Патриотическая комедия Григория Александрова с цирковыми аттракционами, солнечными майскими демонстрациями и песнями Исаака Дунаевского вышла в 1936 году: этими цифрами, как водяными знаками, помечен каждый жизнеутверждающий кадр «Цирка». Советская кинодива Любовь Орлова играет американку Марион Диксон, звезду циркового номера «Полет на Луну». Марион бежит из США, спасая себя и сына-мулата от разъяренной толпы, — и попадает в рабство к немцу-антрепренеру, который шантажирует ее «позорной тайной». Вместе они приезжают в СССР. Среди советских людей американке нечего стыдиться — ведь в Советской России все расы и национальности равны. Диксон находила на одной шестой суши свободу, любовь и новую родину, а зритель усваивал на наглядном примере, что социализм лучше капитализма.

«Цирк» — вторая постановка Максима Диденко по мотивам довоенного советского фильма. Первой была «Земля» — театральный перевод одноименной немой картины Александра Довженко (1930) о классовой борьбе в украинской деревне. Спектакль, выпущенный два года назад на Новой сцене Александринки, был опытом чистого, беспримесного physical theatre, что, вообще говоря, необычно для Диденко: при всей любви режиссера к этому жанру он все-таки адепт мультидисциплинарного театра. Видимо, сыграла свою роль специфика материала: могучее, красивое, ловкое тело как нельзя лучше воплощает дух молодого социалистического государства. И как тут было не вспомнить о спортивной живописи Александра Дейнеки? Художница Галя Солодовникова превратила сцену в баскетбольную площадку, а перформеров одела в яркую форму. Ретрограды-кулаки носили, как ни странно, красное, прогрессивные колхозники — синее.

Премьера в Театре наций — де-факто сиквел «Земли», относящийся к тому времени, когда «хорошая» команда синих одержала безоговорочную победу. Синий цвет повсюду, не только в одежде: стол — синий, еда на нем — синяя, цветы — синие, волосы, бороды — синие, даже ростовые куклы-львы — и те синие. Странно, что нет синей птицы — при таком-то всеобщем счастье. Персонажи живут в абсолютно гомогенной среде, где чужак заметен издалека, как на снежном поле: черный фрак немецкого антрепренера Франца фон Кнейшица сразу выдает в нем эксплуататора-капиталиста. Поселить героев Александрова в небесной синеве придумала художница Мария Трегубова; ей же принадлежит пространственное решение спектакля — наклонный цирковой манеж и такой же круглый экран. Он нужен Трегубовой не только для того, чтобы в реальном времени транслировать крупные планы артистов: экран превращается то в иллюминатор с видом на футуристическую Москву, то в массивную натуралистичную луну, то в пылающее недоброе солнце.

Луна здесь не просто так: инсценировщики Максим Диденко и Константин Федоров подхватили тему космических полетов из оригинального сценария и сделали ее главной. У них советские циркачи по ходу дела перепрофилируются в космонавтов: мол, американская пушка всего-то-навсего подбрасывает артиста к куполу цирка, а наша ракета умчит его к настоящей Луне. Герои дают слову «цирк» новое значение — Центр исследования русского космоса — и в финале вместо первомайской демонстрации отправляются к звездам. А те, что остались на Земле (включая директора цирка Людвига Осиповича, который у Диденко — ни дать ни взять Владимир Ильич), развиваются в яйцеголовых марсиан.

На самом деле стеба в «Цирке» меньше, чем может показаться из предыдущего абзаца, — у режиссера другая стратегия. Пять лет назад Дмитрий Крымов чистосердечно измывался над каноническим текстом советской театральной ленинианы — «Кремлевскими курантами» Николая Погодина — в быстро сошедшем с репертуара спектакле «Горки-10». Ленин, Крупская, Дзержинский бросали в окна кошек, крошили физиономии проштрафившимся инженерам, а под конец и вовсе мутировали в чудовищ. Диденко, разоблачающий ту же мифологию, действует хитрее: он заворачивает очевидную ложь в сентиментальный пафос. Причем пафос, исполненный чисто-чисто, без единой фальшивой ноты. Одна лишь Ингеборга Дапкунайте вдохнула столько жизни в своего откровенно пропагандистского персонажа, сколько и Любови Орловой не удалось.

Вот Иван Петрович, артист московского цирка, нежно поет американке Марион «Песню о Родине» — ту самую, что начинается со слов «Широка страна моя родная…» Их силуэты парят над столицей точь-в-точь как на картине Шагала «Над городом». Аттракцион изумительной красоты, высший балл за работу с видео в театре, но что в основе? Песня, прославляющая сталинскую власть (одна из версий даже содержала куплет о сталинской конституции). А вот советские люди встречают маленького мулата Джимми приветственным хором («Сто путей, сто дорог для тебя открыты!»). На экране крупным планом — актер Гладстон Махиб. Камера облетает его, словно это колоссальный монумент, образ нового человека, — но только очень наивный зритель решит, что эта сцена прославляет дружбу народов в СССР (кстати, в оригинальном «Цирке» один из куплетов этой песни исполнял Соломон Михоэлс, чья гибель потом послужит началом антиеврейской кампании Сталина).

Максим Диденко обладает качеством, редким в отечественном театре: какими бы политизированными ни были его спектакли, он никогда не сбивается на откровенную публицистику, не позволяет себе менторского тона и не формулирует гражданский месседж за зрителей. Цитируя в «Земле» антинационалистическую статью Ленина, а в «Идиоте» — антилиберальные филиппики Достоевского, он не солидаризируется ни с тем, ни с другим, а лишь дает публике повод для размышлений. Вот и в «Цирке» режиссер воздерживается от прямой критики, предоставляя нам самим сопоставить то, что мы видим, с тем, что мы знаем.