Самый спорный театральный режиссер страны, создатель независимого театра «Post», кумир интеллектуалов и хипстеров, Дмитрий Волкострелов выпустил первую московскую премьеру в репертуарном театре. На сцене Театра Наций отныне будет идти его спектакль «Три дня в аду». VashDosug.ru встретился с Дмитрием, чтобы выяснить подробности рождения «нового театра» и воспитания «нового зрителя» .

Как родилась идея спектакля «Три дня в аду»?
Заместитель художественного руководителя — Роман Должанский — видел мои спектакли раньше и предложил мне что-нибудь сделать для Театра Наций. Я приехал в Москву, посмотрел Малую сцену, оценил ее возможности. И тогда уже заговорил о тексте Павла Пряжко «Три дня в аду».

Почему именно этот текст? Что в нем вас задело за живое, над чем заставило думать?
Всё задело. И форма, и содержание. И как содержание продолжается в его форме. В тексте нет действующих лиц, сюжета. Это сплошной поток сознания нескольких жителей города Минска. Одного из них отправляют в лечебно-трудовой профилакторий. В Белоруссии такие существуют, там занимаются принудительным лечением так называемых асоциальных элементов. Хотя герой не асоциален. Просто так случилось, что он поцапался с ментом. Но его сразу объявили алкоголиком и отправили в ЛТП. Условия жизни там далеко не прекрасные. Всего того, что я только что вам рассказал, нет в тексте. История прячется, ее сложно вычленить. Но когда мы видим то, что видим, должен сложиться пазл. И понимаем, чем были наполнены три дня в ЛТП.

Судя по тому, что я увидела, все три дня — это мучительная обыденность.
Бесконечное пересчитывание денег, обдумывание жилищных условий... для людей, которые в этой обыденности живут, она не мучительна. Скорее привычна. На самом деле, мы все так живем, постоянно что-то считаем и высчитываем. Просто одни люди считают одни суммы денег, другие — другие. Понимание, что этот мир исчисляем, нас успокаивает. Потому как если это не так, значит Вселенная расширяется, а с этим нашему сознанию очень сложно справиться.

Ваш спектакль об этом? Критики пишут, что этот текст Пряжко самый социальный. Он про белорусскую унылую действительность. А ваш спектакль, выходит, нет.
От социального никуда не уйдешь, это то, что на первом плане находится. Просто есть и другие смыслы.

Чтобы помочь зрителю их уловить, вы с художником Ксенией Перетрухиной придумали такую сложную форму? Зрители сидят в трех разных палатках и видят каждый свой спектакль. Похоже на тотальную инсталляцию.
Наверное, можно и так сказать, но мне все-таки хочется верить, что это театр. Там присутствуют элементы инсталляции, но и фонограмма, и декорация ничего не значат без актеров. Через них всё соединяется, и начинается, мне хочется верить, спектакль.

И все-таки — зритель привык к совсем другим спектаклям. Логично спросить — форма для вас важнее содержания?
Это вещи неотрывные одна от другой. Это только в 30-е годы было можно обвинять кого-то в формотворчестве.

Вы готовы к тому, что не все поймут и примут ваш спектакль?
Готов, конечно. Спектакль требует работы от зрителя. Он очень сложный для восприятия.

Сегодня зритель привык в театре развлекаться. Как вы думаете, можно ли его перевоспитать?
Если я прихожу куда-то, где меня начинают воспитывать, мне всё сразу становится неинтересно. Я убежден, что не в этом состоит функция театра.

А в чем ?
Предлагать разные возможности. Чтобы зритель знал, может быть такой театр. А может быть вот такой. Выбор — это всегда хорошо. А если я прихожу и заранее знаю что я увижу и что пойму, разве это интересно?

Если говорить конкретно о ваших спектаклях, как вам кажется, нужно ли зрителю объяснять, что он увидит? Делать специальный вкладыш в программку или что-то еще?
Это вечная история. Мы давно это обсуждаем с коллегами. Но лично мне кажется, что нет. Театр — не музей современного искусства. В галереях давно соревнуются в искусстве идей. Поэтому там слово имеет такое значение — вам обычно объясняют, что именно вы видите. В театре — другие механизмы восприятия. И лично я уверен, что взрослые люди сами могут принять решение — что и как сделано. Нравится им или нет.

Вы сами в каком-то интервью заметили, что после спектаклей к вам могут подойти и сказать «как вам не стыдно» или назвать «голым королем»... А это всё взрослые люди.
И они не станут адекватнее реагировать, если им заранее рассказать обо мне. Пока человек не готов воспринимать что-то другое, иначе на какие-то вещи смотреть, то все останется, как есть. Я в этом убежден.

Дмитрий, как вы думаете, чем объясняется такой очевидный интерес к вашей деятельности со стороны столичных репертуарных театров. Ведь всем, что вы делаете, вы демонстрируете, что далеки от мейнстрима. Вы за не театральный театр.
В Петербурге у меня уже три спектакля в репертуарных театрах. Сейчас вот в Москве в Театре Наций. И юбилейная программа в Театре на Таганке. Не знаю, почему так происходит. Наверное, у репертуарного есть потребность в разнообразии.

Если ли театр в Москве, который вам импонирует, куда вы с удовольствием ходите?
Я спокойно смотрю разный театр. Могу подключиться к любому театральному языку. Другое дело, что лично я бы такой театр не стал бы делать. А такого театра, который стал бы, в Москве нет.

У вас есть авторитеты?
Я, наверное, всем надоел своими признаниями по этому поводу, и тем не менее повторюсь. Безусловный авторитет для меня Питер Брук. Он постоянно меняется. Тиражирование одного и того же найденного когда-то приема — это не про него. Мне эта же же черта очень нравится в творчестве Павла Пряжко. Настоящий художник должен меняться.

Вы учились у Льва Додина. Могли бы назвать себя «додинцем»?
Боюсь, что нет. В каждой новой своей работе я стараюсь изобретать новый театральный язык. К школе Додина это не имеет никакого отношения. В этом смысле я непрофессионал. У профессионалов ведь есть приемы, методы, ключи. У меня нет.

Не может быть, чтобы никаких приемов. Что вы, например, никогда не будете делать в театре?
Не могу ответить на этот вопрос. Сейчас, я, к примеру, не ставлю классику, а потом, может быть, захочу и поставлю. Неизвестно, куда кривая выведет.

Вы считаете себя режиссером?
У меня нет диплома, но я могу его получить в любой момент. Уже достаточное количество спектаклей в «копилке». Времени только нет, а так было бы неплохо.

Когда читаешь отзывы зрителей о ваших спектаклях, часто попадается эпитеты «мрачный», «пессимистичный». Вы пессимист или, может быть, сноб?
Я не считаю себя ни тем, ни другим. И не считаю, что мои спектакли пессимистичны. Они трудны для восприятия, это да. Но не пессимистичны. Когда я работаю, то делаю это радостно и легко. А про какие конкретно спектакли так говорит зритель?

В частности про ваш спектакль из 535 фотографий с подписями — «Я свободен».
Понятно. Но я считаю, что он не только не пессимистичный, он очень теплый. Внимательный к жизни. То, что там показывается несуразная и грязная действительность... это не повод для пессимизма. Если смотреть на нее внимательно и тепло, ее можно изменить.

Вы верите, что сознание меняет реальность?
Абсолютно. Абсолютно все в жизни зависит от точки зрения.