своим языком и собственным миром, работа с ним — потрясающий актерский опыт.

— Так как вы объясняли себе Ивонну?

— Я ассоциировала ее с героями «Пятого элемента». Для меня она — инопланетное существо, не человек, а некая субстанция, свободная форма, крайне восприимчивая ко всему, что с ней происходит. Это должно быть сыграно живо и непосредственно, но я до сих пор не всегда делаю то, что хочу и должна, и страшно этим мучаюсь.

— Ваша пластика в этой роли напоминает движения маленького чуткого зверька — это вы или Гжегож придумали?

— Не то чтобы я специально придумывала эту пластику. Но во время репетиций с Гжегожем у нас были тренинги, на которых мы представляли, что мы животные или некие звероподобные существа. Были, например, задания сыграть момент выхода зверя из человека, победу человеческого начала над животным. А Ивонна действительно как зверь: как персонаж она живет сама по себе — и каждый раз, когда сталкиваюсь с ней, я удивляюсь этому.

—— Ивонна остро реагирует на ограничения, которые ей пытаются навязать, загнав в жесткие рамки. Как по-вашему, она бунтарка?

— Думаю, нет. То, что со стороны кажется протестом, — проявление ее естественной формы жизни, на уровне рефлексов. В ней нет злобы, она никого не осуждает, принимая людей как есть. Дети такие — они ни от кого не ждут плохого.

— Ивонна в итоге погибает — ее уничтожает система. На ваш взгляд, что способно сломить систему?

— Какую систему — политическую? Иногда кажется, что уже ничто.

— Любую. Так или иначе, мы существуем в системе отношений, в которой личное неизменно сталкивается с общественным.

— Всю систему, думаю, может сломать только воля каждого индивидуального человека. Локальный бунт. Это нравственный вопрос, который каждый решает для себя: насколько ты можешь позволить себе быть вне системы, или как-то ее обходить, или существовать в некой внутренней оппозиции. Только так. В движение масс я не верю. А вот в одного человека — верю.

— А вы способны на бунт?

— Нет, пожалуй. Не знаю... Думаю, бунт выражается по-разному. На каком-то уровне — созидательном — я могу себе это позволить. Собственно, то, что мне приходится делать в «Ивонне», — тоже в некоторой степени бунт, раньше я бы такого не стала делать.

— Вы выросли в кинотеатральной семье, и ваш выбор профессии, в общем-то, неудивителен. Но все-таки почему вы стали актрисой?

— Сама не знаю — и с каждым днем понимаю все меньше. Наверное, потому, что я мало что умею. Все остальное я делаю еще хуже. (Смеется.) И ничто мне не приносит такой радости.

— Что именно вас радует?

— В первую очередь неожиданность: я не знаю, как сложится мой день или месяц. Мне нравится, что я не могу спрогнозировать себя через год. И я не устаю — наверное, это и работой назвать нельзя. (Смеется.)

— Что вам ближе: кино или театр?

— Театр — просто потому, что я там больше играю. А в кино гораздо меньше. Хотя, честно говоря, я толком не понимаю, где здесь причина, а где следствие. Наверное, театр я все-таки больше люблю.

— В «Тихом Доне» вы снимались у своего отца. Как вам с ним работалось?

— Сейчас, когда с момента съемок прошло уже два года, я немного идеализирую, но на самом деле это огромное удовольствие, и я очень рада за тех, кому с ним еще предстоит работать. Знаю, что это поможет артистам многое понять и про себя, и про кино, и про то, зачем оно вообще делается.

— С какими режиссерами в театре или в кино вам хотелось бы поработать?

— Есть такие режиссеры в театре, но я не скажу. Пусть сами придут и предложат. (Смеется.) А в кино уж тем более. Вот Дэмьен Шазелл, который снял «Ла-Ла Ленд», очень нравится, я бы с радостью с ним поработала. (Смеется.)

— А как вам, кстати, фильм? Синефилы разделились на два непримиримых лагеря.

— Мне кажется, что те, кто отзывается о нем плохо, просто устраивают свой маленький бунт, ощущают себя в этот момент оппозицией. Это такой способ противопоставить себя миру. А я мейнстрим и считаю, что это «великое кино о великой любви». Потрясающая картина, я сидела и завидовала. Кроме того, если говорить о профессии, там все невероятно точно показано.

— Что вам в себе как человеке нравится, а что нет?

— Как-то с рождением дочки у меня сильно уменьшилась рефлексия на эту тему. Мне многое в себе не нравится, но она принимает меня такой, какая я есть, а ей виднее. Хотя я бы хотела уметь лучше себя контролировать, спокойнее относиться к каким-то вещам.

— Что изменилось в вашем восприятии мира с рождением ребенка?

— Все. Как любая мама, я могу очень долго говорить на эту тему. Пропало ощущение свободы — что я могу идти, куда хочу. Нет, не могу. И не хочу. Вышли наружу какие-то неврозы, страхи, усугубилось чувство гиперответственности — зато появилось ощущение, что всегда ношу с собой что-то хорошее.

— За те несколько месяцев, что прошли с рождения дочери, чем она вас больше всего поразила?

— На днях у нее появился первый зуб! Но вообще она каждый день меняется. Мне нравится, что она очень жизнерадостная, у нее все вызывает удивление и радость. Она любит жизнь — надеюсь, я ей этого ощущения не испорчу. (Смеется.)