Кроме того, постановка „Женитьбы Фигаро” по своему происхождению (а в ней собраны вчерашние, сегодняшние и завтрашние звезды из разных театров) и функциям (билет на нее стоит не три копейки) является антрепризной. А значит, заведомо и почти законно дает критикам и продвинутым зрителям повод для брюзжания, обвинений в пошлости и потакании вкусам непродвинутых зрителей. К слову сказать, моя умудренная жизненными годами соседка вздыхала весь спектакль. А в антракте действительно жаловалась на неимоверную пошлость (со сцены звучат слова fuck you, „сука” и „климакс”), предел которой она отважилась выяснить, самоотверженно досидев до конца.
Надо добавить, что в фойе расставлены рекламные щиты в человеческий рост, в том числе и с рекламой салона свадебных платьев. Да и в брошюре, изданной к спектаклю, при всей занимательности стилизованных под документальность фотографий актеров в свадебных нарядах в стенах советского загса с обшарпанным паркетом и безвкусным фикусом, можно углядеть рекламную фотосессию. Все это, конечно, отдает некоторой (правда, не очень понятно, какой именно) спекуляцией на невинной, свободной от корысти литературной классике, в которой тема свадьбы раскрывается полностью.
Вдобавок ко всему, в программке отдельным пунктом указана должность по работе со спонсорами, что также не прибавляет мероприятию чистоты помыслов и ценностей истинного искусства. Одним словом, весь
Теперь все вышесказанное можно спокойно забыть, поскольку к собственно театральному событию оно не имеет ровно никакого отношения. Спектакль Серебренникова „Figaro. События одного дня” по известной пьесе Бомарше, с совершенно напрасной осторожностью названный сценической версией, — событие вовсе не экономического, а именно театрального порядка. И как таковое почти неожиданно являет знак качества как концепции, так и реализации спектакля.
Ассоциация со знаком качества, сгустком советской ностальгии, возникает неслучайно. Советское, как дикая смесь показухи и добропорядочности, обшарпанности и безвкусной роскоши стало, похоже, частью режиссерской стилистики Серебренникова, ее фирменным знаком. Символы советской обыденности, торшер, пианино и полукруглое кресло
Свадьба некоего Фигаро (Евгений Миронов), живущего в доме большого начальника, переносится в неопределенное недавнее прошлое. Вся роскошь дома и жизни Графа (тяжеловесный и удивительно пластичный Виталий Хаев) и Графини (не поэтичная, а, скорее, экзальтированная Елена Морозова) материализуется в освещении (художник по свету Андрей Романов): оно сочится из щелей, вспыхивает в торшере, льется вниз
Собственно, спектакль Серебренникова, если все же искать главную идею, и есть о таком житейском, обыденном стоицизме, о нескольких неразменных монетах с чуть пафосными подписями „верность”, „любовь”, „сострадание”, которые греют карман и начальнику и подчиненному, и мужчине и женщине, и ребенку и старику. Впрочем, эта сентиментальная нота упрятана довольно глубоко, и, чтобы она зазвучала, приходится сильно напрягать слух.
Слух приходится напрягать еще и потому, что в спектакле на разных планах происходит несколько языковых событий. Что касается самого языка пьесы, заново переведенной Марией Зониной, то он нарочито груб. С афористичностью Бомарше приходится распрощаться. Зато персонажи разговаривают на языке сегодняшней улицы. И fuck you, на котором, по мнению Фигаро, основан современный английский (в оригинале пьесы god-dam), звучит как нельзя более уместно. Текст подвергся и смысловому осовремениванию. Пажа Графа Керубино (Александр Новин), например, не производят в офицеры, а отправляют в армию: ему устраивают проводы, бреют машинкой и трясут перед глазами повесткой. Также классический текст, слегка переписанный, становится платформой для высказываний режиссера по многим актуальным темам: феминистским проблемам, политике, гомосексуальности модельеров. Серебренников исхитрился даже объяснить главную мысль своего недавнего спектакля о взаимодействии Востока и Запада, в штыки принятого критикой (самое интересное, что перечитываешь Бомарше и понимаешь, что дописано совсем немного, все уже и так там было).
Будет ли спектакль успешным коммерчески, судить не возьмусь. Слишком мало в нем, на мой вкус, пошлости, не хватает бенефисных выходов и нет явных шуток из „Аншлага”. Все это, конечно же, экономические просчеты. Будь я бухгалтером, я бы определенно закрыла на это глаза, потому что в театральном смысле все эти просчеты оборачиваются достоинствами.