В конце прошлой недели режиссер Тимофей КУЛЯБИН был назначен главным режиссером новосибирского театра «Красный факел». Выпускник Российской академии театрального искусств, Кулябин с 2007 года являлся штатным режиссером театра и вот теперь стал одним из самых молодых худруков России. За свою пока недолгую карьеру режиссер много и успешно работал в российских театрах. Среди его постановок – оперы «Князь Игорь» и «Тангейзер» в Новосибирском государственном академическом театре оперы и балета, «Электра» и «Сонеты Шекспира» в Театре наций. «Онегин», поставленный им на сцене «Красного факела», в прошлом году стал обладателем двух Национальных премий «Золотая маска», а его «KILL» по мотивам пьесы Фридриха Шиллера «Коварство и любовь» номинируется на предстоящую «Маску» в пяти номинациях. Корреспондент «НИ» поговорила с режиссером о его принципах работы, о взглядах на современный театр, о его отношении к литературным источникам и о художественных приоритетах.

– Тимофей, прежде всего позвольте поздравить вас с назначением и сразу же спросить: что вы собираетесь поменять в театре как главный режиссер?

– Вопрос о том, что я пришел с какой-то своей творческой программой и все здесь сейчас переверну, не стоит. Каждый театр существует в своей логике. К сожалению, чаще она зависит не от художественных приоритетов, а от экономических возможностей. У нас нет доброго губернатора или спонсоров, которые давали бы нам деньги, поэтому большую часть денег мы вынуждены зарабатывать сами. Нам приходится балансировать на тонкой грани художественного и коммерческого. Я понимаю логику, в соответствии с которой выстраивается репертуарная и прочая политика директором театра, и я с этой логикой согласен. Поэтому у нас с директором театра Александром Кулябиным – моим отцом – нет серьезных разногласий. Для меня ничего нового не произошло. В мои функции добавилось только чуть-чуть больше бумаги. Ну, и голос мой станет, наверное, более решающим. И раньше, будучи просто режиссером, я максимально старался следить за текущим репертуаром, осуществлял вводы не только в свои спектакли, то есть какую-то часть творческого регулирования мне приходилось брать на себя – поскольку в театре полтора года не было главного режиссера. При этом контракт у меня ровно такой же – как и в предыдущем договоре у меня в обязательствах одна постановка в сезон. Ближайшей премьерой станут «Три сестры».

– Все-таки эта должность привязывает вас к театру и ограничивает ваши возможности работать на стороне...

– Я сам себя давно привязал к «Красному факелу». Мне самому выгодно это, потому что дает уникальную возможность следить за жизнью четырех моих спектаклей, которые идут на сцене этого театра. Вот я поставил в Театре наций «Сонеты Шекспира», увидел на премьере и больше никогда. Большая беда, когда выпускаешь спектакль, а потом больше никак не можешь влиять на его жизнь.

– Почему в юбилейный год Шекспира вы выбрали для постановки в Театре наций не пьесу, а сонеты?

– Когда работаешь с пьесой, находишься в строго очерченной системе координат. А с сонетами занимаешься абсолютным сочинительством – я ведь еще никогда не работал с такой формой. Поэтической. Спектакль сделан в очень жесткой режиссерской форме, практически минималистской. И читать его можно по-разному. То, что хотел сказать я, сказано в первой прозвучавшей строчке сонета: «Небытие окружает меня со всех сторон. Оно во мне. Оно на миг отпускает меня, оно знает, что я его добыча». Там нет никакого секрета. Вообразим, что много-много лет спустя от меня останется только флешка. На которой несколько кусков из 13 сонетов Шекспира, несколько музыкальных тем, несколько мизансцен, движений... В принципе это можно разложить и на одну пару людей, а не на несколько, как в моем спектакле. Это просто обрывочная, как бы случайная (хотя спектакль тщательно продуман) информация о неких людях, или о некоем человеке, или о некой паре, которые когда-то были и между ними что-то происходило...

– Десять лет назад вам, выпускнику мастерской Кудряшова, предложили работу в Новосибирске, в театре, где работают ваши родители. Вы тогда расценивали эту ситуацию как удачную или рассчитывали остаться в Москве?

– Для меня нет никакого флера вокруг Москвы. Провинциальность – понятие не географическое, а, скорее, ментальное. Я никогда не ставил перед собой вопрос «Москва – не Москва?» – я просто занимаюсь профессией там, где есть достаточный ресурс для реализации максимума того, что я могу. Каждый выбирает свой путь. Кто-то хочет взрывать общественность, а я – не революционер, мне интересен просто театр как искусство. С каждым новым спектаклем я стараюсь сделать очередной шаг в понимании этой профессии. Поскольку я стараюсь делать это максимально прилежно – в хорошем смысле слова, не стараясь кому-то угодить, но с уважением не только к материалу, но и к партнерам по работе, и к тем, кто придет на это смотреть – даже если ими это будет категорически не принято, наверное, это и есть то, что дает мне устойчивую востребованность на профессиональном рынке.

– Приверженностью к классике вы явно выделяетесь среди режиссеров вашего поколения. Откуда этот интерес?

– Мне повезло в школе – у меня был хороший педагог по литературе. И в институте у Кудряшова мы работали практически только с классическими текстами. Поэтому классический текст для меня органичен. В нем много культурных кодов, он сложен для дешифровки. Мне в работе необходима база, система координат, начиная с композиционной и заканчивая жанровой, которая заложена в этой проверенной литературе – работаю ли я с романом в стихах «Евгений Онегин», или с пьесой «Электра», или с повестью «Пиковая дама».

Мне интересно сначала разобраться в этой сложной, объемной структуре, а потом, применительно к сегодняшнему времени, из этого конструктора создать структуру измененную... Объясню на конкретной постановке – спектакле «Онегин». Есть эпизод в романе, в котором Татьяна приходит после дуэли в усадьбу к Онегину и перелистывает его книги. И выясняется, что он читает такие книги и на полях отмечает такие места, что Татьяне становится ясно: этот человек – недалекий. Устроенный совсем не так, как она себе вообразила. И понимает она это только по книгам, которые он читает. В XIX веке не было Интернета, и люди читали книги, жили в придуманной книжной реальности, как сегодня живут в виртуальной. Поэтому в романе много названий авторов, которых читали современники Пушкина. Но сегодня никто их не помнит. Были философы-материалисты и были романтики. Онегин читал материалистов – это значит, что он смотрел на мир сугубо скептически, не верил ни во что, кроме того что можно физически потрогать. У меня при постановке спектакля «Онегин» нет возможности объяснять это зрителю, поэтому моя Татьяна открывает не книгу, а, условно говоря, страницу Онегина в «Фейсбуке». Где Онегин на селфи-видео очень просто, на циничном, прозаическом языке рассказывает, что он думает об этом мире. Вот что означает: я работаю с конструкцией.

– Режиссеры все больше и больше доверяют актерам и делают ставку на них. Эпоха режиссерского театра заканчивается?

– Наверное, она уже кончилась. Сейчас – театр художника, человека, который мыслит визуальными образами. Все-таки мы живем в мире, в котором большую часть информации, хотим мы этого или не хотим, мы получаем из визуального образа. И это входит в эстетику любого современного театра. Процесс визуализации театрального действа естественен, и бессмысленно этому противостоять. Но все равно на площадке главное лицо не художник, а режиссер. Он – системообразующая фигура для драматического театра. Причем сегодня как раз в режиссуру приходят люди из среды художников. Начиная от Крымова и заканчивая Кастеллуччи. И иногда заходят столь неожиданно, свежо и интересно...

– В связи с новым назначением не пришлось ли вам что-то поменять в планах на постановки в других театрах?

– Ничего. В Москве в ближайшие пару лет предстоят две премьеры – драматическая и оперная. Будет одна зарубежная оперная премьера.

– Вы, наверное, за всю историю «Красного факела» самый молодой главный режиссер. Вам приходится мириться с отеческим, может даже снисходительным отношением со стороны старших товарищей?

– Свой первый спектакль я поставил, когда мне было года 23. Тогда я с этим столкнулся. Но после шести лет работы в театре и после стольких значимых для театра спектаклей... У меня здесь большой кредит доверия. Этот театр – моя семья. А вообще я стараюсь работать с теми актерами, которые понимают, что на репетиционной площадке ни заслуги, ни возраст роли не играют.