В Театре Наций 23 октября состоится премьера спектакля «Покорность» по одноименному роману Мишеля Уэльбека. Мы пообщались с исполнителем роли Стива Андреем Фоминым о близости романа «Покорность» россиянам, а также о совмещении театра и ивент-индустрии
Признаемся: с продюсером, актером и просто светским человеком Андреем Фоминым мы общались еще в начале марта — именно тогда должен был выйти спектакль Талгата Баталова «Покорность», в котором он играет смирившегося с изменениями профессора Сорбонны. Покориться судьбе, у которой, как говорят в сериалах федеральных каналов, были свои планы, пришлось и в жизни: премьера переносилась несколько раз, а интервью обросло самоизоляционными подробностями и счастливыми фактами биографии. В марте Андрей Фомин — как известно, не только профессиональный актер (больше 30 лет на сцене), но и отец московской светской жизни, организатор «жирных» мероприятий, от Bal des Fleurs и «Серебряной калоши» до праздников арабских шейхов в собственном агентстве The Anfrey Fomin Production, наконец, легенда ивент-индустрии (реальное звание, о котором  речь еще зайдет) — взахлеб рассказывал о подготовке к свадьбе дочери Маши, а в июне грандиозная картинка стала явью.

Совсем скоро, 23 и 24 октября, явью станет спектакль «Покорность».

Судя по инстаграму, вы провели самоизоляцию в каком-то небанальном месте. Где вы скрывались?

У меня получилась удивительная история с самоизоляцией. Я как человек с неким даром предвидения понял, что вся ситуация с коронавирусом всерьез и надолго. И уже 17 марта вместе с моим другом Климом Шипенко и его беременной супругой Соней решил сбежать в Красную Поляну. Взяли одежду на все случаи жизни и времена года и рванули на машинах, потому что с самолетами связываться уже не хотелось. Мы отлично катались на лыжах до тех пор, пока не стали закрывать отели. И начался совершенно дикий ажиотаж вокруг частных домов. Это нужно было видеть! Некоторые богатые люди просили своих помощников просто проехаться по всем домам и раздать предоплату, чтобы потом можно было выбрать понравившийся, а остальные предоплаты пусть сгорят — не страшно. При этом дома сдавались минимум на месяц, и цена начиналась на Красной Поляне от 1 млн руб. Тогда мы приняли единственное верное решение –– искать дома не в Сочи, а подальше и неожиданно нашли прекраснейший дом под Геленджиком.

Он один такой в селе Дивноморское, задушевном местечке с собственной бухтой. Этот дворец в далекие годы построил ростовский бизнесмен. Территория — 37 соток с сосновым лесом и большим открытым бассейном. Сначала было страшно, потому что нас предупредили, чтобы мы не вздумали выходить за территорию: местные к москвичам относились резко отрицательно, потому что считали теми, кто привез в их село коронавирус. Поэтому мы попрятали машины с московскими номерами, заказали для маскировки одежду в Wildberries и все три месяца ходили в ней в магазин «Магнит». И вы знаете, он оказался не таким уж плохим! Об этом надо было снимать документальный фильм.

Раз вы все предвидели, то трагедией самоизоляция для вас не стала?

Не стала, в отличие от многих. Мы ведь в Театре Наций перед пандемией только-только довели до премьеры спектакль «Покорность» по Уэльбеку. И мне в рабочем чате упорно пытались запланировать следующие показы, потом отменяли и снова планировали, а я всю дорогу отшучивался, что ничего не случится до октября. И прослыл провидцем. Я бы и дальше сидел в селе Дивноморском, если бы не одно событие. Моя дочка еще до пандемии наметила день регистрации брака. Я сказал, что переносить мы не будем ни за что, потому что, не дай бог, еще жених сбежит. Поэтому в разгар пандемии я вернулся в Москву, и 20 июня мы все провели, а в сентябре уже отметили свадьбу по полной.

Вы читали «Покорность» до того, как вам предложили роль в инсценировке по роману? Как он вам?

Конечно же читал, как и многие другие произведения Уэльбека. Каждое из них — большой, серьезный взрыв, вызов. «Покорность» — очень дерзкое произведение. Наш режиссер Талгат Баталов переписывался с Уэльбеком: мы хотели, чтобы он приехал на репетиции, Уэльбек отказал, поскольку пребывал на тот момент в глубокой депрессии. Однако в письмах писатель заметил удивительную вещь: никогда, ни при каких обстоятельствах невозможно поставить «Покорность» на территории Франции — настолько вызывающий текст. Единственные страны, которые роман интерпретируют для театра, это Россия и Германия. То есть Уэльбек — такой непризнанный автор на родине (на самом деле, Мишель Уэльбек — лауреат национальной премии «Ноябрь» за роман «Элементарные частицы» и Гонкуровской премии за роман «Карта и территория». — «РБК Стиль»).

Роман невероятно близок сегодняшней России, поскольку его автор размышляет на тему исламизации, взаимоотношений религий, над тем, что мир становится совершенно другим. Мы видим, что глобальная ситуация сильно меняется: война в Сирии, миллионы беженцев, которые перебираются в Европу, конфликты религий… Сегодня происходят тектонические сдвиги не только в Европе, но и в России, поскольку мы — часть этого мира. В двух словах для тех, кто не читал: «Покорность» — это некая утопия 2022 года, когда президентом Франции становится мусульманин, и республика кардинально меняется. Наши герои проходят через это понимание, через этот… я бы не сказал конфликт, а через эти обстоятельства, при которых Франция становится исламским государством. Вот на такие темы размышляет сегодня Уэльбек.

Еще для тех, кто не читал, расскажите о своем герое Стиве.

Я играю преподавателя Сорбонны, который, смирившись с происходящим, принимает ислам.

При работе над ролью вы изучали тему ислама? Или от вас этого не требовалось?

Чуть больше погрузился в тему. Конечно, и до роли знал многое об исламе, но сейчас открыл для себя некоторые интересные факты. Вот, например, я побывал в главной московской соборной мечети. Проезжая сотни раз мимо нее по Олимпийскому проспекту, я ни разу не задумывался зайти внутрь, на территорию, хотя это довольно привлекательное сооружение. И вот, наконец, зашел — она произвела неизгладимое впечатление.

Вообще, что такое роль? Это не какой-то вымышленный образ, а сам актер в предлагаемых обстоятельствах. Так что Стив — веский повод разобраться в том, что такое ислам, как там все устроено. Это интересное путешествие.

Спектакль будет проходить на Малой сцене Театра Наций. Предыдущий спектакль «Занос» по Сорокину вы играете в «Практике», где вообще 87 мест. Для вас есть разница на какой сцене играть: на камерной или на главной?

Знаете, это разные обстоятельства существования. Я достаточно много играю на большой сцене Театра Наций: «Иранскую конференцию», наш блокбастер, где я как раз организатор этой самой конференции, спектакль-долгожитель «Жанна» с Ингеборгой Дапкунайте — мы его выпускали на Малой сцене, но на него был такой спрос, что его перенесли на главную. Потом есть «Цирк» в постановке Максима Диденко, где мой персонаж — директор цирка в образе Владимира Ильича Ленина. В течение 12 лет я играл спектакль «Figaro. События одного дня» с Евгением Мироновым и Лией Ахеджаковой… Конечно, большая сцена требует больших энергетических затрат, малая — больше про подробность жизни. А на сцене театра «Практика» существование вообще совершенно кинематографическое. Но в любом случае актер должен присвоить себе пространство, пропустить его через себя и заполнить его собой. И это невероятно интересные опыты, непохожие друг на друга.

Если говорить про спектакли-долгожители: актер внутри спектакля, который идет пять лет, 12 лет, должен как-то трансформироваться? Или важно законсервироваться в моменте выпуска спектакля и каждый раз выходить в первоначальном состоянии?

Актер должен выходить в рисунке роли, но каждый раз разным. Вы понимаете, театр — живая субстанция, и очень многое в театре зависит, например, от погоды. Может быть, это удивительно слышать, но если погода дождливая — это один спектакль, если яркое солнце, совершенно другой, хотя пьеса одна и та же, и один и тот же спектакль. И если это зима, это одна история, а если лето, другая. Мало того, спектакль, как живой организм, сильно зависит от дня недели. В понедельник публика очень серьезная и загруженная работой — играть комедию очень непросто. А в пятницу и субботу люди невероятно расслаблены, и если эту же самую комедию показать в субботу, она будет идти совершенно по другим законам. То же самое касается и остальных жанров.

Артист выходит играть роль в том состоянии, в котором он сегодня находится. Не нужно это состояние прятать или что-то с ним делать: у вас с утра меланхолия — и у вашего героя с утра меланхолия, потому что это живой человек. Иначе спектакль потеряет энергию жизни. Мне посчастливилось работать с крутыми режиссерами: Кириллом Серебренниковым (я снимался у него и в кино, и играл в спектакле «Figaro»), с Максимом Диденко, с Юрой Квятковским. Их всех объединяет важная вещь — актер, с которым они работают, должен быть живым на сцене. Поэтому люди во всем мире, и в Москве особенно, так любят театр. Театр — про здесь и сейчас.

К слову о режиссерах. Вы сами как организатор крупных, размашистых мероприятий когда-нибудь подмечали какие-то фишки у коллег?

Безусловно. Корни моих ивентов, огромных шоу для арабского мира, находятся в театре. Я человек глубоко театральный, считаю театр своей главной профессией, и если у меня спрашивают: «Ты кто — организатор ивентов, шоумен или артист?», я отвечаю, что актер театра. Мне как раз кажется, что на территории ивентов не хватает той самой театральной культуры. Театр — это очень серьезно. Театр — это религия, в театр люди пришли ради исследования, ради того, чтобы понять, кто они. Это, если хотите, секта. Я больше 20 лет переношу культуру театра в ивент-индустрию и думаю, что это залог успеха моих проектов.

А можно пример: что конкретно вы подсмотрели у режиссера и предложили заказчику?

Вы знаете, я никогда не занимаюсь копированием. Просто есть спектакли, которые меня поражают своим языком, языком интертеймента. Я могу привести два примера. Это, конечно же, спектакль «Машина Мюллер» Кирилла Серебренникова. Невероятный, потрясающий, провокационный и очень крутой перформанс. И мое последнее потрясение — его же спектакль «Барокко». Мы не видим в «Барокко» ярко выраженного сюжета, с нами разговаривает Серебренников языком некого потрясающего, многослойного, полифонического перформанса. Это перформанс высочайшего европейского и мирового уровня, невероятный современный театр. Идей, которые нам предлагает Серебренников, сотни.

То же самое относится и к спектаклю «Сказки Пушкина», который идет в Театре Наций. Это учебник, даже библия любого организатора мероприятий. Посмотрите, как режиссер Роберт Уилсон грандиозно работает со светом. На огромном фоне у него висит маленький-маленький кораблик, как он работает с масштабами. Стоит увидеть это хотя бы ради того, чтобы у ивент-менеджеров напрочь отпало желание нагородить декораций и выпустить танцоров. Так же меня невероятно вдохновляет Максим Диденко с рядом спектаклей. Это не только «Цирк», но и «Беги, Алиса, беги», и «Норма» — какой-то грандиозный, потрясающий перформанс. Просто я люблю театр и смотрю все премьеры.

Вы же читаете лекции для ивент-менеджеров. Наверное, первое, что вы им говорите: «Идите в театр»?

Понимаете, человек может пойти в театр и попасть не на ту пьесу. Потому что есть драматический театр, есть театр драматургии, есть Театр.doc, где важно наблюдение за жизнью — разные формы театра. И если молодые инвентеры пойдут в Театр.doc, они ничего не поймут про свои перформансы. Поэтому студентам и слушателям я в первую очередь даю расшифровки полифонических, звуковых решений. Организатору важно понимать, какие слои воздействия на зрителя существуют, что такое саунд-дизайн, как это важно — звуковая партитура, а не только музыкальная. Какие комбинации можно использовать, какие визуальные вещи исследовать, как работать с текстом. Театр гораздо сложнее и интереснее условных задач ивент-менеджера, но если грамотно применять в ивенте все театральные ходы, получится нечто экстраординарное.

Я никогда не занимаюсь копированием.

А вы как-то объясняли, почему никому, кроме вас, это в голову не приходило?

Это два разных мира. Люди учатся пять лет в театральном училище, чтобы стать актерами, с ивентом никак не пересекаются. В ивент же часто приходят без образования, из рекламного бизнеса. Им заказчик говорит: «Я заказываю рекламу. А можете еще мне сделать презентацию?» — «Можем». То есть в нашей стране не существует института ивент-продюсирования, поэтому и профессии такой нет.

Я знаю, что Филипп Григорьян, наш прекрасный театральный режиссер, делает презентации, и делает очень круто. Я был на одной презентации автомобиля, которую делал Василий Бархатов, и это было совершенно потрясающе и невероятно. Потому что Вася Бархатов — выдающийся постановщик европейских опер. Конечно, он и автомобиль красиво презентует. Подобные пересечения редки, потому что режиссеры с ног до головы заняты театральными проектами, и отвлекаться на организацию какого-то мероприятия конечно, некогда. Я думаю, условно, что время Кирилла Серебренникова расписано по минутам, он снимает кино, ставит оперы во всем мире и выпускает премьеры в Гоголь-центре. Когда ему делать мероприятия — я не знаю.

А у вас как пересекаются Андрей Фомин — актер, исполнитель, с Андреем Фоминым — режиссером, менеджером? Как это совмещается?

Я актер в театре, получаю свою маленькую зарплату, невероятно это ценю, поскольку театр дает мне фантастический опыт, понимание себя, гибкость, форму. Я не могу расслабиться, стать толстым. Это дисциплина, как в спорте: ты выходишь на сцену и должен быть в форме. Театр дает мне форму. Театр дает мне смысл.

И совершенно другая структура — это компания The Andrey Fomin Production, которая делает самые большие, грандиозные проекты и является бесспорным лидером на рынке. На последней церемонии Wedding Awards общим голосованием мы получили премию за лучший свадебный проект года, и это был совершенно невероятный проект, связанный с артом. Настолько современный формат свадьбы, что сообщество оценило его на высшем уровне. А на профессиональной премии ивентеров «Событие» я получил премию «Легенда ивент-индустрии». (Смеется.) То есть я, в общем-то, закрыл все гештальты. У меня очень сильная команда, есть партнер — Незрин Агаева, которая реализует мои концепции и фантазии. Мы уже знаем и понимаем логистику, декорации, свежие идеи, концепции, поскольку работаем больше 20 лет, и на первый план уже выходит творчество.

Кстати, про награду «Легенда ивент-индустрии», как вообще жить со званием — легенда? Это накладывает дополнительные обязательства?

Обязательства накладывает такие, что я на каждой церемонии теперь выхожу и вручаю Гран-При. Будь я известным артистом — были бы серьезные обязательства, а ивент-индустрия достаточно локальная, в ней крутятся, может быть, несколько тысяч или десятков тысяч человек. Поэтому не знаю... Я с огромным уважением отношусь к ивент-индустрии, поскольку посвятил ей большую жизни, равно как и театру.

А к самому званию относитесь, скорее, с иронией?

Конечно, с иронией, но при этом не считаю, что награду мне дали авансом. Так сложилось, потому что не было никакой ивент-индустрии, а я уже начинал придумывать события и дальше в течение огромного количества лет делал ключевые события, которые эту индустрию формировали. Организовал премию ночной жизни Night Life Awards, которая 12 лет гремела в Москве и Санкт-Петербурге, «Сто самых красивых людей Москвы», Казахстана, Украины, Bal des Fleurs, который шел 14 лет на Лазурном берегу, «Серебряную калошу», которая научила звезд самоиронии и породила Comedy Club. Мои ивенты, можно сказать, сформировали столичных селебрити и богему Лазурного берега. Наверное, больше никто не может похвастать таким бэкграундом, так что да, я и есть легенда ивент-индустрии. (Смеется.)

Не замечали ли вы в себе некого соревновательного элемента: мол, почему вы, театральный режиссер и продюсер, сделавший сотни мероприятий, должны слушать какого-нибудь молодого режиссера?

Таковы правила игры: актер должен доверять режиссеру стопроцентно. Я просто принимаю эти обстоятельства. Да и нет у меня режиссерских амбиций, в театре я просто актер, я слушаю режиссера, подчиняюсь строжайшей актерской дисциплине. Я никогда не опаздываю на репетиции, которые длятся по пять, шесть, семь часов. Бывают ночные репетиции, бывают бесконечные прогоны, где у тебя выход на три минуты. Некоторые режиссеры на меня кричат, как и на остальных артистов, которые немножко не втыкают, тупят, забывают, что им сказали минуту назад. Я это все принимаю и как-то пропускаю, это моих амбиций не задевает. Потому что здесь, в театре, я играю по другим правилам.

Как вам удалось разграничить миллион дел и задач в The Andrey Fomin Production с репетициями, с двумя спектаклями в день?

Очень просто: всегда отталкиваюсь от театра. Было, конечно, очень много обидных, досадных упущений, когда какой-нибудь грандиозный проект в какой-нибудь арабской стране совпадал с днем спектакля в Театре Наций, и я всегда выбирал спектакль в Театре Наций. В проектах я получаю материальную выгоду, но отношусь к ней с буддистской мудростью: всех денег не заработаешь. Для счастливой жизни нужно совсем иное, поверьте, и совсем немного.

Мои ивенты, можно сказать, сформировали столичных селебрити и богему Лазурного берега.

  
У вас примерно каждое десятилетие спрашивают, что изменилось в московской тусовке. А видоизменился ли театральный зритель?

Невероятно. На смену бабушкам-театралкам пришла молодежь. Давно возникала потребность нового формата театра, и все, конечно, шептались про «Sleep No More» (иммерсивный спектакль, поставленный британской компанией Punchdrunk в Нью-Йорке) который давно и успешно шел в Нью-Йорке. В России же иммерсивный театр состоялся исключительно благодаря Максиму Диденко и спектаклю «Черный русский». Вдруг все обнаружили, что, оказывается, можно не просто прийти и сесть в кресло, а стать центром происходящего. Этот экспириенс и открыл шлюз новому поколению зрителей. Я общался с Леной Новиковой, продюсером «Черного русского»: было продано больше 25 тыс. билетов, их купили люди возрастной категории 25-30 лет, свежая кровь.

Я могу предсказать тренд, а вы, когда через десять лет будете брать у меня интервью, сопоставите. Следующий шаг — конечно, VR-среда. Думаю, не за горами первый московский VR-кинотеатр. Я недавно купил Oculus Quest, самый современный, потрясающий VR-шлем, он производит невероятное впечатление. Уже есть YouTube VR, и можно смотреть потрясающие ролики в очках. Есть фильмы, которые привозят на отдельную программу Венецианского кинофестиваля. Даже Иньярриту снял фильм в VR (речь о короткометражке Алехандро Иньяритту «Carne y Arena» — «Плоть и песок», посвященной миграционному кризису на границе Мексики и США. — «РБК Стиль»).

Вы знаете, есть ролик, который не только меня потряс, а потряс очень многих моих знакомых: в Южной Корее женщина потеряла ребенка, девочке было шесть или семь лет, и ее полностью воссоздали в VR. Женщина надевает очки и общается с живой дочкой, прикасается к ней специальными перчатками, дающими импульс. Подобные возможности открывают огромные перспективы.

Может, прозвучу наивно, но вам не кажется, что это больше печалит, чем радует?

Да, это уводит от жизни. Вот мы сейчас с вами встретились в театре, чтобы дать интервью. А через год наденем VR-очки и так же будем сидеть в пространстве, я буду видеть вас, а вы меня, и мы будем на интервью, находясь в удобных каждому местах. Да, VR уведет нас из реальности, но даст потрясающие возможности путешествовать по любым мирам, рассматривать цветы, облака, пейзажи, горы, пляжи… Это как сказать: «Зачем нам мобильный телефон? Мы же перестали писать письма!» Никуда от этого не деться. VR нас скоро накроет, и мы примем его как данность.

Касаемо московской богемы и тусовок, вы говорили на «Осторожно, Собчак», что если десять лет назад было модно понтоваться «телками и тачками», то сейчас модно понтоваться тем, что ты якобы разбираешься в искусстве, коллекционируешь совриск, слушаешь Кирилла Рихтера и так далее. Встречались ли вам псевдотеатралы? И как вы на них реагируете?

Я не очень знаю, что такое псевдотеатралы. Есть просто некие модные спектакли, куда люди приходят, потому что это модный спектакль, а не из-за того, что он им нравится. Это как знаменитые селфи из Большого театра: люди пришли, заселфились, а в антракте ушли. Инстаграм-среда, в плохом ее проявлении, транслирует: «Я в театре, я не дура, как вы могли подумать». Таких людей, скорее всего, можно назвать псевдотеатралами. Они пытаются доказать подписчикам, что не глупы и довольно одухотворены, но правда всегда видна. (Смеется.) Я и сам с удовольствием пощу спектакли, на которых я бываю, но это моя миссия. Никогда не выставлю в инстаграм постановку, которая мне не нравится. Вот, допустим, был на спектакле «Барокко», и настолько огромное он на меня произвел впечатление, что, конечно, я всем его посоветовал.

Про ваш спектакль в театре «Практика» — «Занос». У вас есть объяснение, почему стало модным ставить Сорокина, почему режиссеры часто к нему обращаются?

Думаю, потому что Сорокин, как и Пелевин, не просто писатель, а создатель миров. Как Джордж Лукас, придумавший «Звездные войны». За этими писателями кроется огромная, неизведанная глубина, бездна ассоциаций, как за Чеховым, например. В Сорокине вдруг обнаружили глубочайшего классика, поэтому к нему обращаются.

В «Заносе» вы играете мультимиллионера…

У которого отобрали бизнес и все состояние. Опять же, очень чеховский мотив, эдакий «Вишневый сад». И вот, мой герой предчувствует скорый конец. Он живет на рублевской даче, вокруг огромное количество художественных прихлебателей, богемы, которых он содержит. Тут вам и скульптор, и певица, и все они пляшут вокруг него, но все это пропитано ощущением скорого трагического конца. И дальше приходят метафизические эфэсбэшники, сносят эту дачу и этого миллионера вместе с его жизнью.

Вы и сам наверняка сталкивались с прихлебателями.

И с олигархами, у которых отняли все, тоже частенько сталкивался. Как правило, это очень талантливые люди, очень трудолюбивые, работающие день и ночь — не какие-нибудь воры. Только старое поколение, почему-то, уверено, что жители Рублевки воруют. Да нет, они просто фанаты своего же бизнеса.

Кстати, про ваш бизнес. Как он пережил коронавирус?

Ивент-бизнес замер. Никому в пандемию не придет в голову проводить дни рождения, юбилеи, свадьбы, потому что, во-первых, никто не придет, а во-вторых, праздновать в масках — это очень странно. Я предполагаю, что первое оживление ивент-бизнеса будет ближе к новому году, не раньше. И если все сложится хорошо, мы вернемся к прежней жизни весной 2021 года. Весной у людей просыпаются чувства, желание праздника. А до этого главная задача ивент-компаний — выжить. Расходы у богатых людей сильно сократились — все деньги, которые должны были потратиться в Сен-Тропе, Монако, Лондоне, на шопинге в Милане и Париже, остались в карманах. Нужно только дождаться, когда закрученная пружина всех этих гулянок и светских мероприятий разожмется. Русский человек привык гулять. И, уверяю вас, как только коронавирус сделает несколько шагов назад, мы увидим взрывное количество вечеринок. Его невозможно будет остановить. Русский человек всегда будет гулять на последние.