Ольгу ЛАПШИНУ скорее можно представить сидящей за пяльцами или прялкой, чем на сцене или на съемочной площадке. В ней есть какая-то особая домашность, душевность, несуетность. Достаточно послушать, как она поет народные песни. Причем поет не просто самодеятельно, в кругу семьи или друзей, а вполне профессионально. Даже записала во Франции потрясающий диск под названием „Радуйся” с песнями женщин старой Руси, относящимися к XVII веку. Кстати, песни в исполнении Ольги Лапшиной звучат и в некоторых фильмах, в том числе в новой картине Андрея Звягинцева. Но главное ее дело, конечно, актерство. В ней есть то, что иногда называют иностранным словом „харизма”. А по-русски — изюминкой. Причем Ольга чувствует себя как рыба в воде в любой театральной стилистике: будь то психологический театр, гротеск или так называемая „новая драма”. Несколько лет она занималась в театральных лабораториях вместе с последователями Гротовского и Брука. Она вообще любит необычных режиссеров, таких как Мирзоев, Агеев, Жолдак. В кино Ольга Лапшина снималась не так много. Но, судя по всему, почувствовала к этому вкус.

— Ольга, долгое время кино не баловало вас. Но в последние годы вы все же стали появляться на экране. Кино для вас настолько же интересно, как и театр?

— Да, я очень люблю сниматься! Но не бросаюсь „во все тяжкие”, очень избирательно отношусь к выбору ролей. Слава богу, могу отказываться, если мне что-то не нравится. Даже учитывая то, что меня не шибко-то снимают. В прошлом году предложили ситкомовскую комедию, на которую надо было положить все лето. Отказалась. Ни в одном не снялась, хотя по амплуа являюсь комедийной актрисой. Вот если бы поработать в материале уровня Гайдая или Феллини! А в сериалах снималась: в „Детях Арбата” Эшпая, „Бешеной” Федорова, сейчас продолжаются съемки „Тяжелого песка” Дмитрия Борщевского.

— Какие роли в кино вы считаете наиболее значительными?

— Мне кажется, что такой стала роль в короткометражном фильме Анны Фенченко „Сватовство”. Снимали картину девять дней в сказочных поленовских местах на Оке. Моим партнером был замечательный человек и актер Петя Зайченко, с которым мы очень дружили. За эту роль я получила похвалу даже от Кшиштофа Занусси. Очень рада была сниматься у Андрея Эшпая и в „Детях Арбата”, и в „Многоточии”. Мне в последнее время мало что нравится в кино, но этот фильм очень близок. Кстати, в нем снималась и моя дочь Маша. А в новом фильме Эшпая „Событие” она сыграла главную героиню в детстве (которую играет Чулпан Хаматова). Я там же сыграла мистическую фигуру поющей няни. Совсем другая роль была в „Казусе Кукоцкого” Юрия Грымова: в паре с Алексеем Жарковым мы сыграли бомжей-пьянчуг. А до этого — в фильме Кирилла Серебренникова „Рагин” — у меня была комедийная роль бабы, у которой в животе живет уж. У Ренаты Литвиновой в „Богине” — у меня роль минутная, но многие говорят, что она дорогого стоит. Кроме того, после этого фильма я стала дружить с Витей Сухоруковым. Этим летом снялась у Андрея Звягинцева в фильме с рабочим названием „Запах камня”. Он будет кончаться семиминутным эпизодом: мы с моей подругой певицей Ольгой Гневшевой в образе жниц поем этническую песню (не буду говорить, на каком языке). Предыдущий фильм Звягинцева „Возвращение” для меня из всего увиденного за последние годы пока на первом месте. Надеюсь, что и этот фильм Андрея станет событием.

— Как работалось со Звягинцевым?

— Здорово! Место он выбрал фантастическое в Молдавии. Отмечу, что быт и „гримвагены” обеспечил по-голливудски. Снимал скрупулезно и придирчиво, по-царски не скупясь. С Андреем работалось хорошо: с одной стороны, легко, как со старым приятелем, а с другой — торжественно, как с создателем моего любимого фильма. Огромным удовольствием было петь в поле за работой.

— Жница, баба с ужом, няня — роли в основном деревенские. Не боитесь, что это амплуа к вам прилипнет навсегда?

— Да ничего я не боюсь. Еще не наигралась деревенских баб, которых очень люблю.

— Можно сказать, что вы и ваши роли — это всегда театр в театре. Откуда это в вас?

— У меня есть моноспектакль, который называется „Монолог немедийного лица”. Там я рассказываю, как это все у меня начиналось, про актерское детство. Я с ранних лет была уверена, что мое назначение — веселить людей, поэтому надувала щеки, выворачивала нос, везде, где только можно пела. И помню, что самооценка у меня была явно не заниженная, я хорошо к себе относилась, очень себя любила. Мне хотелось славы. В три года, отдыхая в Судаке, умоляла маму, чтобы она меня потеряла для того, чтобы по пляжу объявили, что потерялась девочка Оля Лапшина. А в первый раз вышла на сцену в ДК им. Русакова, где занималась в студии, которой руководил Яков Клебанов. Потом в течение пяти лет поступала в театральные вузы. Не поступив, пошла работать в театр „На досках” к Сергею Кургиняну, играла там практически во всех спектаклях. Потом все же поступила в ГИТИС на заочный курс Галины Волчек.

— Но этим, как мне кажется, ваши интересы не ограничились?

— Да, я в то время занималась фольклором. Ездила в экспедиции за песнями на байдарках. Руководителем этих экспедиций был Сергей Старостин, с которым теперь ведем совместное хозяйство и воспитываем двоих наших прекрасных детей. Тогда еще работала с Театром „Тембр” Ники Косенковой, мы пробовали различные методики, связанные с движением и голосом. Потом стала ездить в Польшу на модные в то время „лесные театральные лаборатории”. Туда приглашали людей со всего света, владеющих разными школами. В том числе были люди от Гротовского, из Франции — Театр „Де Фет”, в международной труппе которого я потом работала. В течение пяти лет я шастала на эти польские лаборатории, научилась свободно говорить по-польски. И после этой школы мне не хотелось работать ни в одном из московских академических театров. Я полюбила ощущение свободы. Но, когда училась у Волчек, меня ввели в спектакль „Крутой маршрут”, это был первый опыт работы на профессиональной сцене.

— Был ли в вашей творческой жизни режиссер, которого вы могли бы назвать своим?

— После ухода из Театра „На досках” я не могла найти никого, равного Сергею Кургиняну. С ним сравниться могли, пожалуй, только Гротовский или Брук. На спектакль первого я как-то пробовалась, а с Питером Бруком даже встречалась и беседовала в парижском кафе. Мечтала привезти в Москву его фильм „Встречи с замечательными людьми” по Гурджиеву. Встреча с Бруком и его фильм — это одно из моих мощных жизненных воспоминаний. А первым режиссером, которого я нашла, открыла для себя в Москве, стал Владимир Мирзоев. Я вернулась в театральную Москву после своих скитаний тогда же, когда домой после Канады вернулся он. После его „Хлестакова” я сказала всем друзьям, что увидела режиссера, с которым мне хотелось бы работать. И видно, наши биотоки сошлись. Он тогда работал над двумя спектаклями: „Тот этот свет” и „Голуби” — и искал поющую актрису. Поначалу я занималась с его актрисами пением. Потом Володя понял, что я еще и драматическая актриса. В „Голубях” по пьесе Михаила Угарова я сыграла блаженную, которая сидела на жердочке в своей келье, что-то пела, приговаривала. У нас была потрясающая актерская команда: Саша Усов, Виталик Хаев, Володя Скворцов и я. Скажу без ложной скромности, это был тогда лучший актерский ансамбль в Москве. Жизнь „Голубей” началась одновременно с жизнью моей дочери Маши во мне. Так мы с ней и просидели на жердочке и пели вместе до родов.

— Вспоминалась ли эта роль в работе над „Семерыми святыми из деревни Брюхо”?

— Наверное, это рифмовалось. Прежде всего потому, что это есть во мне самой. Играть такие роли страшно и сложно: ответственность-то какая огромная! Этот спектакль в московской афише занимал особое место. Горько, что руководство театра не оценило его по достоинству, как и „Голубей”. Видимо, тема юродства оказалась не ко двору в Театре имени Станиславского. Петру Мамонову с „Островом” Павла Лунгина повезло больше.

— Вы производите впечатление человека спокойного и даже умиротворенного. Поэтому, вспоминая вашу фурию-медсестру в „Федре” Андрия Жолдака в Театре Наций, не верю своим глазам: вы ли это были?

— Мой монолог, наверное, производит мощное впечатление, но в этом виновата, прежде всего, трагедия Расина и мое умение работать голосом. Если бы его еще не терять после таких нагрузок.

— Со стороны кажется, что Жолдак немного не от мира сего. А изнутри?

— Да он - чудик. Но я люблю таких. Хотя он бывал не прав, и я находила в себе смелость ему на это указывать. Кто-то из компании и не выдерживал, уходил. Я осталась. Весь рисунок роли был простроен Андрием, я находилась под его мощным влиянием. Это был интересный репетиционный процесс, который совпал с другими работами: „Демонами” в Центре драматургии и режиссуры и „Евграфом — искателем приключений” в Театре Станиславского. В то время меня чуть не бросил муж. Он окончательно возненавидел театр. Но тогда я этого не заметила.

— Вы с равным блеском играете и в традиционном, и в авангардном театре, умеете сочетать в себе психологию и формализм. В чем секрет?

— Не знаю, не мне судить об этом. Но могу сказать, что и то и другое я делаю с любовью. Сейчас у меня нет ни одного спектакля, которого бы я стыдилась. Такие я исключила из репертуара. Но не буду их называть, не хочу никого обижать.

— Иногда идеологи так называемой „новой драмы” противопоставляют себя и свое искусство традиционному русскому психологическому театру. Если бы вопрос был поставлен ребром: выбирайте тот или этот театр, что бы вы ответили?

— Не знаю, это зависит от режиссера и партнеров. А театр может быть любой, главное, чтобы он не был скучным, чтобы он был живым, а не мертвым. Притом что меня считают звездой „новой драмы”, для меня очень дорогого стоит работа с текстом Островского в Театре Станиславского. В „новой драме” приветствую позитив, да и материться на сцене тоже надоело.

— Стала ли роль в вашем новом спектакле „Куба — любовь моя” для вас такой же интересной, как все прочие, о которых мы говорили?

— Эта моя роль не похожа ни на какие другие прежде всего тем, что, выходя на сцену, я говорю: „Я, Ольга Лапшина, вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации. ..” Кроме того, для роли в этом спектакле я научилась играть на аккордеоне и теперь делаю это новое для меня дело с удовольствием. Этой ролью я избываю мое пионерское детство. И делаю небольшой подарок своему поколению.

— Вспоминая детство, вы говорили, что очень хорошо относились к себе. Как вы думаете, актер должен любить себя или все же ему следует растворяться в профессии, в ролях?

— Я считаю, что не только актер, но и каждый человек обязан любить себя. Не любить себя — это очень опасное чувство. Я и детей учу жить так, чтобы им было за что себя любить.

— Они уже довольно часто появляются на сцене и на экране. Стало быть, у них все решено?

— Нет, не думаю. Если раньше я считала, что дочка обязательно будет актрисой, то сейчас не уверена. Она обладает многими талантами — рисует, учится играть на скрипке, поет, сочиняет стихи и музыку, рукодельничает. Честно скажу, мне бы хотелось, чтобы она стала актрисой, потому что сама люблю эту профессию, а Маша обладает всеми необходимыми качествами. А сынок у нас другой: романтик, мечтатель, писатель. Талантливый, ранимый и очень добрый по-христиански.