Свой самый первый спектакль в новеньком, с иголочки здании сыграл Театр Наций. Обновленная сцена предпочла для дебюта историю из позапрошлого века — „Фрекен Жюли” Августа Стриндберга, где хозяева и слуги вступают в непозволительные отношения. Однако драматург Михаил Дурненков шведскую драму так адаптировал к российской действительности, что впору думать, будто это наш человек сочинил про нас по мотивам иностранного автора…

Новое здание бывшего театра Корша еще не обжито и, как говорят в театральном мире, не намолено. Чистенько, свежая краска на стенах… Публика заполняет зал, и видно, что у „Нации” она особенная: среди завзятых театралов мелькают представители нового класса — бизнесмены, успешные менеджеры, что видно по аккуратным, неброского вида дорогим костюмам. Просвещенный бизнес (или желающий быть таковым) тянется в театр Миронова. И вовсе не на модную пьеску, а на сложного и противоречивого шведа Стриндберга, которого современники принимали не с восторгом, а его пьесу „Фрекен Жюли” вообще запрещали почти 20 лет. В 1889 году ее обвинили в излишней натуралистичности и выпустили на сцену только через год после первой русской революции — в 1906-м. С тех пор эта самая „Фрекен” обжила с разной степенью успеха множество мировых сцен, в том числе и советскую. И вот добралась до Театра Наций, куда для ее воплощения был призван известный немецкий режиссер Томас Остермайер со своей командой.

С первой минуты спектакля повалил снег, хотя у Стриндберга события разворачиваются в ночь на Ивана Купалу. Но, видимо, по мнению Дурненкова, в Новый год, как и в языческий праздник лета, все возможно и все условности стираются, в том числе и сословные. Впрочем, история фрекен Жюли, как покажут события, далека от новогодней сказочки. На фоне красиво падающего снега любопытен вид натуральной куриной тушки на экране. Ее натурально потрошат и готовят к запеканию женские ручки. Изобретательный ракурс кухонного хозяйства и продуктов на экране составили бы честь выставки видеоарта где-нибудь на „Винзаводе”. Но это театр Томаса Остермайера, который давно преуспел в деле соединения театра и видео. Он (видеоарт) — и как часть декорации, и как ремарка к действию.

А действие начинается на кухне дома генерального директора (правда, чего — не уточняется) в канун Нового года, где прислуга Кристина (Юлия Пересильд) готовит не праздничный ужин, а бульон для хозяйской сучки, чего-то вдруг захворавшей. Как готовит — детально видно на экране. Входит, а точнее, вбегает в черной, припорошенной снегом куртке из кожзаменителя мужчина — Евгений Миронов. У него нет имени (у Стринберга — лакей Жан), но зато по первым репликам его становится понятно, что он хозяйский водитель. Из тех современных водителей, которые не просто баранку крутят, а „подай-принеси”, хранитель всех хозяйских секретов и разве что с женой генерального не спит (впрочем, как знать). Два представителя класса, обслуживающего господский класс в лице дочки генерального — ее играет Чулпан Хаматова. Водитель несколько странен: с кухаркой (она, между прочим, его невеста) ненавязчиво демонстрирует превосходство. Он знает толк в вине и даже из каких бокалов какое пьют, неплохо понимает по-английски — в общем, из низов, но с претензией.

Миронов в роли халдея даже внешне изменился. У него, такого элегантного, всегда легкого на сцене, как будто отяжелела спина (все-таки 12 часов в сутки за рулем), как будто раздалась тонкая кость… И пластика, так удачно найденная, работает на образ человека, который изо всех сил хочет прорваться из грязи в князи. А тут на кухню из соседней комнаты вваливается она — действительно вваливается, потому что под „газом”, только что от гостей своего круга. Сама не знает чего хочет, вся такая ломкая, манкая — в открытом платье, такая противоречивая… То заводит папенькиного водилу неосторожными движениями, то грубо отталкивает его. А он понимает, что ему не позволено нарушать дистанцию, а хочется и колется попасть наверх. А ей по приколу попасть „вниз”, испачкаться там, чтобы потом брезгливо обнюхивать себя, как болонка, случайно оказавшаяся в компании дворняжек.

В общем, встретились на сцене два больших мастера — Миронов с Хаматовой — и очень современная, и слабо пока исследованная театром, да и искусством в целом история расслоения российского общества на богатых и бедных, на олигархов и всех остальных становится очень страшной. Миронов с Хаматовой играют по Стриндбергу и Дурненкову, а за их игрой всплывает искалеченное поколение девочек, которых возят в школы, институты, далее везде нанятые богатыми родителями водители. Поколение парней, ставших охранниками, телохранителями… „Водитель для Веры”? — это сравнение с замечательным фильмом Павла Чухрая всплывет лишь на минуту и тут же откатится, как волна: мораль в постсталинском обществе в сравнении с нынешними временами была, оказывается, куда нежнее и гуманнее. „Елена” Андрея Звягинцева — едва ли не первая (и удачная) попытка в кино высказаться на больную тему. „Фрекен Жюли” — на театре.

А на сцене бьются мужчина и женщина, между которыми — пропасть, и из чего состоит эта пропасть, на каких нервах и комплексах она замешана, — это играют артисты, и так строит Остермайер свой спектакль. Отдельно стоит сказать о скромной по размерам роли Юлии Пересильд: у нее всего два выхода, но роль получилась сильная, чья сила не теряется на фоне игры мощных партнеров. Еще одна невидимая героиня — музыка. Музыкальное оформление Даниэля Фрайтага и Нильса Остендорфа из Германии удивительным образом связывает безучастность падающего снега (вечность) с человеческими страстями. Их жертвой становится даже собачка: мелко дрожащую чихуахуа водитель кухонным ножом порешит за сценой. И публика, до этого момента в оцепенении наблюдавшая „электричество” между героями, громко ахнет, поверив в возможность убийства четвероногого. Вот такой силы получилась эта „Фрекен Жюли” в Театре Наций.

http://www.mk.ru/culture/article/2011/12/22/655870-teatr-natsiy-pokazal-teatr-zhestokosti.html