Так случилось, что в последнее время у меня крайне предвзятое отношение к актерской профессии. Потому как практически любая светская персона мнит себя принадлежащей к актерскому клану и всерьез рассматривает предложения новоявленных режиссеров по поводу ролей в кино или театре. Да и столько вокруг актеров или актрис, что вспомнить, где и кого они сыграли, решительно невозможно — да и не нужно. Лицо же этой девушки забыть не получится. И виной всему не знаменитая актерская династия и фамилия — хотя без нее никуда, — а природный талант и огромная работоспособность Марии Мироновой.
Семь лет прошло, а я с улыбкой вспоминаю, как выл в фиолетовых семейниках, перебирая струны балалайки, Марат Башаров, признаваясь ей в любви в первую брачную ночь в фильме „Свадьба”. Потом ей признавался в любви (и страстно ею с ней же занимался) Владимир Машков в „Олигархе”. Примерно в то же время я увидел ее в роли Нины Заречной. В постапокалиптической, но очень трогательной „Чайке” Андрея Жолдака. Заречная — Мария Миронова бегала с огромными чемоданами по пустой сцене Театра Наций, а ее пытался остановить прекрасный Треплев — Александр Усов.
Думаю, что сейчас мы видим Марию Андреевну — а Машей ее называть ни в коем случае нельзя — в великолепной форме. Вокруг множество театральных и кинопроектов, она ищет, интересуется, пробует и побеждает. Она старательно выдерживает заданную ею же самой планку — работать только с теми людьми, которые ей интересны, которые могут предложить окружающим новую транскрипцию ее таланта. В большинстве своем это мужчины. Ее любимые мужчины — те, кто помог ей показать себя актрисой с большой буквы. Мужчины Марии Мироновой здесь и сейчас признаются в любви. В любви к девушке, которая сегодня стала самой интересной, неожиданной и яркой актрисой страны.
Harper?s Bazaar: Начиная разговор, мне хочется говорить не просто о тебе, а о самых значимых мужчинах в твоей жизни. Принято считать, что в жизни любой женщины главным мужчиной является отец. Скажи, Мария Андреевна Миронова была папиной дочкой?
Мария Миронова: Не знаю, чьей я была дочкой. Скорее я была маминой дочкой и внучкой своей бабушки — Марии Владимировны Мироновой. Она была человеком уникальной силы и какой-то самой настоящей правды. Мне вот такие женщины нравятся. К ним я отношу Аллу Демидову, Галину Волчек, Галину Вишневскую, Нонну Мордюкову.
HB: Такие женщины, которые на самом деле не женщины, а мужчины. В детстве или юности у тебя было больше друзей девочек или мальчиков?
ММ: Дружила я тогда в основном с мальчишками, но, к сожалению, жизнь распорядилась таким образом, что тех моих друзей со мной сейчас нет рядом. Многих из них просто нет в живых. Но вот не так давно вспоминала свою первую любовь — Сашу Ланового, сына Ирины Купченко и Василия Ланового. Я с ним не виделась с тех лет — не знаю, где он, как он. Мы вместе учились в математической школе, соответственно, там и познакомились. Сидели за одной партой, ходили за ручку.
HB: А после школы был ВГИК, и там тоже были прекрасные мужчины.
ММ: Во-первых, там был Михаил Андреевич Глузский. Я была его студенткой. Во-вторых, заведующим кафедрой актерского мастерства был Алексей Владимирович Баталов. Среди студентов во ВГИКе были замечательные юноши, в том числе и иностранцы. У одного из них — сирийца — я снялась в дипломной работе. В тот момент мне предлагали одну из ролей в популярном сериале „Графиня де Монсоро”. Звали сниматься и уверяли, что это предложение я „запомню на всю жизнь”. Этот телефильм все уже забыли, но свой отказ я действительно запомнила на всю жизнь, тем более что я предпочла неизвестного никому, в том числе и самой себе, молодого режиссера.
HB: Ты уже тогда любила арт-хаус, но работать решила пойти в знаменитый и популярный „Ленком”. Тебя кто-то привел к Марку Анатольевичу Захарову?
ММ: Меня никто не приводил. Я с детства хотела почему-то играть именно в этом театре. Каждый раз, когда я, будучи еще девочкой, шла с мамой в „Ленком”, она мне что-то из спектакля не разрешала смотреть. В других театрах мне можно было смотреть все, а тут всегда срабатывала „цензура”. Я убеждена, что тогда, впрочем, как и сейчас, „Ленком” предлагал зрителю свободу, современный контекст представления материала, много яркой музыки.
HB: Да, в „Ленкоме” уснуть сложно — там все всегда зримо и громко. Практически всегда там поют, танцуют.
ММ: Я в свое время, чтобы попасть в труппу „Ленкома”, тоже показывала Марку Анатольевичу танец и песню. Пела, как сейчас помню, Strangers in the Night. Я уже десять лет служу в этом театре. А еще дольше я общаюсь со своим любимым мужчиной, моим абсолютным близнецом — сыном Андреем. Ему сейчас пятнадцать лет, но у меня такое ощущение, будто я с ним прожила всю свою сознательную жизнь. У нас с ним разница в днях рождения — ровно одна неделя, и мы настоящие Близнецы — мы оба родились ранним летом.
HB: Можно сказать, что после Андрея Миронова-младшего и Марка Захарова случилась встреча с режиссером Владимиром Мирзоевым?
ММ: Да, я играла у Мирзоева в спектакле „Две женщины”, который он ставил в „Ленкоме”. На этом спектакле я встретилась и поработала с Павлом Каплевичем — он создавал сценографию и костюмы для спектакля. И на один из спектаклей пришел Павел Семенович Лунгин. Позже мне он сам позвонил и предложил почитать сценарий фильма „Свадьба”. Через какое-то время он меня вызвал на „Мосфильм”, и я ехала туда в полной уверенности, что впереди долгие и изнуряющие пробы. Я никогда не забуду момент, когда я открываю дверь в комнату, а там сидит вся съемочная группа, и Павел Семенович говорит: „Ребята, познакомьтесь. Это наша главная героиня”. И все подходят, здороваются. Он не сделал ни одной пробы!
HB: Но для „Олигарха” ты делала много проб. Мне кажется, ты уговорила Лунгина придумать эту небольшую роль.
ММ: Да, действительно, Павел Семенович долго думал перед тем, как меня утвердить, потому что видел эту роль более возрастной, но и я не могла на него давить. Просто я безумно хотела у него сниматься, и в конечном итоге это случилось. Вообще, в любой момент, когда будет хоть какая-то возможность поработать с Павлом Лунгиным, я это сделаю с удовольствием. Он в первый раз в жизни дал мне такую актерскую свободу, которой я не видела. Он не говорил абсолютно ничего на протяжении практически всех съемок „Свадьбы”. Общение ограничивалось одной фразой „Машка, сияй!” Все. Больше никакой режиссуры я не помню. Когда он срежиссировал это кино — я не понимаю. Он как-то нас сталкивал, дальше кричал: „Машка, сияй!” — и все мгновенно начинало происходить, вертеться, кипеть.
И, продолжая о моих любимых мужчинах-режиссерах, это Александр Николаевич Сокуров. За это знакомство я буду век признательна Павлу Каплевичу. Этот человек, который живет отдельной, очень обособленной жизнью, оказался на нашем первом спектакле „Федра”. И если бы он там не оказался, я не могу себе представить, когда бы я для себя открыла эту „планету”. Мы чудесным образом пересеклись и теперь общаемся, время от времени созваниваемся, обмениваемся мнениями.
HB: Мне кажется, что многие вещи в твоей творческой карьере закономерны после грандиозного успеха спектакля „Федра”. Звание заслуженной артистки страны, целая охапка театральных премий, восторги коллег. Мы увидели в этом спектакле новую тебя — сильную драматическую, даже трагическую актрису.
ММ: Все это во многом благодаря Андрею Жолдаку. На „Федре” мы снова встретились после спектакля „Опыт освоения пьесы „Чайка“ системой Станиславского”, где я играла Нину Заречную, а Павел Каплевич был продюсером. Я Жолдака лазерно чувствую. Чувствую, что в его безумном потоке идей всегда есть четкая конструкция и ясная метафора. И все это начинает во мне по-настоящему жить, а не превращается в некий акт режиссуры.
Однако во время репетиций „Федры” я часто его просто ненавидела. Когда он из меня хотел сделать такого зайца на барабане. Он мне кричал: „Давай, быстрее. Покажи мне, как это будет!” А я понимала, как это должно быть, но не могла этого сделать, пока не будет полной партитуры роли. Иначе это было бы вранье. И я все время ему говорила: „Нет. Вот этого не будет и того тоже не будет”. Зная характер Андрея, понимаешь, что такое поведение артиста невозможно. Тем не менее после сдачи „Федры” он зовет меня не иначе как „сестренка”, и мы с ним очень дружны.
И во время тех самых нервных, жестоких репетиций придумали, что после „Федры” мы должны сделать „Кармен”. Спектакль выйдет в ноябре, а пока идут кастинги, работа над декорациями, костюмами. Для этого мы пригласили в нашу сплоченную троицу Жолдак-Миронова-Каплевич замечательного художника и человека Юрия Леонидовича Купера. Уверена, что он сможет великолепно обустроить, обрамить безумный поток энергии Андрея Жолдака.
HB: Ты в „Кармен” не только актриса, но и продюсер. Как тебе этот новый опыт?
ММ: Да, мы с Павлом Каплевичем вместе продюсируем спектакль, и для меня это очень интересно и ответственно. Приятно, что наш проект получает поддержку. Я очень благодарна всем, кто поддерживает эту инициативу, и в первую очередь — моему любимому ювелирному бренду Montblanc.
HB: Вы сознательно сделали свой выбор в пользу столь драматической истории?
ММ: Когда мы все это задумывали, у меня в голове было много названий, и все они принадлежали трагедии. На данный момент это самый интересный для моего профессионального существования жанр. И в случае с „Кармен” произойдет совмещение современной интерпретации жанра с высоким классическим смыслом трагедии.
HB: Обилие работы в театре, и актерской, и продюсерской, никак не мешает твоим съемкам в кино?
ММ: Думаю, нет. В конце осени должно выйти три фильма с моим участием. Я снялась у дебютанта Ильи Ноябрева в картине „Хроники утопленников” по роману Льва Толстого „Живой труп”, и меня искренне порадовала профессиональная слаженность команды. В другом проекте — в картине Антона Сиверса по рассказу Ивана Бунина „Качели” — я играю с Андреем Мерзликиным. И здесь я получала удовольствие от самой роли. Она, что называется, от ангела до черта. Впрочем, самой долгожданной лентой для меня станет „Никто кроме нас” Сергея Говорухина по его одноименному роману. Картина очень долго рождалась, прерывались съемки. А сам Сергей абсолютно уникальный человек, много переживший и ставший стоической личностью. Так что на мужчин, с которыми я творю, мне по-прежнему везет. Грех жаловаться.

Марк Захаров, главный режиссер театра „Ленком”
„Мария Миронова — очень дорогой мне человек, в частности, потому, что впервые я видел, как на моих глазах актриса из юности переходит в творческую молодость. Впервые я ее увидел в „Табакерке“ на Чаплыгина, на торжестве, связанном с юбилеем Марии Владимировны Мироновой. Подошел, познакомился и был немного разочарован. Мне казалось, что дочь Андрея Миронова должна выглядеть как-то эффектнее, держаться увереннее, глаз должен быть другой.
Но первое ощущение всегда обманчивое. И когда она появилась в „Ленкоме“ и что-то мне читала, я, конечно, ее принял и ввел в спектакль „Фигаро“. Любые собственные подозрения я отметал, понимая, что дочь Андрея должна быть на сцене, это ее призвание. Она была у нас Фаншеттой, а потом пробовала быть четвертой исполнительницей роли Бланш в спектакле „Варвар и Еретик“ по „Игроку“ Достоевского. Постепенно на моих глазах она превращалась в актрису, и я увидел, что ее энергия видоизменяется. Сначала я ее не ощутил, а теперь Мария реализовала ее в полной и прекрасной мере.
После этого у нее была череда творческих побед. Она замечательно снималась в кино. Причем все ее работы люди видели. Она приобрела уверенность и стала восходящей звездой в самом прекрасном смысле этого слова. У нее было немало ролей в театре: „Две девушки“, „Тартюф“, „Плач палача“. Безусловно, событием стала ее работа в спектакле Андрея Жолдака „Федра“. К спектаклю может быть любое отношение, но для Марии — это огромная творческая удача.
Мне дорого в ней то, что в профиль она очень похожа на Андрея. Она держится скромно, достаточно замкнуто, и мне это нравится. Это стиль раннего МХАТа, где Станиславский и Немирович-Данченко устраивали скандалы своим актрисам, если они одевались как актрисы из оперетты. У нас сейчас все смешалось, тем не менее я различаю актрису, у которой есть внутреннее достоинство, которое, в свою очередь, не надо подкреплять „обязательным пирсингом“, и можно держаться спокойно и уверенно. На что она имеет полное право”.

Павел Лунгин, кинорежиссер
„Я люблю Машу за то, что она Маша. Она уникальная, красивая, отдельная, таящая, нетусующаяся, не похожая ни на кого. Очень серьезно относящаяся к работе и к искусству.
Многим кажется, что слово „звезда“ — это метафора, а на самом деле это правда. Люди, лица и глаза которых испускают свет и рассеивают его, и называются звездами. У Маши есть это качество, и я с самого начала это увидел, почувствовал. В кино мы, к сожалению, ограничены проектами — это не театр. В театр можно звать любимого актера на любую роль — мужчины, женщины, старика или старухи, а в кино все более безусловно. В моих последних работах Марии не было, и я очень по ней скучаю. Я хочу с ней работать. Мне кажется, она стала очень-очень-очень интересной актрисой. В ней есть огромная внутренняя чистота и строгость, которые являются основой для трагической роли.
Напиши, что она просто прекрасна и что при первой же возможности я возьму ее, как собака берет любимую кость в зубы, и побегу”.

Андрей Жолдак, театральный режиссер
„С Машей очень интересная история у меня получается. Я это называю химией. Я на уровне молекул ее вижу и слышу, как рентген. Наверное, она меня как-то тоже слышит. Но когда режиссер и актриса имеют такой контакт, это приводит к двум вариантам — когда работа идет в позитиве и в радость или когда все происходит через муки.
Наш случай с Машей второй. Мы пока не получили от бога любви, и химия в работе у нас с ней частенько идет через конфликт.
Я ей говорю — мы будем пить сельдерейный сок, а она мне — я ненавижу этот сок. Она — во всяком случае со мной — заряжается от энергии отрицания, это для нее как пружина. И в какой-то момент этот „вопрекизм“ дает результат. Ты как режиссер в такой ситуации находишься в постоянной боевой готовности. Между нами постоянная искра, и расслабляться Маша просто не дает.
Такие отношения — лифт, чтобы опуститься в подсознание человека, к тайным глубинам и скрытым импульсам, а после вознестись к небесам, к чему-то почти божественному.
Сейчас, на запуске нового проекта „Кармен“, она видит свою героиню так, я же вижу ее совсем по-другому. И это очень интересно. Я хочу рассказать правдивую историю о Кармен и ее мужчинах, на что получаю сопротивление Маши. Значит, работа правильно началась, конфликт уже обретен”.

Юрий Купер, театральный художник-постановщик
„Мария мне очень нравится как женщина, не только как актриса. Она реализует в жизни мой любимый тип — тип нежной блондинки. У нее есть мягкость интонации и приятный тембр голоса. В ней угадывается оттенок застенчивости, но при этом ты отчетливо чувствуешь, что здесь и черти водятся.
Как актриса Мария для меня универсальна. В ней есть болезненность, легкая нервозность и женственность. Но в первую очередь она — серьезная актриса. Достаточно вспомнить ее роль в „Федре“, роль с огромным количеством текста, которую она осилила и сыграла блестяще. При этом у Марии необыкновенный потенциал, и она еще не открыта до конца.
В новом проекте „Кармен“, над которым мы сейчас работаем вместе, я многое стараюсь сделать для Марии. Именно она предложила мне участие в своем будущем спектакле, после того как увидела мои декорации к „Борису Годунову“ для Большого театра.
Можно сказать, что я пытаюсь ей понравиться, и я очень благодарен Марии Мироновой за то, что она защищает мое представление о спектакле перед режиссером Андреем Жолдаком: когда он тянет в одну сторону, Маша настаивает на моей точке зрения. Мне работать с ней очень комфортно”.

Павел Каплевич, театральный художник и продюсер
„С Марией Мироновой я работаю последние десять лет. Наше знакомство произошло на спектакле режиссера Владимира Мирзоева „Две женщины“ по пьесе Тургенева „Месяц в деревне“ в „Ленкоме“, потом она играла Нину Заречную в чеховской „Чайке“ Андрея Жолдака. Это был мой продюсерский проект. Мы вернулись друг к другу на „Федре“, и вот сейчас впереди „Кармен“.
Десять лет назад я однажды говорил с Нонной Викторовной Мордюковой по поводу Марии. „Нонна, давай я к тебе Машу привезу, чтобы ты ей тайны какие-то порассказала“, а она мне говорит: „Не хочу, Павлик, не хочу ни с кем разговаривать“. Я хотел их соединить, потому что мне кажется, что между ними есть такой родственный природный момент. У Марии Андреевны, как и у Нонны Викторовны, есть несколько коротких шагов между поставленной задачей и ее решением. Она умеет сделать так, что на счет два зритель начинает плакать.
Она может предстать с совершенно новой, неожиданной стороны. Когда вдруг понимаешь, что эта женщина волнуется о судьбах человечества. И это не пафос, а природой данное ей свойство. Она вроде играет комедию, вроде смешно, а за этим проступает тревога какого-то небытового свойства. Как там детям в Гватемале? А как солдатам в окопах? У нее такая материнская сущность вселенского масштаба, и она молодец, что ее развивает, хоть Нонна Мордюкова ей секретов так и не раскрыла. Да и правильно: такие секреты сами актрисы должны находить и раскрывать в себе. Большим актрисам самой природой дано иметь такие сокровища, как, скажем, большим планетам.
Мы с Марией Андреевной очень дружим, отдыхаем вместе. Ее семья — моя семья. И она в жизни и в творчестве очень структурная. Все, что она делает, она делает очень осознанно, но при этом у нее есть безбашенность, бывает, и захлестывает. Тем не менее с ней очень легко, и если мы два дня не созваниваемся, начинаются проблемы.
За прошедшие десять лет я ее лучше узнал, да и она себя тоже. С другой стороны, после „Федры“ у нее открылись такие внутренние шлюзы — есть над чем работать, откуда что брать и куда везти. Ответственности стало больше. И как сказал Александр Сокуров про это ее нынешнее состояние — такое ощущение, что лифт поднялся на последний этаж, а шахты рухнули. И нужно выбираться куда-то вверх, но спускаться нельзя. От ее следующих работ ожидают либо провалов, либо откровений. Но я думаю, что она справится”.

Роли Мироновой
Мария Миронова удивительным образом унаследовала талант своего отца Андрея Миронова быть разной: и романтичной, и смешной, и настоящей трагической актрисой.