ТЕАТРАЛЬНЫЙ СЕЗОН-2013/2014 ГЛАЗАМИ КРИТИКОВ

COLTA.RU продолжает серию материалов, посвященных итогам подошедшего к концу театрального сезона. Сегодня мы публикуем опрос ведущих театральных критиков Москвы и Санкт-Петербурга, по просьбе редакции составивших шорт-листы главных премьер и сформулировавших ключевые тенденции сезона-2013/2014.

Марина Давыдова
1. «Мертвые души», «Гоголь-центр», режиссер Кирилл Серебренников
2. «Карамазовы», МХТ им. Чехова, режиссер Константин Богомолов
3. «1968. Новый мир», Театр на Таганке, режиссер Дмитрий Волкострелов
4. «Гамлет | Коллаж», Театр наций, режиссер Робер Лепаж
5. «Золушка», театр «Практика», режиссер Марфа Горвиц
6. «(М)ученик», «Гоголь-центр», режиссер Кирилл Серебренников
7. «150 причин не защищать Родину», «Театр.doc», режиссер Елена Гремина
8. «Записки покойника», Студия театрального искусства, режиссер Сергей Женовач

Тенденция сезона проста до очевидности: чем более смелым, зубастым, социально активным и эстетически разнообразным становится наш театр, тем более неистовыми становятся вопли охранителей. Причем если раньше они в основном раздавались из недр самой театральной среды, то теперь в дело охраны театрального порядка вовлечены даже Госдума и центральное ТВ. Театр, как в прежние времена, оказался в центре общественного внимания. Но теперь на дворе не старый добрый застой, а набирающая обороты консервативная революция. И уж не знаю, что теперь нам делать в первую очередь — то ли радоваться за русский театр, то ли все же за него опасаться.

Глеб Ситковский
Это был удачный сезон, и выбрать пять (шесть, семь) лучших спектаклей — дело нелегкое. В минувшем сезоне они имели тенденцию кучковаться в определенных местах, и выявить пятерку московских театров, где концентрировалось хорошее, мне кажется даже более важным делом, чем перечислить ключевые спектакли. Вот моя пятерка:
1. Театр наций
2. Театр «Практика»
3. Театр на Таганке
4. «Гоголь-центр»
5. Театр имени Пушкина

Обратите внимание, что в каждом из вышеперечисленных мест, за исключением Театра наций, в этом сезоне работала новая команда: Иван Вырыпаев в «Практике», «Группа юбилейного года» в Театре на Таганке, Кирилл Серебренников в «Гоголь-центре», Евгений Писарев в Театре имени Пушкина. Выходит, все перемещения и назначения произошли не зря.
Теперь о спектаклях: в Театре наций я бы выделил «Гамлет | Коллаж» Робера Лепажа и «Гаргантюа и Пантагрюэль» Константина Богомолова. В «Гоголь-центре» — два спектакля Кирилла Серебренникова: «Мертвые души» и «(М)ученик». В театре «Практика» вышел замечательный спектакль Марфы Горвиц «Золушка» по пьесе Жоэля Помра, а также «Петр и Феврония Муромские» на музыку Александра Маноцкова. Театр Пушкина отметился несколькими интересными постановками, лучшая из них — «Мера за меру» в режиссуре Деклана Доннеллана. В Театре на Таганке я бы отметил спектакль Дмитрия Волкострелова «1968. Новый мир». А едва ли не самый сильный спектакль сезона был выпущен Генриеттой Яновской в московском ТЮЗе, который и не думал менять избранный много лет назад курс, — я говорю о ее постановке «С любимыми не расставайтесь» по пьесе Александра Володина.
Если внимательно взглянуть на список самых удачных московских премьер, то мы увидим сразу несколько очень важных европейских имен, и это не случайно. В то время как нам усиленно пытаются внушить, что Россия — это не Европа, выясняется, что интеграция российского театра в мировой театральный процесс идет полным ходом, и прервать ее можно разве что при помощи нового железного занавеса. Лучшие режиссеры Европы ставят спектакли в Москве, и это воспринимается публикой уже не как экзотика, а как будничная часть общей картины. Еще один важный тренд: много новых режиссерских и актерских имен. На наших глазах продолжает происходить стремительное обновление российского театра, связанное со сменой поколений. Какие-то из этих имен напрочь забудутся через несколько лет, а кто-то из вновь пришедших, возможно, вырастет в крупную фигуру. Или не вырастет. Поглядим.

Павел Руднев
1. «Гаргантюа и Пантагрюэль», Театр наций, режиссер Константин Богомолов
Богомолову удалось развеять наш сумрачный театральный авангард, полный пессимизма и упадничества, и развернуться на территории памфлета и трагифарса, политического кабаре и пародии на массовую культуру. В спектакле по Рабле Богомолов показывает смену эпох: времена пышности, разнотравия, сложности, раскрепощенности, телесной выразительности сменяются эпохой постной, моралистической, запрещающей все и вся, ограничивающей представление о человеке. Богомолов предъявляет ценности эпохи Высокого Ренессанса современному человеку и спрашивает, сравнится ли с ними наше сегодняшнее представление о человеке. Режиссер фиксирует тектонические сдвиги в сознании российского человека: конец культуры всеприятия и грядущий «великий холод». Театр Богомолова — это противоядие от той агрессии самодовольства и самодостаточности, которая исходит от политизированного общества 2014 года.
2. «(М)ученик», «Гоголь-центр», режиссер Кирилл Серебренников
Прежде всего, это очень веселый спектакль — смех не прекращается ни на секунду и захватывает весь зрительный зал. И в этом смысле эстетика Кирилла Серебренникова претерпевает очередной виток эволюции: его привычно депрессивный мир нащупывает тяготение к карнавальной иронии и представлению о том, что теперь только смех может нам всем помочь. В немецкой пьесе про школу мы следим за становлением юного религиозного фанатика. Вениамин изъясняется цитатами из карманной Библии, которые тут же отражаются на экране. Чем дальше мы проникаем внутрь сюжета, тем больше ребенок вызывает сочувствие, а не ужас. Ученик оказывается мучеником идей о норме жития и по-своему бунтует против бессмысленности мира. В нем живет недюжинная энергия, когда остальные подчинены рутинным бытовым ритуалам. Но еще есть и фигура учителя, которого тоже испепеляет энергия познания. Оба терпят фиаско, но важен финальный отказ учителя уходить из школы: здесь мое место, я стану жить и бороться, не отдав свой пост инертным, бессмысленным людям, коих легион. Мучения ученика и учителя оказываются формой послушания, а спектакль — прямым высказыванием о времени: я остаюсь здесь, я буду здесь жить, мучитель порождает мученика.
3. «Золушка», театр «Практика», режиссер Марфа Горвиц
«Золушка» Марфы Горвиц в театре «Практика» — пример нового детского театра, драматического, даже трагического в своей основе. Обостренное, травматическое переживание действительности. Никаких поддавков с аудиторией, никаких бабушкиных и даже папиных сказок. Мир ребенка предстает перед нами как суровый и яростный, мучительный, мир детства — как мир боли и одиночества. Спектакль о том, как сложно найти понимание и как можно в общении компенсировать душевные травмы. Кроме того, отличнейшая игра молодых артистов с современным звучанием — и прежде всего роль Зои (а не Золушки!) Надежды Лумповой. Это прекрасный ответ на явную проблему: детское сознание изменилось и уже требует нового театра.
4. «Радио Таганка», Театр на Таганке, режиссер Семен Александровский (проект «Группы юбилейного года»)
Экспериментальная работа, оправдывающая в целом очень странный, во многом (по крайней мере, для меня) не слишком удачный феномен «Группы юбилейного года» в Театре на Таганке — молодых инсайдеров, зачем-то согласившихся строить новое на осколках старого. Но работа Семена Александровского интересна именно с точки зрения осмысления наследия театра Юрия Любимова. Это не театр в традиционном понимании слова, здесь играют лишь только, быть может, стены, здание — единственное, что осталось «в живых». Зрителю, как в западном музее, вручают аудиогид и схему прохождения. Мы в одиночестве обходим все важнейшие помещения Таганки, в том числе заветные и недоступные заурядному зрителю. В наушниках — подробная (местами инсценированная) история похорон Высоцкого и борьбы за спектакль «Владимир Высоцкий», который был одной из причин эмиграции Любимова. Сила этого спектакля — в том, что он извлекает энергию из стен, где еще пульсирует мощнейшая энергия театра-борца, еще живут духи Таганки и звучат их голоса. Посещение пустого кабинета Юрия Любимова, испещренного подписями великих зрителей, в этой ситуации оказывается похожим на визит в Алексеевский равелин Петропавловской крепости — покинутую тюрьму, где созревал протест.
5. «Кухня», театр «Сатирикон», режиссер Константин Райкин
Спектакль начинается как коммерческая постановка про жизнь кухни. Холодный блеск хромированной посуды — тут ее горы, ножки официанток, брутальные мужики-повара, накрахмаленные одежды. Но в какой-то момент респектабельный спектакль оказывается историей о социальном расслоении с явственным антикапиталистическим пафосом. Директор ресторана (Алексей Якубов) недоумевает, чего же еще человеку на рынке труда не хватает, коли заработок есть. Что же этому чертову человеку еще нужно? И вдруг тебя это обжигает, так как от «Сатирикона» никак не ждешь рискованного разговора об обществе потребления, о манагерской судьбе, о ненависти к рабскому, автоматическому труду, делающему человека слугой банковской системы, придатком товарооборота. Полностью смещенная интонация театра в Марьиной Роще, который все-таки редко бывает ранящим, некомфортным для зрителя. И мигрантская тема звучит: в пьесе речь идет о лондонском ресторане, а для Москвы это те же наши таджики, киргизы, буряты, которые сегодня моют, стирают, убирают, чинят унитазы, проливая невидимые миру слезы.
6. «Вятлаг», «Театр.doc», режиссер Борис Павлович
Режиссер Борис Павлович дебютирует как артист и играет социальный спектакль. В кировских лагерях сидел обычный латышский бухгалтер Август Страдиньш, который оставил воспоминания о ГУЛАГе. Павлович достает пачку маленьких бумажек и, читая записи день за днем, раскладывает бумажки по игровому пространству. К концу спектакля все завалено этими опавшими листьями человеческой памяти. В воспоминаниях нет места политическим лозунгам или недовольству. Они — про выживание, про ежедневный труд строительства не только себя в новых предлагаемых обстоятельствах, но и общества вокруг себя. Этот спектакль — не только о том, как обстоятельства делают из рядового гражданина героя и человека великой истории, он о том, как мучительно, тяжело — приложив усилия и сохраняя человеческий облик — общество может самовосстановиться, самоорганизоваться. Спектакль Павловича — пособие по выживанию.

Кристина Матвиенко
1. «1968. Новый мир», Театр на Таганке, режиссер Дмитрий Волкострелов (проект «Группы юбилейного года»)
Интереснейший опыт работы с материалами прошлого, с его языком и его мифами; спектакль, сделанный с настоящим уважением и интересом к людям, сидящим в зале, — не к абстрактной публике, а к конкретным людям.
2. «Карамазовы», МХТ, режиссер Константин Богомолов
Спектакль, зафиксировавший определенное состояние умов и психотип времени, этим больше всего и интересен. Но любопытно и то, что модель российской жизни, какой ее в «Карамазовых» видит Богомолов, по мне, больше относится к недавнему прошлому в том виде, каким его описывал Владимир Сорокин: сегодняшняя реальность представляется мне менее гомогенной и концептуальной, чем она есть в этом спектакле. Проблема в том, что в сложном виде ее российский театр почти не отражает.
3. «С любимыми не расставайтесь», МТЮЗ, режиссер Генриетта Яновская
4. «С любимыми не расставайтесь», «ОКОЛО», режиссер Юрий Погребничко
Интересны как факт реинкарнация пьесы Александра Володина (не только на театральных подмостках, но и в кино — у Оксаны Бычковой) и связанные с ней попытки сегодняшних художников воскресить интерес к психологическому, к отношениям, посмотреть на них через микроскоп, обнаружить тщетность любовных и семейных скреп — или, наоборот, их необходимость.
P.S. По правде говоря, самыми важными в отечественной театральной жизни кажутся не отдельные спектакли, а процессы — разделения, отмежевания, войн или, напротив, попыток договориться. То есть все то, что происходит на фоне становления новой культурной политики. Что является зоной ответственности художника, куда все идет и зависит ли что-то от личных усилий? Эти вопросы наконец становятся не декларативными для нас, а теми, которые придется решать. В этом смысле чисто художественные амбиции проигрывают сегодня политическим жестам, социальной активности и открытым позициям — такое время.

Алла Шендерова
1. «Карамазовы», МХТ им. Чехова, режиссер Константин Богомолов
Более масштабной фрески о нашем времени, увиденном и осмысленном сквозь роман Достоевского, в отечественном театре давно не было.
2. «(М)ученик», «Гоголь-центр», режиссер Кирилл Серебренников
Сдержанная, строгая до аскезы попытка разобраться в том, как сгущается мрак, — и в том, можно ли ему противостоять.
3. «Гамлет | Коллаж», Театр наций, режиссер Робер Лепаж
Осуществление многовековой театральной мечты: выход за пределы традиционной сцены-коробки — прямиком в открытый космос.
4. «Присутствие», Театр на Таганке, режиссер Семен Александровский (проект «Группы юбилейного года»)
Редчайший случай: один режиссер, отринув собственные амбиции, проник в самую суть метода другого — и сделал об этом спектакль, с математической точностью доказывающий, что у знаменитого любимовского «Доброго человека из Сезуана» — почти балетная партитура. Если театр со временем может превращаться в музей — то именно в такой. После «Присутствия» интересоваться Таганкой начинают даже те, кто попал сюда впервые, — проверено на детях.
5. Вечер-спектакль, посвященный 20-летию Национальной театральной премии и фестиваля «Золотая маска»; постановка Кирилла Серебренникова, Филиппа Григорьяна, Константина Богомолова, Веры Мартыновой, Александра Маноцкова и Анны Абалихиной
Вообще стоило бы упомянуть всех, причастных к созданию этого спектакля, потому что все эти люди — лучшая иллюстрация того, что поменялось в «Маске» за двадцать лет ее существования. А поменялось вроде бы немного: просто появилось поколение, способное вместо натужных, помпезных церемоний поставить стильное по форме, смешное и едкое по содержанию и абсолютно свободное по дыханию действо о том, что происходит сегодня. В театре и не только.

Антон Хитров
1. «Репетиция свободы», фестиваль «Территория» совместно с ММСИ, персональная выставка Ксении Перетрухиной
Первое высказывание о российском театре на территории современного искусства. Перетрухина экспонирует текст как объект — спустя несколько месяцев она сделает то же самое в Театре на Таганке, открывая программу «Группы юбилейного года». Собственно, «Репетиция свободы» была предисловием к будущему проекту — во-первых, уже тогда Перетрухина начала разговор об искусстве средствами искусства, а во-вторых, она задала тон всему юбилейному году. Она писала, что театр сегодня способен стать лабораторией демократии, репетиционной площадкой свободного общества — именно в эту сторону двигалась команда «Группы юбилейного года», принципиально не выделив из своих рядов лидера и отказавшись узурпировать власть в театре. Кроме того, Перетрухина сформулировала тенденцию, в которую вписываются не только ее проекты, но и многие другие: «городом в городе», «государством в государстве» можно назвать и ЦИМ, и «Театр.doc», и в особенности «Гоголь-центр».
2. «Сахар», «Благодать и стойкость», театр «Практика», режиссер Иван Вырыпаев
Иван Вырыпаев пробует себя в новых формах: сначала вместе с актером Казимиром Лиске он делает концерт «Сахар», потом — практически читку выбранных мест из книги Кена и Трейи Уилбер. В «Сахаре» он продолжает осваивать язык массовой культуры (после стэндап-комедии, мелодрамы и рекламы). В «Благодати и стойкости» — устраняется как драматург и как автор, предлагая в качестве театра вечер с книгой. Здесь высказыванием художника становится сам выбор текста для публичного чтения.
3. «150 причин не защищать Родину», «Театр.doc», режиссер и драматург Елена Гремина
Летопись последних дней Византии, которая до самой гибели никак не могла определиться: Запад она, Восток — или вообще ни то, ни другое, а оплот особой духовности. Обращаясь к непопулярному периоду истории, Гремина дает «высказаться» каждой стороне — грекам, туркам и европейцам, выбравшим политику невмешательства: спектакль сделан как будто бы в технике вербатим, хотя на самом деле все монологи написаны драматургом. Протагониста нет и в помине — объективной истины не существует, каждый из героев видит ситуацию по-своему. История представляется автору куда более сложным процессом, нежели сегодняшним законодателям — и это не менее ценно, чем параллели между поздней Византией и современной Россией.
4. Проект «Группы юбилейного года» в Театре на Таганке
Этапный проект, который войдет в учебники истории театра. Все точные и важные слова уже сказаны — и про прививку репертуарному театру практик contemporary art; и про «горизонтальные связи», которые, как оказалось, не менее эффективны, чем вертикальное управление; и про освобождение истории от власти парадного канона на фоне обратного процесса в обществе. Это был важнейший год в эволюции авторов проекта: оформился как режиссер Андрей Стадников; свои лучшие спектакли сделал Семен Александровский; Ксения Перетрухина стала одним из главных идеологов современного российского театра. Юбилейный год был исследованием не только Театра на Таганке, но и новых возможностей театра как такового: мы видели несколько подходов к документальному материалу, настоящий бум театрального site-specific и эксперименты с медиа, составляющими текст спектакля.
5. «Карамазовы» и «Гаргантюа и Пантагрюэль», МХТ им. Чехова и Театр наций, режиссер Константин Богомолов
Нельзя не упомянуть и две другие работы режиссера — «Лед» и «Мой папа — Агамемнон», показанные в минувшем сезоне в Москве, но выпущенные соответственно в Польше и Литве. Это важные спектакли — Богомолов становится главным экспортером российского театра в Европу; во всех четырех премьерах он предлагает разные векторы развития собственной режиссуры. «Карамазовы», например, шлифуют театральный язык, найденный в «Идеальном муже»; «Гаргантюа» получился не менее пессимистичным и бескомпромиссным в плане высказывания, но гораздо более нежным и поэтичным — вырастает одновременно из «Гвоздей сезона» (ежегодных капустников Богомолова и Сергея Епишева) и из приемов, найденных в «Агамемноне» и «Льде».
P.S. Одна из заметных, на мой взгляд, тенденций сезона — период накопления в «Гоголь-центре». Уже сложилось уникальное пространство, и когда главный художник Вера Мартынова несколько неожиданно называет его «театром-домом» — она, в сущности, права. Впрочем, если говорить об отдельных спектаклях, то планка прошлогодних «Идиотов» остается пока недосягаемо высокой. Можно порадоваться возвращению на московскую сцену «Мертвых душ»: Кирилл Серебренников сделал российскую редакцию своего лучшего зарубежного спектакля — но, с другой стороны, сегодня он как режиссер уже ушел совсем в другом направлении. Недавний «(М)ученик» — более последовательная работа, развивающая линию «Идиотов»: простой по форме, прямолинейный спектакль, сосредоточенный на конкретном общественном явлении.

Жанна Зарецкая
Российский театр в обеих столицах в этом сезоне ощутимо изменился — прежде всего не эстетически, а по форме взаимодействия с реальностью, с обществом. Он осуществил скачок в сторону современности — и в плане ритма, и в плане сути. Яркие творческие команды, работающие в проектном режиме, — как «Группа юбилейного года» в Театре на Таганке (увы, прекратившая существование), как команда Константина Богомолова (думаю, что уход этого режиссера из-под крыши МХТ именно в этом сезоне весьма показателен), как команды Новой сцены Александринского театра и площадки «Скороход» в Петербурге, «Гоголь-центра» и ЦИМа в Москве — замечательным образом выполняют просветительскую функцию, во-первых, и раздвигают границы театра, во-вторых.
Это не может не радовать, потому что исключительно герметичный репертуарный режим жизни российского театра заставлял всерьез опасаться стагнации, особенно в Петербурге. В провинции эта опасность остается и провоцируется еще и тем беспределом, который творят на местах «министры-администраторы»: решение этой проблемы без вмешательства центра, увы, не представляется возможным. В БДТ новым худруком Андреем Могучим заявлена художественная программа «Эпоха просвещения», предполагающая, что театр будет бóльшую часть суток открыт для города и предложит посетителям образовательные программы в оригинальных формах: эта работа уже началась, и она тоже внушает надежды. Сезон в Петербурге прошел без лаборатории «ON.Театр», что ощутимо обеднило городскую театральную афишу в разделе «молодая режиссура», — но вот, к счастью, помещение для команды Милены Авимской найдено, и лаборатория вот-вот начнет работу на Малом проспекте Васильевского острова.
Так или иначе, работа в проектном режиме на данный момент оказывается значительно более перспективной. А противопоставлять проектному существованию я бы стала не формально репертуарный театр, где каждый день меняют декорации, а то, что при этом идет на сцене, не выдерживает конкуренции не только с Европой, но и с качественной отечественной антрепризой. Противопоставлять ему, очевидно, надо авторские театры, где команда единомышленников объединена сильной художественной волей. Таких на всю страну — единицы. Пример такого театра для меня — МДТ Льва Додина, и он в этом сезоне, как и в прошлом, очень порадовал. Тут стоит назвать не только премьерный «Вишневый сад», но и отличный своевременный проект Малого драматического театра «Мы и Они = Мы» — фестиваль эскизов по зарубежным текстам, поднимающим проблему нетерпимости, которая в XXI веке, как мы все видим, только обостряется: все эскизы вошли в репертуар камерной сцены театра и приятно поражают постановочным уровнем и уровнем осмысления проблем. Особенно впечатляет эскиз «Наш класс» по пьесе Тадеуша Слободзянека, активно идущей в Восточной Европе.
1. «Вишневый сад», МДТ — Театр Европы (Санкт-Петербург), режиссер Лев Додин
Чехов, перечитанный Додиным с учетом трагического опыта XX века. Все острые моменты обострены до предела, позволяющего классифицировать спектакль как театр жестокости, в который оказываются погружены и зрители: действие происходит не на подмостках, а в зале, на месте трех снятых первых рядов.
2. «Алиса», БДТ им. Г.А. Товстоногова (Санкт-Петербург), режиссер Андрей Могучий
Великие и Могучий обрели друг друга. Аттракцион с пространством Андрея Могучего и Марии Трегубовой, а также текст, написанный персонально для каждого артиста, погружают корифеев БДТ в абсолютно непривычный для них контекст и обеспечивают и актерам, и публике совершенно новую оптику и небывалый для этого театра уровень творческой и человеческой откровенности.
3. «Карамазовы», МХТ им. Чехова, режиссер Константин Богомолов
Произведение, претендующее на новый стиль русского театра, оказавшийся исключительно актуальным: гламурная форма, которую взрывает изнутри площадной фарс-фарш, в свою очередь, собранный из фольклорных, трэшовых, фейковых эпизодов. В сочетании с текстом классика тот еще «Dostoevsky-trip». Но Бернеса в финале не выдержал даже Сорокин, а жаль.
4. «Лекция о ничто», «театр post» (Санкт-Петербург), режиссер Дмитрий Волкострелов
Одна из ключевых эстетических категорий XX века впервые введена на территорию театра. Текст знаменитой лекции Джона Кейджа актеры из команды режиссера Волкострелова произносят в соответствующей обстановке — зритель (один из 12 — такова пропускная способность спектакля) оказывается перед белым полотном наедине со своей пустотой, с которой вынужден налаживать отношения.
5. «Remote Петербург», совместная постановка Rimini Protokoll и БДТ им. Г.А. Товстоногова
Первый российский проект немецкой группы Rimini Protokoll, хедлайнеров документального театра — в России он пока не вышел за рамки техники «вербатим», а в Европе известен самыми изобретательными формами. Спектакль-хит прошлогоднего Авиньонского фестиваля теперь имеет петербургский эквивалент. Раскрывать его суть — все равно что объяснять фокус.

Андрей Пронин
1. «Песнь песней», Большой театр кукол (Санкт-Петербург), режиссер Руслан Кудашов
Главный режиссер петербургского БТК победил Эймунтаса Някрошюса на его территории прихотливой театральной библеистики и неочевидной сценической метафоры. Кудашовская «Песнь» многим похожа на някрошюсовскую, только лучше.
2. «Камера обскура», Новая сцена Александринского театра (Санкт-Петербург), спектакль Веры Поповой, Александры Ловянниковой и Леши Лобанова
Мне тут подсказывают, что такой тип театра, в котором прозу Набокова разыгрывают художники, выкладывающие на обозрение зрителя сочетания предметных объектов, надо называть «театром предметов». Как ни назови спектакль режиссера Поповой и художников Ловянниковой и Лобанова, это уникальный пример отменного театрального вкуса.
3. «Алиса», БДТ им. Г.А. Товстоногова (Санкт-Петербург), режиссер Андрей Могучий
Спектакль неровный, компромиссный. Его интереснее разбирать не как некий «шедевр» («ах, получилось» или «ой, не состоялось»), а как уникальный пример сотрудничества — актеров «старой школы» и режиссера с оригинальным творческим почерком. Тут у каждого есть своя экологическая ниша и пространство для самовыражения. Никто не изменил себе.
4. «Лекция о ничто», «театр post» (Санкт-Петербург), режиссер Дмитрий Волкострелов
Бескомпромиссный камерный спектакль, почтительно и со всевозможными подготовительными церемониями транслирующий знаменитый текст Джона Кейджа — манифест минимализма, — одновременно работает и ковчегом потерянного рая для рассерженных горожан, тут добреющих в расслабляющей темноте и размышляющих о своем — вечном ли, бренном ли, — и лабораторией, где играют не сюжет, а метод, и немного автошаржем на «большое и доброе дело, которое никто не оценит».
5. «Флейта-позвоночник», Театр имени Ленсовета (Санкт-Петербург), режиссер Максим Диденко
Молодой режиссер в компании студентов петербургской Театральной академии создал причудливый, но отчаянно талантливый опус, соединивший и модную «бродилку», и саркастическое кабаре, и слегка пародийное сценическое «нечто», разом похожее на сценические опыты Малевича, Мейерхольда и «АХЕ». К прискорбию, у театра что-то случилось с фундаментом, и спектакль сошел с репертуара, не успев в нем хоть сколько-то обжиться.
6. «Жизнь за царя», Teatro di Capua (Санкт-Петербург), режиссер Джулиано ди Капуа
Пока все остальные ставили про смену времен года, дождь, ветер, любовь и разлуку, словно бы проживая в сказочной Иллирии, обрусевший итальянец ди Капуа вдруг разразился больным и гневным спектаклем, основанным на текстах народовольцев. О российской политике как страшной, нерубцующейся ране и о наших извечных иллюзиях, похожих на рождественский сон контуженого.
7. «Я люблю тебя, К.М.», Dance Амёба Project, режиссер Сергей Ларионов
Наглый, нарушающий все правила и конвенции опус, оплевывающий как драматические, так и современно-танцевальные святыни. Оммаж то ли Кире Муратовой, то ли играющей одну из ролей актрисе Ксении Митрофановой. Начинается с долгого и монотонного чтения рецензий Зары Абдуллаевой. Восполняет дефицит дерзостной свободы, без которой театр немыслим и которой так не хватало Петербургу в прошедшем сезоне.

Марина Дмитревская
Сезон в целом имеет черты стертые, сильных чувств у меня он не вызвал, и даже те спектакли, которые стоят первыми в рейтинговых строках (такие, как «Гамлет | Коллаж» Робера Лепажа или «Алиса» Андрея Могучего), не кажутся мне содержательными.
Если говорить о тенденциях, то последнее время меня беспокоит то, что наши режиссеры утрачивают необходимость диалога с материалом, который ставят. Нынешнее время — вообще эпоха утраты диалога, никто не слышит другого, каждый выкрикивает что-то свое, создавая «белый шум». На общение с другим, иным, чужим нужны силы, а наши режиссеры (они же люди, как и все!) все больше и чаще воплощают только себя, свои глюки, ставят исключительно свой внутренний мир, полагая, что он достаточно богат, самодостаточен и беспределен. И быстро выхолащиваются. Ибо не Спинозы и не Канты. Все. Хотя и произносят про постдраматизм…
А на самом деле почти у каждого в чемоданчике — три-четыре отвертки-элемента-приема-умения, и с этим нехитрым багажом они приходят к новому пункту своего художественного назначения, как на ремонт труб.
Нет собеседников — не стало и драматического (пусть постдраматического) движения. Этюд оторван от смысла, в визуальных спектаклях все докладывается (вот парадокс!) словами, а главная для меня беда — театр катастрофически утрачивает сложного человека. А если и пытается создать некую сложность, то не ищет этой сложности в человеке, а складывает мозаику из внешних элементов. «Я сложный человек», — сообщает персонаж прямым текстом. «Он сложный», — комментирует автор, а в это время мультимедиа, которыми маркирован нынче каждый второй спектакль, показывают что-нибудь философическое… Скучно.
И очень мало просто умного театра, умной режиссуры.
1. «С любимыми не расставайтесь», МТЮЗ, режиссер Генриетта Яновская
Дело не только в отдельных решениях (блистательна Виктория Верберг, такой судьи еще не бывало, а я видела десятки…). Дело не в ошеломительной полифоничности спектакля, где все со всем связано в кружевные скатерти. Дело не в том, что играют одновременно про любовь и про то, что «все с ума посходивши». Дело в архисложном способе актерского существования. Актеры Яновской «выкручивают» такую внутреннюю смесь психологизма самой высокой пробы, жизни в двух временах — и абсолютной театральной эксцентрики! Вот эта смесь человеческой точности и открытой театральности, игры, вот эти кульбиты — самое дорогое для меня в театре Яновской и ее феномен. Бог бы с ними, с концепциями, — играют невероятно!
2. «Леди Макбет нашего уезда», МТЮЗ, режиссер Кама Гинкас
Не исключаю, что для Гинкаса «Леди Макбет» — логическое продолжение «Медеи», ее российская модификация, и яркая жар-птица Мценского уезда вполне может посоперничать в буйстве страсти с античной женщиной-убийцей, улетавшей в спектакле Гинкаса экзотическим бессмертным Фениксом в синее небо. И преступление в «Леди Макбет», как и в «Медее», тоже совершается ради любви к стертому Язону по имени Сергей. Но, помня о Медее, Гинкас называет свой спектакль все-таки «Леди Макбет НАШЕГО уезда»: он любит указать для непонятливых — речь про нас, он занят анализом именно отечественного, национального: и одуряющей, дохлой скуки жизни, от которой хоть на каторгу, и преступной природы витальной избыточности, которую отлично играет Елизавета Боярская.
3. «Осенний марафон. P.S.», театр «Балтийский дом» (Санкт-Петербург), режиссер Анатолий Праудин
Спектакль и эпический, и лирический (лиризм при этом соединен с очевидной эксцентрикой). Это и концепт, и почти прямая эмоция, которая так редка в спектаклях Праудина и которой не было долго. Но еще важнее приписка — «P.S.». Праудин ставит постскриптум к эпохе, которая сломала культуру и веру — сломала Греческую церковь. «Теперь так мало греков в Ленинграде, что мы сломали Греческую церковь…» Поэтические камлания Бродского, голосовым куполом накрывающие сцену в прологе, — это верх эпохи, гул сфер, который слышит филолог Бузыкин, запинающийся о кирпичи — остатки сломанного храма («Смешно не поддаваться, если ты стена, а пред тобою — разрушитель»). Это жизнь «низовая», на развалинах. Между кирпичами скачут-марафонят смешные люди и их потомки. P.S.
4. «Пигмалион», театр «Приют комедианта» (Санкт-Петербург), режиссер Григорий Дитятковский
Если Шоу писал о том, как, сотворив форму человека, Хигинс одновременно «сотворяет» и новое человеческое содержание, с которым не знает, что делать, и которое (его лучшее творение!) уходит от него (не путать с финалом мюзикла Лоу), то у Дитятковского получается история другая: сколько ни лепи из грязи — князя не выйдет и леди тоже, культуру невозможно привить неразвитой цветочнице, она грубой простолюдинкой и останется. Финальная Элиза — такая же недалекая, но уже амбициозная (что еще хуже) «одноклеточная», как и дура-цветочница из начала. Не стоит, г-н Хигинс, метать бисер. Не стоит, г-да интеллигенты, уповать на окультуривание неразвитых быдловатых низов…
5. «Жизнь за царя», Teatro di Capua (Санкт-Петербург), режиссер Джулиано ди Капуа
Театр взял материал, очевидно рифмующийся с нынешним временем социального протеста, взял документы столетней и более давности — и открыл реальные речи народовольцев средствами панк-театрализации, этаким намеком на Pussy Riot. Как девушки вопили: «Богородица, Путина прогони» — так народовольцы поют свои речи то под Высоцкого, то как цыганский романс (каждому документу — свой жанр), и это дает doc-принципу остранение, иронию и пафос одновременно. При этом собрание паяцев и экстравагантных кривляк происходит в реальном интерьере старой квартиры, за чашкой чая, под абажуром. Тексты о режиме звучат крайне современно, но герои лишены однозначной оценки, это сложный коктейль из искренности и театральщины, истовости и глупости. А в итоге — трагическая мысль о повторяемости времени, о невозможности жить так, как мы живем, о преступном режиме и фриках, желающих изменить режим. Но — фриках. Но — желающих…