Художественный руководитель Нового Рижского театра Алвис Херманис хорошо известен московскому зрителю: он привозил в столицу свои лучшие спектакли — и „Долгую жизнь”, и „Соню”, и „Латышские истории”. 22 ноября он представил свою первую российскую постановку — „Рассказы Шукшина” в Театре наций с Чулпан Хаматовой и Евгением Мироновым в главных ролях. О том, как нужно ставить русскую классику и что такое театр XXI века вообще, Херманис рассказал корреспонденту Newsweek Елене Мухаметшиной.

Ваш спектакль называют главным событием сезона: вот, мол, сенсация — латышский режиссер поставил очень русский спектакль по очень советскому автору.

Я понимаю, что в России из меня хотят сделать такого примерного латыша. Но по советскому прошлому у меня никакой ностальгии нет. Просто существуют какие-то коллективные воспоминания и ценности, которые были раньше, но которых нет сейчас. Шукшин писал про хороших и добрых людей. В наше время, когда непонятно, кто хороший, а кто нет, это очень актуально. У Шукшина ведь все предельно ясно: негодяй показан негодяем, предатель — предателем, хороший человек — хорошим. А спектакль действительно получился очень русским. Но это потому, что автор русский и актеры уж очень русские.

Хаматова и Миронов играют сразу по нескольку ролей. Не слишком ли рискованно? Это же сложно.

У нас вообще ни для кого ничего сложного не было. Я считаю, что искусством надо заниматься легко, без нагрузок. Не понимаю режиссеров, которые могут репетировать с утра до вечера, по 12 часов в сутки. То, что тяжело на репетициях, так же выглядит и на сцене. Спектакль должен создаваться естественным творческим путем, мы же не яму копаем. Так что атмосфера у нас на репетициях была легкая, мы как бы развлекались.

Поэтому Хаматова назвала вас „самым добрым режиссером”?

Может быть. Но спектакль — это ведь коллективная работа. И у наших актеров было огромное пространство для собственного творчества.

Тем не менее вы выбрали самых модных актеров и сами стали в Москве модным режиссером. Думали ли вы, что попадете в мейнстрим?

Меня не особенно волнуют эти вещи. Я прожил в Москве всего три месяца, и у меня не было ни интереса, ни времени изучать местный контекст. Что такое ваш мейнстрим и что такое русский театр — я не могу знать.

Но вам кажется, он чем-то отличается от европейского?

Я не понимаю, почему русский театр так избегает постановок о сегодняшних реалиях. Почти нет спектаклей, герои которых живут в Москве в 2008 году. Все время ставят про XIX век. Все что угодно, только не про сегодняшний день, не о сегодняшних людях.

Вы говорили в одном интервью, что в молодости пытались эпатировать публику, а сейчас это ушло?

Эпатаж в последнее время занимает слишком много места в искусстве. Потому что надо еще и деньги зарабатывать. Все попали в рыночные отношения, и театр в том числе. Такова реальность. Мне уже 40, и я могу себе позволить не обращать внимания на конъюнктуру, а молодые художники — в трагической ситуации. Сейчас те, кто участвует в процессе создания визуального искусства, поставлены в совершенно идиотские условия: чтобы обратить на себя внимание, они должны делать какие-то очень глупые вещи.

Почему так?

Некоммерческое искусство находится в условиях партизанской войны. Без государственных и спонсорских денег такое искусство показывать невозможно. Если бы в наши дни начали творить Феллини, Тарковский, Антониони, то им бы просто никто не дал денег. Свои фильмы в начале XXI века они бы точно не сняли.

Будете в России еще ставить спектакли?

Буду, если пригласят. Надо дальше изучать литературу. По-английски я тоже читаю, но русскую литературу я просто лучше знаю. Но я ставил не только русских писателей, так что не такой уж я и русофил.

Почему для вас было так важно сохранить авторский текст?

Как же иначе? Нет разницы: пьеса или проза. Думаю, самому Шукшину было бы страшно интересно посмотреть на то, что у нас получилось, — ведь прошло 40 лет. И живем мы уже совсем на другой планете. Ему как минимум было бы любопытно, что эти инопланетяне думают про его время. Мы с глубоким уважением старались отнестись к материалу. Не пытались быть умнее Шукшина.

А зачем вы ездили на родину Шукшина в село Сростки на Алтае?

Посмотреть. Больше всего запомнились люди. Они там настоящие, честные, не врут. А если врут, то это сразу можно понять. Я с актерами пробыл там неделю. Мой партнер по визуальной части Моника Пормале была там почти месяц (ее фотографии с видами села и портретами его жителей использованы в оформлении задника сцены. — Newsweek). Я знаю, что у театра есть планы привезти спектакль на Алтай, естественно, не в саму деревню, потому что там площадки нет, а в Бийск и Барнаул. Туда собираются пригласить некоторых жителей Сростков, которые нам больше всего помогли.

Не боитесь, что теперь и на вас, как на Шукшина в свое время, обидятся жители?

Есть правила поведения, которые мы соблюдаем. Нужно уважать людей. Нельзя же с ними как с лимоном — выжать и выбросить. Актеры чувствуют ответственность перед теми людьми, с которыми разговаривали. Они халтурить не смогут из-за этой ответственности, они же этим людям в глаза смотрели. Для этого и надо было ехать на родину Шукшина, чтобы все это не было абстракцией.

Так в итоге герои вашего спектакля похожи на жителей Сростков или нет?

Я думаю, что мои герои похожи на всех людей, где бы они ни жили. Я не привык делить людей по национальности или месту жительства. Если режиссер берет на себя национальный пафос, то он зайдет не туда. Результат будет плоским, плакатным. Если же делать спектакль просто про конкретных людей с подробностями их жизни, то люди и характеры будут объемны. И здесь проявится национальный колорит, но он не будет выглядеть морализаторством. Такие люди, как у Шукшина, встречаются и в наши дни, и в Москве, и в Риге.

То есть спектакль получился аутентичным?

Да, в большей степени. Есть стопроцентная аутентичность в фотографиях, которые сопровождают весь спектакль. Музыкальные записи, живая музыка — это все настоящее.

Про костюмы вот критики говорят, что в деревне такое не носят.

Ой, ну не знаю. В деревне такая мода! Деревенские женщины носят одежду в таких немыслимых сочетаниях — никакой Жан-Поль Готье не додумается! Советую поехать и посмотреть.