Она ворвалась на московскую сцену юной Джульеттой в спектакле своего учителя Романа Козака и навсегда застолбила за собой звание одной из самых ярких театральных актрис. Александра Урсуляк играла у Богомолова и Бутусова, у Сигаловой и Брусникиной, у Писарева и Гришковца, пробовала себя в мюзикле, каталась на коньках в шоу «Ледниковый период», стала победительницей «Танцев со звездами». А еще у нее больше 50 ролей в кино и сериалах.

Как-то после очередного интервью она пожаловалась: «У меня часто спрашивают про школьные годы, про то, как выбрала актерскую профессию, про учебу в Школе-студии МХАТ. А мне уже столько лет, что целая жизнь с тех пор прошла». Сашины годы мы считать не будем. Тем более, что она без особого грима и сегодня может играть юных героинь. К счастью, режиссеры видят в Урсуляк не только блистательную форму, но и богатое содержание, сложившееся благодаря родителям — Сергею Урсуляку и Галине Надирли, всевозможным жизненным виражам, мудрым учителям, хорошим ролям и талантливому окружению. Как результат — недавний «Золотой орел» за роль в нашумевшем сериале «Пингвины моей мамы». И что не менее ценно — новые интересные сценарии с яркими женскими ролями. Все по-взрослому!

Попробую и я со своими вопросами зайти на взрослую территорию. «Про секс будешь спрашивать?» — шутит Саша, когда мы устраиваемся в ее гримерке после репетиции нового спектакля Евгения Писарева «Кабаре». Не знаю, дойдет ли до секса, но начнем мы с темы взросления.

Саша, в «Кабаре» Театра Наций ты играешь Салли Боулз. Ей всего 19 лет, и она неповзрослевший ребенок, сбежавший от опеки родителей. Мы с тобой тоже относимся к поколению, которое, как говорят социологи, повзрослело позже остальных. Ты это как-то чувствуешь?

— Во-первых, я думаю, что есть люди, которые не могут повзрослеть никогда, ни в 19, ни в 50, у них другая природа. Но это, кстати, не отменяет момента ответственности. Я, например, не считаю себя повзрослевшей, но при этом, много за что отвечаю — за работу, семью, своих студентов. И это сочетается во мне с какой-то шаловливостью, детскостью. И раз уж мы заговорили о поколении, то мне кажется, мы одно из самых ответственных поколений. 

Да?

— Конечно. По статистике выходит, что мы отвечаем и за детей, и за стариков, и за родителей — все на нас висит.

Я почувствовал себя взрослым, когда понял, что больше не думаю, что у меня все впереди — для какой-то работы лучше подходят люди помоложе, что-то уже не выучить и какие-то безрассудства уже не совершить.

— Видишь, все относительно. Казалось бы, я не должна играть Салли Боулз в связи с возрастом, но ничего, играю. И слава богу, что есть возможность не чувствовать, что что-то уже безвозвратно утеряно. У меня с недавних пор появилось ощущение не взрослости, а зрелости, когда желания совпадают с возможностями, и все это в удовольствие.

Не смущает, когда героини младше тебя — в спектаклях «Прыг-скок, обвалился потолок», «Женитьба Фигаро», «Кабаре»?

— Ну что поделаешь? Может, меня это и смущает… дома. Но я же не буду выходить на сцену и смущаться. Играю как есть. Если мне уже скажут: «Урсуляк, уходи!» Значит, уйду. 

Это же вопрос того, насколько ты сама из себя можешь черпать юношеские качества: открытость миру, наивность, стремление в будущее…

— Мне кажется, что у меня еще есть доверие к миру, возможность очаровываться, возможность любить. Поэтому нормально.

Насколько история, рассказанная в «Кабаре», созвучна сегодняшнему дню?

— Для меня соприкосновение с этим материалом важно именно потому, что я чувствую определенную историческую рифму. Не хотела бы преувеличивать, но концентрация абсурдных обстоятельств, поступков, речей, новостей настолько велика, что это может вылиться во что-то нехорошее. Это касается не России, а мира в целом. Мы все пребываем в какой-то лихорадке. И хочется надеяться, что нас ждет излечение, и мы выйдем на новый этап.

Как ты переключаешься с новостной повестки на репетиции, где нужно петь, танцевать, изображать радость? Или ты, наоборот, впитываешь все, чтобы потом выплеснуть со сцены?

— Знаешь, я не устаю удивляться тому, как невероятно парадоксально устроена жизнь, потому что я не закрываюсь от действительности, я внимательна к тому, что происходит, я не запираю себя исключительно в репетиционном зале. И слава богу, что у меня в данный конкретный период времени есть возможность все свои чувства и мысли выразить в «Кабаре». В замечательной музыке, в прекрасном драматургическом материале, с талантливыми людьми рядом, ощущая невероятную любовь друг к другу и тому, что мы делаем. Это опять же парадоксальное сочетание — ужас, который происходит вокруг, и невероятное счастье, которое мы обрели сейчас в театре. Моя жизнь наполнена и тем, и другим. Одновременно и очень полнокровно.

Пандемия коронавируса и политические события последних месяцев сильно разобщили людей, оставив только самый ближний круг. Какой он у тебя?

— Прежде всего, это моя семья: муж, дети, родители, друзья. Из-за того, что жизнь сейчас сконцентрирована вокруг работы, я не могу позволить себе пойти в ресторан, в театр или кино, как зритель. И не испытываю по этому поводу никакого сожаления, потому что помимо возможности нет еще и желания выходить во внешний мир. По этой же причине я перестала вести все соцсети. Хотя сейчас понимаю, что мне очень хочется поделиться премьерой, потому что она такая красивая. Мне хочется, чтобы люди пришли на спектакль, а я ничего не могу написать в соцсетях — максимум поздравляю с днем рождения кого-то.

В этом сезоне ты начала преподавать в ГИТИСе на курсе Юрия Бутусова. Как объясняешь студентам самое главное — в чем суть театра?

— Я думаю, театр — это поиск правды. 

Правды?

— Именно. Сегодня правда — это такая интересная субстанция. Все ее ищут, все представляют, но никто не знает, где она. А в театре существует магический фокус, когда зрители изначально понимают, что все не по-настоящему, но покупают билеты и ждут, что на пике иллюзии должна возникнуть правда, потому что артисты поверили в то, что играют. Этот момент всеобщего единения и есть чудо театра, которое невозможно ни записать, ни снять на видео, ты унесешь его с собой только в воспоминаниях.

Оказалось, что во взрослом мире свободное время — такой же дефицит, как и правда. Так что зрители в театре тратят самое ценное, что у них есть.

— Да, поэтому в Театре Пушкина артисты на поклонах аплодируют зрителям, несмотря на то, что раньше это считалось моветоном. Такая традиция появилась во время пандемии, когда были ограничения по заполняемости зала. Так мы отдавали дань уважения публике, которая все-таки пришла в театр. Оказалось, что наша работа невероятно нужна людям. Я сама очень много ходила в театр именно в пандемию и была приятно удивлена тем, как полупустые залы — вынужденно полупустые — были так невероятно заряжены желанием вот этого вот чуда театра. Энергетически спектакли не проседали, актеры играли как для полного зала. 

Со сцены ты видишь лица зрителей или они сливаются в общую массу?

— Иногда различаю, иногда они сливаются.

А от чего это зависит?

— От того, как идет спектакль. В одних сценах видишь каждого зрителя поодиночке, а в какой-то момент зал превращается в концентрированную массу. Но все равно чувствуешь, что внимание зрителей принадлежит тебе.

Тебе важно, кто сидит в зрительном зале, есть ли там близкие и друзья?

— Конечно, потому что я начинаю смотреть на спектакль чужими глазами — это такой важный фокус. Вот сейчас мы ждем первого зрителя «Кабаре», и для меня это будет очень-очень важный момент. Это рождение спектакля. Все наши фантазии разобьются о чужие глаза, и спектакль начнет жить своей жизнью. И вот тут уже очень важно придерживаться того, о чем мы, создатели спектакля, между собой договорились, чтобы лошади не понесли, чтобы четко доносить именно те смыслы, которые изначально планировали. Это сложная история, но сейчас она должна произойти.

Чье мнение по поводу твоей игры ты принимаешь в расчет?

— Мне повезло — я никому не верю (смеется). Правда, я очень недоверчива к любым комментариям, в особенности к хорошим. Но мне важно, например, что скажет муж. У нас совпадает с ним мироощущение. При этом, если говорить совсем справедливо, муж, конечно, очень любит меня, и на этом фоне делает простые, по делу, очень точные замечания, которые никак не задевают. Ну и, собственно, все. А так, я слушаю режиссера, потому что спектакль — это его высказывание. Еще очень важно отношение театральных цехов: костюм, реквизит, грим. Они не делают замечаний, но по тому, как они включены в работу, видно, в правильном ли направлении мы все идем. 

Следующий взрослый вопрос: ты научилась зарабатывать деньги?

— Зарабатывать деньги… Вопрос, на который легко может ответить только тот, кто их много зарабатывает. А я… Я могу сказать, что стала квалифицированным неплохо оплачиваемым работником. И это дает мне возможность в финансовом плане более-менее спокойно себя чувствовать. Хотя сейчас никто не может себя чувствовать спокойно.

Деньги для тебя – мерило успеха или нет?

— Нет, конечно. Понимаешь, все очень относительно. Например, если у себя в театре я приду в бухгалтерию и попрошу распечатку, сколько я получаю за тот или иной спектакль, то в случае многих популярных и отмеченных премиями постановок это будут достаточно смешные суммы. А на съемочной площадке я могу дважды выйти в кадр, сказать три слова и получить в сто раз больше. В моей профессии степень твоей личной затратности не всегда соответствует гонорару. Поэтому, как деньгами измерить?

А что тогда для тебя успешность?

— Это когда ты нужен. Потому что, если на тебя есть спрос, значит будут платить деньги. Но на первом плане, конечно, востребованность.

Когда ты ее почувствовала?

— Вот прямо сейчас ее чувствую. Я почти не отдыхаю. Каждый день работаю.

Сколько у тебя проектов сейчас в запуске?

— После премьерного блока «Кабаре» — один выходной, и я уезжаю на все лето на съемки. Пока, слава богу, так. Но были несколько лет, когда никакой востребованности не чувствовала, и даже думала, может, надо менять профессию.

Пара лет застоя и ты испугалась, что так будет всегда?

— Да, было некомфортно. Но это лично мои комплексы. Сейчас обстоятельства сложились иначе, но никто не знает, что будет завтра.

Я заметил, что ты часто упоминаешь обстоятельства. Ты не из тех, кто сам меняет свою жизнь?

— Почему? Я пытаюсь делать то, что от меня зависит. Я не из тех, кто верит в судьбу, в предопределенность. Я верю в поступки, в усилия. Вода камень точит — вот это вот все. И думаю, если сейчас у меня хороший период, то это во многом моя заслуга. 

 Ты сама искала материал, продюсеров, режиссеров?

— Нет, я имела в виду свое внутреннее наполнение. Это ведь тоже работа артиста: как ты выглядишь, как ощущаешь себя, как общаешься с миром, какое у тебя энергетическое поле.

То есть, ты работаешь над собой?

— Конечно, над собой! Над чем еще может работать артист? Но кто знает, может быть, завтра я приду со своими деньгами, своим режиссером и с ролью. Но сейчас нет. Сейчас просто работаю над собой.

Это важное дело, учитывая, что у тебя трое детей и для них ты — пример. Поэтому поговорим о бремени родителей отвечать на вопросы детей. Пугает тебя такая необходимость?

— Нет. Страшно, когда нужно что-то такое… короче, наврать. Я никогда детям не вру. Мне фиолетово на мой имидж — как есть, так и есть. Поэтому мне очень легко с ними общаться.

У тебя дети разных возрастов, какой у них разброс тем для вопросов?

— От коротенько о международном положении до взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Как что-то из еды приготовить, как сделать так, чтобы не пойти в школу, и чтобы ничего за это не было, то есть, разные вопросы у всех.

Ну, кстати, старшие уже могут гуглить, если что…

— Но я, кстати говоря, могу конкурировать с Гуглом по некоторым вопросам.

Например?

— Я достаточно житейски подкованный человек. Я всегда могу подсказать, как в той или иной ситуации поступить, но при этом не навязываю свое мнение. Дети часто спрашивают, как быть в отношениях, в дружбе, в обязательствах, в настроении — во всем.

Насколько ты видишь в детях свое продолжение?

— Я вижу в них скорее друзей. У меня нет ощущения, что это мои… вассалы. Не знаю, как будет завтра, но мне с ними комфортно. Причем, не в том смысле, что на диване полежать, а комфортно беседовать, что-то вместе делать. В одном папином интервью я прочитала, что у него самые близкие друзья — это жена и дети. Видимо, эта потребность близости с семьей и мне передалась генетически. Так что я родила себе друзей, хорошую компанию. 

 А насколько ты — продолжение своих родителей?

— Вот этого я, кстати, не знаю. Но с папой у нас тоже больше дружба, не сильно изнасилованная родительскими делами. Тем более сейчас, когда мы с Дашей стали совсем взрослыми, будет странно, если кто-то начнет вмешиваться в нашу жизнь. Но при этом я очень внимательна к своим родителям. Я изучаю их такими, какие они сейчас, собираю обрывочные материалы об их молодости и анализирую все, что мне удается узнать. Мне интересно и важно понять все про родителей.

Еще бы, у тебя столько кровей намешано!

— Я иногда чувствую себя, как король в «Обыкновенном чуде», в котором просыпались все его родственники — «Разбудил во мне тетю, которую каждый мог убедить в чем угодно!». А у меня —азербайджанский дедушка, украинский дедушка, брянская бабушка… И все они живут во мне, я узнаю в себе их черты. Конечно, я их продолжение, я состою из этих комплектующих. И так как я человек, который любит во всем разобраться, они все у меня под колпаком находятся.

Если все эти люди живут в тебе, проявляются ли они в твоих ролях?

— Конечно! У меня были роли, где я маму сыграла, где бабушку, даже дедушке нашлось применение. Не впрямую — с бородой или лысая я не ходила, а вот какие-то качества, по которым понятно, что это дедушка мой, использовала.

Салли Боулз в «Кабаре» досталось что-нибудь от твоих родственников?

— Что-то есть от моей мамы, что-то от бабушки. Бабушка всегда старалась быть особенной. Она говорила, что у всех были ночнушки, а у нее — пижама. И в ней она ходила, курила … Читала книжки не такие, как все читали, не те фильмы смотрела. В общем интересная была женщина!