Дмитрий Волкострелов — один из самых известных молодых режиссеров, создатель независимого театра рost. Накануне премьеры спектакля «Русскiй романсъ» в Театре Наций «ВД» поговорила с ним о критиках, эмиграции, сериалах и популярности.

Как возникла идея превратить русские романсы в спектакль? Вы раньше говорили, что классику ставить не готовы. А здесь такой традиционный материал, и к тому же музыкальный.

Не то чтобы не готов, просто я предпочитаю современный текст. Но когда поступило предложение от Театра наций, который решил посвятить сезон русской классике, я почему-то не стал отказываться. Тем более что никаких конкретных пожеланий по материалу театр не высказывал.

Почему именно романсы?

Это совершенно прекрасная музыка. Нужно только внимательно слушать. Но, на мой взгляд, тут есть парадокс. С одной стороны, романс — это высокое достижение классической русской культуры. С другой-то, как он сегодня звучит, слишком далеко от того, что можно было бы этой самой высокой культурой назвать. И моя задача — попробовать «покрутить ручку». Вот смотрите — если мы сегодня соберемся ставить классический текст, то непременно будем искать его сегодняшнее звучание. Ровно то же самое мы пробуем делать с романсами.

Какие романсы задействованы в спектакле?

Пока все в процессе, и мы много чего пробуем и ищем. Возможно, от спектакля к спектаклю будут какие-тоизменения, мы допускаем открытую структуру. Но, вероятно, прозвучат романсы Даргомыжского, Чайковского, Глинки.

Почему название спектакля вы пишете в старой орфографии?

Для меня русские романсы — как дореволюционные правила правописания. Что-то такое же ушедшее. Хотелось отразить это в названии.

В постановке участвуют четыре актрисы — Инна Сухорецкая, Мария Шашлова, Алена Бондарчук, Татьяна Волкова. Как вы их выбирали?

Конечно, были важны вокальные данные исполнительниц, но все же наша история не про профессиональное пение и не про консерваторию. Искалось в актрисах, прежде всего, что-то неуловимое, несегодняшнее. И мы продолжаем искать. Жанр романса перестал развиваться, когда из страны исчезли люди, которые могли их петь. Остались только люди, которые пели хором. Революция же — это хоровая песня, песня масс. А романс — очень частная, личная история. Романс исполнялся в кругу друзей.

Вы снова работаете с художником Ксенией Перетрухиной. Сценография будет необычная?

У нас нет задачи всех удивить, но сценография действительно непростая. Мы ее с трудом осваиваем, потому что работа с пространством складывается сложно, мы должны выстроить интимный диалог со зрителем, конкретно с каждым. Как именно это будет, сказать пока не могу.

Все, что вы делаете в театре, очень далеко от традиции. Вы готовы к тому, что зрители опять скажут «это не театр»?

Я рад за людей, которые всегда знают, что есть театр, а что не театр. Я лично не знаю. И каждый раз, работая, пытаюсь это понять заново. Меня задевает не критика, а критиканство и нежелание понять. Если человек готов вступить в диалог, найти компромисс можно всегда.

Вы критикуете себя сами?

Постоянно. Я стараюсь быть на наших спектаклях. И они всегда разные, сегодня одно не получилось, завтра — другое. Свет, звук — все важно. После каждого спектакля я стараюсь обсуждать и исправлять ошибки вместе с актерами. У нас дружеские отношения, хотя иногда я могу быть жестким. Даже скандалить умею.

Вам важно быть популярным?

Если честно, я никакой популярности не ощущаю. Да, идут спектакли в Москве и Питере, но ажиотажа вокруг них нет. И это нормально — наши спектакли не предполагают массовости и популярности. Театр в принципе — это серьезно. Но мне кажется, надо уметь иронизировать над собственной серьезностью.

А вообще, каким, по-вашему, должен быть российский театр, и чего ему не хватает?

Должно быть разнообразие форм. Чтобы был и репертуарный, и не репертуарный, и вообще какой-нибудьтеатр и не театр. Это здоровый процесс. Недавно у меня была переписка с директором одного театра по поводу возможной совместной работы. Я выслал несколько текстов, они ему категорически не понравились. Когда я спросил, что именно не так, последовал ответ: «Они не театральные и бессобытийные». А для меня это как раз и важно — нетеатральность и бессобытийность. Вот недавнее мое открытие — спектакли Филиппа Кена. Он очень близок мне по духу, по тому, как все сделано. И я стараюсь не пропускать премьер своего учителя, Льва Абрамовича Додина (к тому же там работают мои друзья-однокурсники). Стараюсь смотреть все, что привозят NET, «Территория», «Балтийский дом».

Чем, кроме театра, вы увлекаетесь?

Сериалами. Я, например, фанат Mad Men. Сериалы — одна из самых важных вещей, которую подарил нам XXI век. После всяческих постмодернистских историй людям снова стало важно сфокусироваться на конкретном человеке. В сериале человека рассматривают со всех сторон, проживают с ним долгую жизнь.

Сейчас очень много говорят про эмиграцию. У вас не было таких мыслей?

Думаю, что всякого здравомыслящего человека в России сегодня мысли об эмиграции посещают, к сожалению. Другое дело, что я ощущаю невозможность такого поворота сейчас. То, чем мы занимаемся, связано в том числе и с языковыми исследованиями. Другой язык — это значит совсем другой театр. Да и какого черта из-за некоторого количества неадекватных людей во власти я должен расставаться с близкими мне людьми, терять то, что у меня есть?

К чему вы сейчас стремитесь?

В Петербурге театру post предоставили помещение. Теперь уже официально у нас есть свое пространство, и мы хотим его начать обживать. Это важно. Еще отдохнуть очень хочется. Года три никуда не ездил именно что отдыхать. Рим до сих пор только в планах.