На сцене музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко сыграли премьеру Театра Наций — спектакль „Рассказы Шукшина”. Лауреат высшей театральной награды Европы, премии „Новая театральная реальность”, российской национальной театральной премии „Золотая маска” и Премии Станиславского Алвис Херманис в своей постановке сделал неузнаваемыми Чулпан Хаматову и Евгения Миронова. Разобраться, кто есть кто, зрителю помогают Дни.Ру, побывавшие на спектакле.

Старик сидит на деревянной скамье. Размашистым вертикальным движением руки он распахивает крышку чемодана, ставит на колени тяжелый инструмент. Медленно натягивает ремень, распрямляет его на плече. Левая рука спокойна, но словно сдавливает воздух. Правая, с усилием сжимая невидимые клавиши, растягивает меха. Зазвучала музыка. Глаза старика закрыты, губы складываются в трубочку и выводят песню про безноженьку. На самом деле в руках его было пусто, а на баяне играл паренек, спиной повернутый к зрителям.

Вот и другой эпизод: гордая, бледная и стройная стучит каблуками по скамье медсестра на красных шпильках. Говорит она, словно заложен нос, талию ей сдавливает пояс, а волосы — рыжая лисья шапка. Когда придет брат ее мужа, она усядется на сушильную машинку вполоборота, и деверь с грохотом станет крутить ручку, стиснутый красивыми коленями сестрички. Муж ее раньше был радостный и ручки целовал. Сейчас — схватился за топор.

Слепой старик с невидимым баяном — Евгений Миронов. Красавица со стетоскопом — Чулпан Хаматова. Кроме них в спектакле Алвиса Херманиса — Юлия Свежакова, Юлия Пересильд, Александр Гришин, Дмитрий Журавлев и Павел Акимкин. Все — артисты разных театров со своими традициями и школой. Играют „Рассказы Шукшина” по мотивам рассказов Василия Шукшина „Жена мужа в Париж провожала”, „Микроскоп”, „Миль пардон, мадам”, „Сапожки”, „Срезал”, „Степка” и другим. Десять историй, объединенных образом героя-простака и чудика.

Залитое солнцем поле в подсолнухах, кое-где уже вялых, длинная „многоглазая” хрущевка, выкрашенные лазурью резные деревянные ставни бревенчатых домов. Строгая продавщица в синем фартуке, улыбчивый мужичишка в гавроше блином, бабушка, укутанная в дешевую аляповатую спортивную куртку. Все лица и пейзажи жителей села Сростки — места действия шукшинских рассказов. Все они были запечатлены художником-фотографом Моникой Пормале и выставлены в виде фотографий на сцену, к каждому повествованию — свой фон.

Меняются фотографии, меняются характеры. И кажется, словно меняются и артисты — неузнаваемо оборачиваются движения каждого участника спектакля, — подвижная и податливая, как глина, пластика актеров иной раз обманывает зрителя, заставляя удивляться: „Это Пересильд? Это Хаматова?” Невообразимые выдумывают себе артисты и внешние составляющие роли. Глеб, знакомый читателям по рассказу „Срезал”, оброс у Миронова круглым животом и пухлой спиной, макушка оказалась покрытой реденькими сальными волосиками, и яркий гребешок, торчащий из кармана теплой кофты его, так и кричат, какой он жалкий. Немая девочка в „Степке” — и заплетены в косу черные волосы бедной, блеклое платьице кружится колоколом вокруг ее немощного тела — хаматовская немая не такая, как глухая в „Стране глухих”, но более эмоциональная — и это даже горше. Неприступная и невежливая продавщица с шиньоном в „Сапожках” — обиженная любовью женщина — такая у Свежаковой, а не односторонняя, непонятая, неотрефлектированная, какой могла быть у любой другой.

Алвис Херманис говорит о том, что актерам должно быть некомфортно играть, и поручает им задачи сложные: роли не сшиты „по ножке”, без „чеховщины”, без замысловатых виньеток, в которых обычно заводится выработанная столетиями пыль штампов. Ставить Шукшина ему было легко — вопреки обычным утверждениям. Голосом автора разговаривают сами герои, пляшут назло, радуются с опаской, возвращаются после разлуки на день, засыпают навсегда. И ничего не соврал латвиец — смотришь и видишь: Шукшин, ей-богу Шукшин.