Странное дело. Еще пять лет назад фестиваль „Территория” выглядел любопытной, острой, но принципиально маргинальной затеей, а Театр наций существовал скорее номинально. Однако теперь это два самых звенящих московских проекта. И совместный сезон они открыли громко. Гастроли берлинского театра „Шаубюне” с „Гамлетом” Остермайера и группы Rimini Protokoll со спектаклем „Капитал. Том 1.” двойным ударом перекрыли всю программу минувшего Чеховского фестиваля. Подробно о событиях „Территории” режиссер и участник проекта „Сноб” Кирилл Серебренников рассказал в своем гиде по фестивалю.

Томас Остермайер — один из самых благополучных enfants terribles современного немецкого театра. В свои 42 он уже пять лет возглавляет легендарный „Шаубюне ам Ленинер платц” и исправно приглашаем на все главные европейские театральные фестивали. Его „Гамлет” наделал шуму в Авиньоне в 2008 году. Собственно, тогда его и посмотрели все наши критики. Трейлер спектакля можно увидеть здесь.

Сам Остермайер, высокий человек в длинном пальто с короткими седыми волосами и молодым лицом, нервно ходил вокруг бетонной колоннады, что было очень трогательно.

Не было критика, который бы не отметил первую сцену этого спектакля — гениальный образ „расшатавшегося” века: сцена, засыпанная землей, открытая могила, проливной дождь (в Авиньоне был настоящий сценический дождь, а в московском варианте — могильщик со шлангом), поскальзывающаяся на высоких каблуках Гертруда и второй могильщик, который не может совладать с гробом отца Гамлета, словно не желающего укладываться в могилу…

Бегущая строка чешет редуцированный пастернаковский перевод, в котором теряется вся модернизированная лексика новой немецкой версии, заказанной Остермайером специально по этому случаю.

Публика то и дело восторженно ахает, обнаружив, что в этом спектакле все двойники. Пьяный Клавдий падает в салат и, поднимая лицо в остатках свеклы и майонеза, попадает в кадр видеокамеры Гамлета, превращаясь за секунду в страшный призрак собственного брата. Гертруда, отплясывающая на свадьбе танец живота, снимает белый парик и очки и оказывается Офелией. Лаэрт становится Розенкранцем, Горацио — Гильденстерном, а сам Гамлет, сняв толщинки и парик с лысиной, в „Мышеловке” играет стройного трансвестита в костюме неверной жены Гонзаго.

И чем дальше развивается интрига, тем чаще публика получает в лоб от персонажей на сцене. Когда Клавдий пытается отправить Гамлета в Лондон вместе с Розенкранцем и Гильденстерном, диалог переходит на английский, и Гамлет перечисляет: Биг Бен, Хэрродс, Мадам Тюссо — публика, услышав знакомые названия, бездумно и весело аплодирует, а в ответ ей зло аплодирует Гамлет: Мадам Тюссо, ага, конечно, давайте похлопаем…

Александр Роднянский в своем комментарии рассказал, насколько этот театр использует киноприемы и как он мечется от системы Станиславского к системе Брехта.

Остается лишь пожалеть, что, совершив такой убедительный замах на Шекспира в первой сцене, Остермайер последовательно стремится снизить эту планку, убить весь пафос знаменитых монологов, а некоторые убить совсем.

По этому поводу высказалась Наташа Барбье:

Но самый эффектный монолог произнесла Елена Яцура, которая не постеснялась признаться, что в свое время сбежала из театра, поскольку больше не могла смотреть на повсеместный МХАТ с его театральными голосами и паузами, а ради таких спектаклей, как остермайеровский „Гамлет”, готова туда вернуться:

„Сейчас вообще не время ставить такого „Гамлета“, который бы сворачивал кишки или вел к катарсису. А „Гамлет“, который может зацепить, — это скорее холодная штука, забавная головоломка. И сегодня я послушала текст, который давно не читала, и поняла, что именно помещенный в такой контекст, он обнаруживает в себе некие поворотцы и повороты, которых я раньше не замечала и которые могут читаться только современным глазом — иначе не будут. А пользы в них немало.

Я вообще с трудом представляю себе такого Гамлета, который бы встал, сказал: „Быть иль не быть?“ — и все бы заплакали, а вот когда этому монологу и многим другим придумывают каждый раз свою — очень современную — риторику, это работает. За одним исключением. Очень весело, что они „уволили“ Йорика, и жалко, что не уволили кошмарный монолог Офелии. С которым не справляется даже прекрасная немецкая артистка. Она в одном кадре превращается из Гертруды в Офелию и даже в этой ситуации беспомощна. Девушки! Никогда не берите этот монолог и не пытайтесь с ним поступить в театр”.