И основное доброе дело — Андрей Жолдак дал большое и, как мне показалось, откровенное интервью „ЗН” (об уходе из харьковского театра, о „запрещенном” „Ромео”, о своих немецких реалиях, о видах на „Ленком”, „Современник” и Алису Фрейндлих), в предверии которого автор этих строк пригласил в компанию третьего — как бы „свидетеля” А то, помня о наших натянутых взаимоотношениях, не ровен час полетели бы кофейные чашки друг в друга — и тут „секундант” очень кстати (им оказалась милейшая сестра Андрея по имени Катя). Единственная оговорка: беседа получилась эмоциональная — уважительное „вы” стремительно менялось на амикошонское „ты”, и дискурсные вибрации хотелось бы оставить читателю в органичной неприкосновенности.
„Волчек отговаривали работать со мной”
— Намедни в Киеве „Современник” гастролировал. И вас вспоминали. Говорили: вот обещал Жолдак спектакль для Волчек, а потом махнул крылом и улетел. Какова судьба давно вами заявленного „современниковского” проекта по мотивам романа Ажара „Вся жизнь впереди”, где Волчек должна была играть мадам Розу, а Чулпан Хаматова — арабского мальчика?
— Галина Борисовна видела не только Хаматову в этой роли. Она мне предложила и другую актрису. Но в
— Кто,
— Вы об этом знаете?
— Это не тайна.
— На Галину Борисовну тяжело влиять. Это личность Но всякая идея должна отстояться — как хорошее вино. Тем более что по проекту „Вся жизнь впереди” возникло много задумок. Я планировал установить на сцене экран
— Опять „видеотека”? В том же „Современнике” в спектакле „Америка. Часть вторая” Чусова уже порезвилась этим приемом.
— Режиссеру важен крупный план актера. У меня в „Федре” и Маша Миронова играет на крупных планах. Вплоть до того, что когда у нее из носа сопля выскальзывает — то и это крупно И я прошу не микшировать подобный ракурс, а оставить как есть. И Маша соглашается! Она буквально вчера звонила и сообщила о том, что буду ставить в „Ленкоме” спектакль с ее участием. Проект пока в стадии подписания контракта. Но Маша меня уже завела
— Миронова лестно говорит о вас в интервью.
— Я поначалу не рассматривал ее участие в „Федре”. Был за Ренату Литвинову. Не потому что она популярная и медийная актриса, а потому что стильная, эстетская, странная, гибкая. В МХТ имени Чехова видел „Вишневый сад”, где она — Раневская. Это спорный спектакль Но я говорю „спорный”, потому что сегодня уже никого не критикую. Я и в
— Хочу понять, где вы живете в настоящий момент. Москва вроде бы не задушила в объятиях, а Харьков их разомкнул
— Я прописан в Берлине.
— Там остался институт прописки?
— Да! Причем очень жесткая регистрация. Без „прописки” ты не получишь ни страховку, ни машину. Ничего! В том числе и контракт на работу в серьезном театре.
— Гражданство не поменяли?
— Нет. У меня контракт в театре „Фольксбюне” до 2008 года. Там была поставлена „Медея” по Еврипиду. И в этом же театре продолжаю работу. Живу в Западном Берлине вместе с женой — актрисой Викторией Спесивцевой. Снимаем квартиру. Дети ходят в немецкую школу. Янек уже говорит
— А
— На родном языке говорим дома. В театре „Фольксбюне” в данный момент разрабатываю сценарий проекта о Берлине. Это оригинальная работа — можно сказать „критика” Берлина. Взгляд на этот город „с другой стороны”. Представляешь, что бы началось, если б мэрия Харькова или Киева предложила Жолдаку покритиковать наши города?
— Я так же не представляю, что случилось с немецкой „Медеей”. В Киев долетали благие вести, будто бы вы перепугали интенданта театра едва ли не сценами скотоложества — и в итоге вас оттуда попросили.
— Мы сыграли шесть спектаклей.
—
— Спектакль не собирал зал. И больше он не идет. У них зал на 1200 мест. На „Медее” он заполнялся процентов на сорок. А это репертуарный театр. Там важен экономический фактор — продажа билетов. Возможно, я неверно понял задачу продюсера и отдался „своей стихии”, поэтому спектакль и приняли не так, как хотелось бы.
— В „Медее” сыграла ваша любимая немецкая актриса Софи Росс?
— Нет. По „Медее” вообще была жесткая пресса. Даже задавались вопросом: зачем пригласили в Берлин режиссера с Востока, неужели в Германии нельзя откопать своих и дать им шанс?
— И там, должно быть, тоже рьяно поддерживают отечественного производителя?
— Если проанализировать немецкое пространство, где примерно
— Только вы?
— Я получил шанс. Это как Шевченко в „Челси” или в другом крупном клубе. Правда, цифры разные И сегодня в „Фольксбюне” хотят понаблюдать за мной, надеясь продолжить сотрудничество. Поэтому и продлили контракт.
„В Харькове мне сказали, чтобы писал заявление
и уходил”
— Говорят, вас пригласили на 20 дней в Англию с харьковским спектаклем по Солженицыну „Один день Ивана Денисовича”. Как взаимодействуете с бывшим коллективом?
— Непросто. Потому что потерял власть. Пришли новые люди — и они нынешние хозяева. И теперь у меня немало тревог, поскольку в ближайшее время мои харьковские постановки хотели бы видеть в Варшаве, Будапеште,
— Чем харьковчане мотивируют свои желания (или нежелания) дать вам в „прокат”, скажем, того же „Ромео ”, о котором написано в афише „заборонено” (в красной рамочке)?
— Тем, что могут быть негативные отзывы об украинском искусстве. То есть возникнет волна спорных отголосков. Ты можешь принимать или не принимать мой спектакль. Но я вложил в него полгода жизни! И потом, чем я должен был здесь после „Ромео ” заниматься, если дома оказался никому не нужен!?
— С этого „абзаца” подробнее Губернатор Арсен Аваков вообще тот спектакль видел? А то „мифы древней Греции” гласят, что именно после просмотра ему то ли дурно стало, то ли
— Ему
— И вас подтолкнула уйти из театра именно их „рецензия”? Или это желание возникло спонтанно, как эмоциональная реакция?
— Мне сказали, чтобы я писал заявление и уходил.
— Кто конкретно сказал?
— Заместитель губернатора Но имени говорить не буду. Даже для истории. Чтоб ему не было лишней рекламы.
— Но там ведь шла речь не только о художественных ценностях. Говорили и о финансовых слагаемых. Потому что при Кушнареве театр Жолдака процветал, а только он ушел и власть поменялась, то вы оказались то ли не ко двору, то ли
— Мне это непонятно. Если бы я был губернатором и у меня в регионе работал такой режиссер, как Жолдак Ну, к примеру Ну пусть бы его звали Максим Я бы сказал: „Максим, чем тебе помочь, чтобы ты ставил? Что нужно, то и бери — только делай ” Но мне такого никто не сказал. Хотя, не скрою, сегодня есть другие люди, которые меня поддерживают.
— Но это уже не харьковские, а донецкие, насколько я понимаю? Господин Тарута, если не ошибаюсь?
— Да.
— Он смотрел ваши спектакли?
— На кассете. Но он принял решение меня поддержать, профинансировать. Тарута, Гайдук — это сильные и влиятельные люди. Это мощные структуры.
— Если Виктор Пинчук публично декларирует свои художественные пристрастия, то об эстетических идеалах Таруты и Гайдука, увы, пока известно немного. Или они ценят только ваши спектакли?
— Полагаю, что они любят и классическую музыку, и живопись. Когда общались непосредственно, то они признались, что хотели бы максимально помочь творческим людям, чтобы удержать их в Украине. И с Виктором Пинчуком нахожусь в процессе переговоров. На будущее рассматриваем большой проект. Эти примеры вселяют надежду, что в Украине не все потеряно.
„И вот тогда я пришел к Ступке”
— Не хочется изображать себя „проповедником” Но вот никак не пойму: какого лешего вы постоянно оскорбляете уважаемых людей, порою доходя до абсурда в своей образности — у одного „руки в крови”, у другого „ноги”, наверное. Это у Ступки, что ли? Где эти „горы трупов” — хочу их видеть? И почему вообще нужно уничижать или пытаться уничтожить как раз людей одаренных? Неужели больше заниматься нечем? Или это „пиар” такой — для меня непостижимый?
— Каждый художник — сложная субстанция. Я, например, мыслю и живу сюрреалистически. Если хочешь, принимай мои слова как сценарий на тему Бюнюэля
— Это был „достойный” бюнюэлевский сюжет о кровавых руках в прямом эфире „5 канала” — именно в тот истерический момент, когда другие „недовольные” мешками носили политические доносы в приемную Томенко.
— Думаю, что того же Ступку не всегда правильно информируют. И подсовывают ему на стол не все, что нужно, или подчеркивают некоторые мои высказывания ярким маркером.
— Кажется, вы с ним кумовья?
— Да. Он крестил моего сына Янека. И Вика у него в театре много играла. Хотя ее и уволил Захаревич.
— Но зачем заниматься „поедательством”? Талантливых людей в отечественном театре не то чтобы много, и уж если они между собой
— Вопрос серьезный Но у меня и к тебе вопрос.
— Отвечу.
— Когда я служил в армии, то мне говорили: ты поначалу терпи, а как станешь „дедом”, так и начнешь бить табуреткой по голове тех, кто младше. Я дослужился до „деда”. Но никого не колотил Но почему поколение наших творческих „дедов” так жестоко к поколению, которое идет за ними? То есть те, кто сегодня обладает властью в искусстве Тот же Ильенко
— Ильенко сегодня не обладает властью.
— Но он был министром кинематографии! Почему эти люди не подтягивают за собой молодых? Кому конкретно они помогли?
— Нельзя всех под одну гребенку. Да и тебе почти что на блюдечке дали харьковский театр — бери, твори.
— В
— Это репертуарный театр. Как и многие другие. А что, в Москве, куда вы так стремитесь, разве там другие законы действуют?
— Но там Малый театр пригласил к себе Сергея Женовача — и он поставил лучшие работы в их репертуаре.
— Безусловно, и „Мнимый больной”, и „Горе от ума”. Но это первый и последний пример в упомянутом вами театре. А в нашем театре подобных примеров чуть больше (хотя и не все из них равного качества).
— Ну вот тогда скажи мне, театр Франко — это государственный театр или частный?
— Мне отвечать?
— Значит, государственный. А если бы это был частный театр Ступки, то он мог по наследству передать всю свою власть Остапу, а уже Остап — его внуку. И так далее Поэтому я и имею право на эту критику.
— Безусловно. Только почему одно „бельмо в глазу”. Есть другие: Национальная опера, Молодой театр, Русская драма Там тоже площадки — и кумовьев нет. Или не зовут?
— Еще летом я предлагал Михаилу Юрьевичу Резниковичу серьезный драматический спектакль. Но он отказался.
— Какая пьеса?
— Не хочу говорить. А Молодой театр вообще со мной не встречается! С Петром Чупрыной из Национальной оперы у нас были разговоры о сотрудничестве. При этом я уже трижды встречался с руководством Большого театра относительно совместных планов, и там меня постоянно спрашивали: „Почему вы не работаете в Киевской опере? Почему они такого режиссера не используют?” Отвечал: „Не знаю”. Раньше я мог говорить о том, что „руки в крови” — у директоров или других руководителей. А сейчас просто — „не знаю”.
— Сейчас,
— Да они украли у целого поколения лучшие годы! Если пацану тридцать лет и он долго ничего не делает, то разве не
— А что с ним сделали? Сто „Пекторалей” вручили. И сейчас он у Ступки „Фигаро” репетирует.
—
— Но вас же обстоятельства не сточили и не обесточили? Почему бы после Харькова не оживить другой отечественный театр? Только не в центре столицы, не в самом шоколаде, а, скажем, в Ужгороде, где актерам на голову балки падают? Достанет у вас на это альтруизма или экстремизма?
— Нет! Хватит уже. Я показал пример в Харькове, когда взял в свои руки театр, который был продуваем всеми сквозняками, в котором был холод, голод и один старый телевизор. За три с половиной года я доказал, что можно и в таком театре
— Тогда стоит ли рассматривать ваш декабрьский гастрольный десант, как некую „артподготовку” (при помощи сильных мира) для возможного дальнейшего восхождения на трон одного из центральных столичных театров?
— Нет Но, с другой стороны, почему бы в Киеве
— Коллегий нет. Но о чем спрашивать? „Почему в главной роли Назарова?”
— Или Остап?.. А в Киеве давно нужен современный театральный центр. Вот почему Лужков так поддерживает множество московских театров?
— Об этом надо спрашивать у Лужкова. А в Киеве, к вашему сведению, жизнь шести театров — на волоске И даже Троещина бунтует против храма искусства.
— Вот поэтому всем и говорю: „Уезжайте из Украины!”
„Сколько они обрезали пенисов нашим ребятам ”
— Вас некоторое время не было в Украине, и будущими гастролями вы декларируете „современный театр”. Формула объемная. И в то же время у каждого своя.
— Недавно в Питере я смотрел в театре „Ленсовета” последний спектакль Владислава Пази „Оскар и Розовая дама”, где Алиса Фрейндлих одна играет одновременно три роли. Три часа одна на сцене. И все три часа зрители плачут. Мне показалось, что это
— В чем соль провокационности в „запрещенном” „Ромео ” — в унитазах на сцене? Какое главное послание этой постановки, вдруг зритель его неправильно прочитает?
— А там не только унитазы. Там разное. И дерьмо в том числе „Ромео” — это мои ощущения современной Украины. Это такая фотография, на которую через пятьдесят лет
— Трагедия Шекспира несколько отдалена от заостренной публицистичности. Уж лучше бы использовали „Ричарда” или „Антония”: Антоний — Ющенко, Клеопатра — Тимошенко
— Но в этом и свобода театра Я думаю „так”. Вот Кирилл Серебренников, который поставил в „Современнике” „Антония и Клеопатру” (с привнесенной темой Чечни) — он думает иначе. А когда театр тебя не провоцирует, не задевает, не волнует — это уже не театр. И когда тебе важен современный взгляд на волнующие темы — нужно звать Жолдака.
— Вернетесь ли
— А вы думаете, почему меня сегодня сводят с Фрейндлих или с Волчек?
— Я не знаю почему Павел Каплевич сводит вас с Волчек.
— Потому что я дозрел — и хочу равного себе партнерства в работе.
— Но и в Украине у вас были достойные партнеры.
— Я перерос их всех. Нет сегодня в Украине артиста, который был бы мне интересен.
— Ни Ступка? Ни Хостикоев? Ни Линецкий? Ну, не знаю, кто еще
— Нет. Хотя я заявляю об этом тоже с моментом провокационности. Я их всех люблю — но
— Мащенко давно не у дел.
— Он ушел? Но сколько вреда нанес! Сколько людей не допустил до работы! Муратов там еще сидит И сколько они обрезали пенисов нашим молодым ребятам! У тех же после всех экзекуций уже ни на что не встает! А искусство — это потенция!
— С вами в разное время тоже работали молодые и начинающие — Билозуб, Гринишин. Не будем говорить об их „потенции”, но вы хотя бы следите за их карьерами?
— Я вообще не понимаю, что с ними происходит. Но желаю им всего хорошего. Во всяком случае, странно, что в связи с тем же „Швейком” Андрея Жолдака будто бы не существует на свете, хотя я однажды напомнил Хостикоеву, как этот спектакль рождался Впрочем, это закрытая тема. Если бы сейчас в Киеве мне дали современный или даже
— У тебя же было три года работы в Харькове — кого за это время ты сам взрастил на „целине”?
— Скажу честно — я „сеял” себя. Я получил театр и делал те спектакли, которые хочу, и так, как хочу! В Харькове я говорил своим актерам: если к вам приходит режиссер и он вам неинтересен, тогда говорите ему: „До свидания! Ваше мышление нам неинтересно!”
— Многие так говорили?
— По крайней мере, я это сеял. Профессия актера ведь очень зависима.
— Не только актера. Но и режиссера,
— Да. И вот поэтому еще раз повторяю: нужна среда, где мы все могли бы объединиться — и через
— Но ты же выжил.
— Я - неправильный пример. У меня в жизни были Анатолий Васильев, Кшиштоф Занусси. Потом — французы. Так что
— Но ведь и от тебя уходили артисты. Певец Кравчук ушел из спектакля „Гамлет”. Может, и не велика потеря, но
— Мы с ним в нормальных отношениях. И он будет играть в Киеве спектакль. Просто у него своя жизнь, у меня — своя. Певец вообще одноразово может в кино сняться или в спектакле сыграть, но если он певец, то пусть поет.
„Почти половину моих постановок поддерживал Кушнарев”
— Разумеется, спрошу о нашей политике. Какой она тебе видится на расстоянии — из Западного Берлина?
— Одни разочарования!
— Тогда какая пьеса мировой драматургии уже в твоей „трепанации” могла бы выразить то, что происходит сейчас, — как диагноз, как образный срез?
— Если анализировать государство как театр, то президент — это главный режиссер, а премьер — это директор театра. И ощущения не из самых приятных. У них нет сговора на одну репертуарную политику страны. Этот театр, конечно, будет представлять самые разные „спектакли”, но ни одно их представление не станет событийным.
— Ты сегодня поддерживаешь отношения с Евгением Кушнаревым? Он в свое время был очень внимателен к твоей работе в Харькове?
— Сейчас не поддерживаю. Но всегда говорю, что этот человек, когда он был губернатором, помог мне освоить театр. И иногда советовал: „Андрей, никогда не лезь в политику, ты талантливый человек и занимайся театром!” Я в принципе в нее и не лезу. Но ему за многое можно сказать „спасибо”.
— Он тогда сильно помог тебе финансово или только морально? Подгонял банки, меценатов, спонсоров?
— Послушай, вот сейчас в Питере на театр Додина „работает” один крупный банк (от Валентины Матвиенко), и почти 50% финансирования додинских постановок за ними. Почти 50% моих спектаклей поддерживал Кушнарев — по мере возможностей. Остальные 50% — я сам. Причем это было одним из условий моей работы в харьковском театре. Ведь приходить в любой театр без поддержки просто бессмысленно. Ни одну идею не удастся воплотить.
— Допустим, возникла у тебя возможность реализовать следующую идею — представить в Украине самых рейтинговых, с твоей точки зрения, режиссеров мирового театра. Кого бы ты сюда пригласил в первую очередь?
— Думаю, есть несколько лидеров. И действительно, существует идея — показать в Киеве всего Марталера. Это важно даже в плане формы, в плане понимания тенденций современного театра. Разумеется, Роберт Уилсон. Несомненно, Лепаж — сюрреалист, который ставит о космосе. После спектаклей названных мною режиссеров приходить в зал театра имени Леси Украинки или театра имени Франко — значит, не понимать, на каком свете ты находишься. Это не значит, что у них все плохо — это значит, что театральный мир слишком оторвался от наших местных реалий. Когда я попал в Токио, то понял, что попал на сто лет вперед по сравнению с Киевом. Это как машина времени! Так и сценическое искусство. Может, наш театр и состоится как современный, — но только лет через
— И сколько тебе тогда стукнет?
— Мне сейчас
— Значит,
— Почему создаются мощные футбольные клубы, в которые покупают звезд? Потому что это окупает себя. А почему наши театры разбрасываются талантливыми людьми?.. А ведь надо создавать конкурентную среду! В том же Берлине каждая премьера воспринимается как вызов соседнему театру. После разгромной рецензии в уважаемой газете режиссерам часто нездоровится — под удар ставятся карьеры. А у нас подобное есть?
— Будет.
— С тем же Ступкой
— Да оставь ты его в покое!
— Я о другом С тем же Ступкой я бы встретился, предложил расстелить белую скатерть, наполнить бокалы, поговорить, обсудить дела наши бренные, а потом радостно разойтись по домам. А у нас уж если покритикуешь — то на все життя нЁж в спину!
— В данной ситуации,
— Может, ты и прав Тем более Вика мне в Берлине говорит: „Но он же крестил нашего ребенка Даже по библейским канонам нельзя дурно говорить о таком человеке ” И может, действительно пришло время зарыть топор войны? У нас у всех одна любовь к театру — хотя у каждого своя.
Андрей Жолдак — обладатель Премии ЮНЕСКО за вклад в развитие театрального искусства. „Момент”, „Не боюсь сЁрого вовка”, „Три сестры”, „Кармен”, „Женитьба” — почти все его спектакли (то ли в Киеве, то ли в Черкассах) не проходили незамеченными и резонировали в нашей художественной среде. В Харьковском драматическом театре он поставил „Гамлет. Сны”, „Месяц любви”, „Один день Ивана Денисовича”, „Ромео и Джульетта. Фрагмент”, „Гольдони. Венеция”. Все эти работы будут представлены в декабре в столице в рамках „Дней современного театра” под „патронатом” Жолдака. Его постановки получили признание на театральных фестивалях во Франции, Голландии, Польши, Германии, Испании, Хорватии, Боснии и Герцеговине, Македонии, Словении, Румынии, Болгарии, России.