В Театре наций показали «Три дня в аду». Если режиссеру Дмитрию Волкострелову кто-нибудь скажет, что он поставил адски неинтересный спектакль, это будет для него лучшим комплиментом.

Трудно сказать, согласится ли автор пьесы — белорусский литератор Павел Пряжко со своим французским коллегой Сартром, сформулировавшим знаменитое «ад — это другие». Но главной адской мукой, предуготованной зрителю этого спектакля, станет нивелировка личности, полное и абсолютное слияние с безликой человеческой массой. Слово «безликий» следует понимать буквально: зритель не увидит ни одного из тех бесчисленных «других», что будут на протяжении часа машинально наговаривать текст, сочиненный драматургом.

При входе в зал всех зрителей разделят на три группы и разведут по разным палаткам, внутри которых взгляду буквально не на что наткнуться. Справа — металлическая кровать, слева — газовая плита, и, как догадывается зритель, в двух других адских кущах расположилась не менее скучная утварь. Вся надежда лишь на то, что возникнет хоть что-нибудь интересное в сквозном проеме незадернутых палаток. Но — оставь надежду, всяк сюда входящий! — ничего не происходит. Раз, два, три — и опять ничего не произошло. Только два скучных мужика прогуливаются перед палатками, бросая ничего не говорящие взгляды то на нас, то друг на друга, то в убегающее вдаль пространство. Пространство в палаточном проеме временами загадочным образом меняет цвет, маня нас то небесной лазурью, то алым заревом.

Между тем взгляд коллективного героя, на растерзание которого мы отданы в ближайший час, устремлен на гораздо более прозаичные предметы. На курицу на прилавке, которая всюду в магазинах по двадцать пять тысяч белорусских рублей, а на вокзале — двадцать одна. На равнодушные лица попутчиков, которые каждый день едут с тобой в автобусе № 120 по направлению к Малиновке. На банки с квашеной капустой, которые пенсионерки расставили прямо на снегу, готовые при появлении ментов быстро эвакуироваться со всем товаром.

Мужские и женские голоса жужжат, бормочут, перебивают друг друга, эффективно замусоривая зрительское сознание кучей бессмысленных деталей. Из этого «белого шума» постепенно вырисовывается общая безрадостная картина, доступная взгляду из окна автобуса № 120 и еще ста девятнадцати других таких же. В потоке коллективного сознания потихоньку обособляется и некое подобие сюжета. Сводя пьесу к коротенькой аннотации, можно было бы сказать, что она об алкаше Диме, который к понедельнику должен отправиться в ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий), а также о его старшей сестре и младшем брате. Не питая к типовым судьбам Димы и его родственников ровно никакого интереса, мы поневоле проведем у них на районе целых три дня: пятницу, субботу и воскресенье.

Ад, сочиненный режиссером Дмитрием Волкостреловым и художницей Ксенией Перетрухиной, — это не дьявольское пекло и даже не банька с пауками, а прежде всего общая монотонность бытия. Днем по нашим барабанным перепонкам тарабанят пустыми словами, а когда наступает ночь — по крышам палаток начинают тарабанить капли изматывающего моросящего дождя. Скука.

Постепенно начинаешь понимать, что палатка, в которую загнали нас, больше похожа на знаменитую платоновскую пещеру. Мы, как и бесчисленные герои пьесы Павла Пряжко, видим в палаточном проеме лишь небольшую, самую невыносимую часть бытия, не смея и мечтать о дивных мирах, которые, возможно, открылись взору зрителей, попавших в соседнюю палатку. «Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?» — риторически вопрошал наивный собеседник Сократа в платоновском трактате «Государство». Похоже, тот же самый вопрос, по мысли драматурга Пряжко и режиссера Волкострелова, можно отнести и к жителям сегодняшней Белоруссии, которые могут лишь догадываться о существовании иных миров.