Сам юбиляр к этому событию относится спокойно, если не с иронией. Но Первый канал решил сделать подарок всем поклонникам артиста — фильм о Миронове, который выйдет в день его рождения. „АиФ” представляет наиболее яркие фрагменты из монологов Евгения, записанных во время работы над фильмом.

О возрасте
— Возраст этот сложный — у тех, кто перешагнул 40-летний рубеж. Каждый мужчина внутренний экзамен устраивает: он что-то к этому возрасту сделал? Или не сделал? Или сделал, но не всё?

О культуре
Включаешь телевизор, смотришь передачу какую-нибудь замечательную — про композитора Софию Губайдулину или про Аркадия Райкина, 100-летие которого недавно отметила страна, и думаешь: какие это великие имена, высочайший уровень культуры! В то время они были востребованы — на Райкина невозможно было попасть. А сейчас мы заказываем (под „мы” я имею в виду миллионы телезрителей) совершенно другую музыку. Ужасную, низкопробную, которая потакает каким-то низменным инстинктам. Как этому противостоять? Говорить, критиковать? Бессмысленно! Противостоять — это значит что-то делать. Даже если уже не хватает здоровья и силы брать неоткуда.

О Театре Наций
Глава театра… А ведь это было совершенно не моё — руководить. Не помню, чтобы я был заводилой компании и уж тем более кем-то командовал. Говорят: вот у него свой театр! А вы бы пришли сюда в тот момент, когда я с прорабом разговаривал. У меня было ощущение, что я играю пятерых Гамлетов, — по эмоциям, по нервам. Ну чему тут завидовать-то?

Об „Идиоте”
Начиная работу над ролью князя Мышкина в фильме Владимира Бортко, я в тысячный раз прочитал первые строчки романа. Там было написано, что Мышкин — худенький молодой человек… Год пришлось сидеть на диете. И, когда у меня в конце концов остался один нос, режиссёр говорит: „Прибавь килограммов, потому что, когда смотрю на тебя, обращаю внимание только на нос!”

Я долго искал ключ к роли и вдруг понял, что князь Мышкин — он светится! У меня потом много ролей было — и Гришка Отрепьев в „Борисе Годунове”, и Гамлет, и Бумбараш. Но все эти роли стали Мышкиными. Я ничего не смог с собой сделать. Он настолько зашёл в кровь и в голову, что пришлось его просто выдавливать из себя. Такой он оказался сильный парень.

Об учёбе
Когда из Саратова на учёбу в Москву собирался, я знал, куда еду: к Табакову. Видел по телевизору, как он с артистами разговаривал, и понял: я должен быть в этом театре, учиться у него на курсе. Приехал, стою с чемоданом, жду у входа Олега Павловича. Думаю: „Ну, первое время смогу пожить у него. А потом что-нибудь дадут: квартиру, общежитие. Мне всё равно что — я же искусством приехал заниматься!”

От такой наглости, говорят, горы раздвигаются. Конечно, Олег Павлович меня не поселил у себя дома. И я прошёл сложный процесс попадания на курс, потому что педагоги меня отфутболивали. Один сказал: поезжай в Саратов, вернёшься через полгода. Но не тут-то было! Я смог убедить Олега Павловича и был принят в Школу-студию МХАТ. Как артист, я себя изучаю каждый раз. Короче, я ученик — вот что я понял. Я и сейчас учусь.

О преподавании
Вспоминаю, как мы учились у Табакова. Что его заставляло после спектакля, когда он только что отыграл тяжёлую роль, ехать в подвал в „Табакерку” и с нами репетировать? А мы ещё позволяли себе ругаться, спорить. Не могу представить, что я после „Калигулы” куда-нибудь поеду. И всё же: если я так выстрою свою жизнь, что смогу посвятить время преподаванию, — возьмусь. Уже возраст такой — поделиться хочется.

О двух Мироновых
Я очень любил Андрея Миронова и никогда не хотел быть похожим на него. Потому что это невозможно. Это же был человек-фейерверк. Но мне в голову не приходило, что у меня такая же фамилия. Мне-то казалось, что и так ясно: я другой Миронов. Правда, в студенческие годы я этим фамильным сходством пользовался. В общежитии со служебного телефона разрешали звонить только детям актёров. И - мне! Я сначала не понимал, за что такое счастье. Пока бабушка-вахтёрша как-то не сказала: „Ты не бойся, мы же всё понимаем. Ты - внебрачный сын Миронова. Похож-то как!” Вахтёрши меня жалели: что столичная звезда в Саратове „наследила”.

О силе сцены
Есть в театре закон странный: нельзя останавливать спектакль, даже если у тебя кто-то умирает. Я играл спектакль в день похорон моего папы. Это было очень тяжело. Геройский поступок, никому не нужный. Но на сцене ты о боли — и душевной, и физической — забываешь. Мы играли спектакль „Калигула” в уникальном месте — под Римом, на античной вилле Адриана, которой много тысяч лет. Я выходил на сцену со сломанной коленкой. Но вспоминал о ней только в антракте. Потому что она резко начинала ныть, как зубная боль. А на сцене ничего этого нет!

О Смоктуновском
Меня сравнивают с Иннокентием Смоктуновским. Мне это странно. Потому что прекрасно понимаю — мне далеко ещё до уровня Иннокентия Михайловича. Но мне действительно предлагают те роли, которые играл он: Гамлет, Иудушка Головлёв, князь Мышкин. Но мой Иудушка — он другой. Он - муха. Думал, что всю жизнь Богу служит, а оказывается — навозу. И в этом весь ужас: что можно знать все заповеди и при этом делать страшные вещи.

О семье
Профессия моей мамы, по большому счёту, — мама. Сколько она в нас с Оксаной, моей сестрой, вкладывала! Мама стимулировала не столько мои актёрские способности, сколько человеческие качества.

Сперва я учился в музыкальной школе, в классе аккордеона. Я ненавидел его. Просил: „Мам, я хочу на фортепиано!” А она говорила: „Женя, ты что? Мы живём в маленьком городке. Если что, будешь зарабатывать на свадьбах — это же хлеб!” Потом своё умение я использовал единственный раз в жизни — в фильме „Анкор, ещё анкор!” Петра Тодоровского играл на аккордеоне. Такая вот история!

Ссылка на источник