В московском Театре Наций состоялась премьера спектакля «Гаргантюа и Пантагрюэль»

Режиссер Константин Богомолов представил в московском Театре Наций новый спектакль «Гаргантюа и Пантагрюэль» по мотивам одноименного романа Франсуа Рабле.

Наиболее часто встречающееся в постановке слово — «гульфик». Актер Павел Чинарев (в роли Какашки и не только) полностью раскрывает эту тему яростным монологом о любви, в которой содержимое гульфика первостепенно. Слегка щекоча все еще непривычного московского зрителя откровенной, но отнюдь не матерной лексикой, история кружится вокруг телесно избыточной потребительской жизни Пантагрюэля. Возможно, что это все про обывателей, ненасытно пекущихся о своих благах, не находящих ни в чем удовлетворения, но есть одно досадное обстоятельство. Речь идет о гигантах, которые впоследствии вымерли. Все раблезианские разоблачения государства и церкви вычищены в спектакле в пользу изучения телесности самой личности. Социальная острота смещена на второй план. На первом плане — боль Пантагрюэля, лишенного матери и жены, поглощающего весь мир без разбора.

Несмотря на отдаленность исторического контекста, тема более чем современна и точна: власть над телом и власть тела. Действие происходит в фееричных декорациях, напоминающих внутренности желудка или конторский зал, «обитый» мясными стейками. Огромный плазменный телевизор присутствует на сцене, как неотъемлемый элемент постановок Богомолова, но на этот раз не включается. Преемственность по отношению к предыдущим работам режиссера в МХТ очевидна не только по этому предмету. Как и раньше, повествование скреплено пояснительным текстом, но теперь не в виде титров, а с помощью речи молодого бюрократического стиляги. Его блестяще исполняет Сергей Епишев. Так же как и в «Идеальном муже», меланхоличные зарисовки светской жизни периодически прерываются саундтреком российской эстрады и шаржевыми плясками. А персонаж Принцессы Бакбук в исполнении Розы Хайруллиной кажется целиком перешел из «Карамазовых», но вместо светящегося Алеши стал совсем уж бестелесным духом русской тоски. Кроме того, внимательный зритель увидит и кое-что из зарубежных постановок Богомолова: остраненная подача диалогов, формализм в религиозных сценах, разложение роли одного персонажа на нескольких исполнителей.

Можно предположить: расчет сделан на то, что зритель увидит себя в этом и ужаснется, но, кажется, такой прием, как аллегория слишком слаб для нынешнего непроницаемого сознания. Богомолов из сцены в сцену выводит картину жизни без стыда, без ценностей: посмотрите на людей, которые не какают, посмотрите на старика, который только и мечтает подтереться самым лучшим способом, послушайте песнь, которую поет вагина. Вся ясность мысли упакована в чистейшее театральное потребление. В этом экстремальном и виртуозном анализе человеческих испражнений есть глубокая гармония, и она действует успокоительно. Хочется верить, что такой спектакль останется в репертуаре надолго, до тех пор, пока реакция на такие проявления станет более тревожной.

Приближаясь к заветному оракулу, Пантагрюэль задает все более и более точные вопросы: можно ли так относиться к колбасам, если они свободные колбасы и всегда ли колбасы это колбасы, как спрятаться, чтобы тебя никто не нашел, какой вкус у чистейшей воды. Ответ на них лишь — звукоподражательный набор букв, вечное бренчание, через которое, по Сартру, с нами говорит время и от которого проходит тошнота. А финальная песня спектакля после всего пережитого останется с вами навсегда как русский акцент за границей, от которого кто-то мечтает избавиться, а кто-то неимоверно гордится, практически как частью тела.