Из прекрасных лиц в литературе христианской стоит законченнее всего
«Дон Кихот», но он прекрасен единственно потому, что в то же время и смешон.

Фёдор Достоевский (из письма к Софье И.)

Антон Федоров уничтожил морок и детские воспоминания о нелепом рыцаре, страницы с приключениями которого у многих вызывали когда-то улыбку. Оттолкнувшись от того, что средневековый бестселлер был сатирой на романы определенного жанра, трендовый режиссер представил свою первую работу в Театре Наций: его «Дон Кихот» откровенно высмеял многие существующие реальности. Так, первое, что осознает зритель, — дружеско-панибратское обращение постановщика к самому идальго Сервантесу посредством привязчивой песенки Maria Zamora «El Baion».

Первый том своего романа тезка героя из пролога постановки написал, будучи в плену, — не потому ли псих, бормочущий: «Так нельзя», — удерживает заложников в заброшенной прачечной? Второй том Сервантеса был закончен только лишь потому, что спустя 9 лет после издания «Хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского» какой-то самозванец написал пародию на него — и второй акт спектакля тоже будто склеен из разрозненных кусков, которые, в общем-то и смотреть можно почти в любом порядке; и только ближе к финалу Герцог и Герцогиня «выруливают» повествование туда, где странствующие психи слегка (нет) несуразны, а насилие — спутник власти.

Но сколько их — таких реальностей? Сколько слоев повествования? В скольких Дон Кихот — деспот и тиран, если в одной он сам вынужден подчиняться? В одной реальности кровь-краска, в другой — россыпь бусин. В одной — оруженосец Санчо то и дело раздевается, обнажая прикрывающие его толщинки, в другой — наносит себе 50 ударов плетью по спине, где только лишь сеточка. Сорвавший джекпот из нескольких смертей канадец то и дело умирал в одном и том же мире или в параллельных?

Если велосипед может стать ослом, то что мешает вентилятору породниться с мельницей? Для Дон Кихота — ничего, для Санчо — его недоверие к подобной технике. Герои стоят рядом, но в этот момент их реальности разошлись.

Строго говоря, спектакль этот — фейерверк вложенных миров: любой зритель поймет столько, сколько успел увидеть. Существует ли вообще псих, вообразивший себя рыцарем, или же он — плод воображения читателя со случайным томиком в руках, с последней страницей которого заканчивается и спектакль?

Режиссерский язык Антона Федорова здесь полон аллюзий на творчество Линча, Тарантино, Кастанеды и кого только не — только и успевай вскрывать «пасхалки», уподобляясь волку из электронный игры, что в чьем-то детстве ловил яйца. Зазевался? Выпал из реальности. Успевай влететь в новую! Плохому тореодору всегда что-то мешает? Стал пленником «дорожной скуки». Стоит ли говорить, что люди в соседних креслах смотрят разные спектакли? Каждый — только свой. Кто-то умилился барберскому «тазику» в качестве рыцарского шлема, кто-то заметил картину на стене в заброшке и сходство с неожиданными тенями главных героев, кто-то «считал» редкую балетную вариацию Базиля, кто-то «сделал стойку» на пикассовскую Гернику, а кто-то сосредоточился лишь на деликатной программе для отмывания денег. У каждого — свой путь подбирания ключей к увиденному.

Текст Федорова сложен и примитивен одновременно: часть его — трудноразбираемый лепет с фефектами фикции; часть — агрессивные бессодержательные монологи на беглом интуитивном испанском, а часть — почти дословно повторяет роман Сервантеса, но местами срывается в безудержный стеб с каламбурами, где Дульсинея становится Тамбовской; три овцы — трибунцами; Мирон Евгеньский причислен к лику святых; Габриэль, Гарсиа и Маркес — это три разных человека, а с костюмами Театра Советской армии и вовсе начинается какой-то жестокий КВН.

«Поверхностная» актерская легкость на поверку оказывается серьезным миксом клоунады и выверенной импровизацией. Смех зрителя — сперва сдержанный, а затем и нервный — очень скоро может начать соседствовать со слезами: потому что в некоторых реальностях происходит провал в анализ психики человека и его природы. Тут идеалистические порывы — там сюрреализм окружающего мира. Тут смешно от чужой боли, там — всплывают, как наяву, буквы эпиграфа на занавесе. Тут — поглядывание на часы, там — абсурд и криминал.

В моей реальности спектакль получил бы больший успех, если бы не требовал таких интеллектуальных усилий и/или временных ресурсов от рядового зрителя и неблагосклонного читателя, но, возможно, в каком-то параллельном мире в условную пятницу вечером в театр приходят не только отдохнуть, зато в зарплатной ведомости прекрасных Сергея Шайдакова, Артема Шевченко, Марии Лапшиной, Александра Горелова, Натальи Рычковой, Андрея Максимова, Серафимы Гощанской, Рустама Ахмадеева, Василия Копейкина, Елизаветы Юрьевой, Антона Ескина, Владимира Серикова, Натальи Мелентьевой, Сергея Ходькова, Кирилла Папина, Ефима Белосорочки, Элизабет Дамскер, Никиты Санаева, Алексея Чернышева, Анастасии Светловой, а также огненных Тимофея Трибунцева и Семена Штейнберга цифры не стоят в прямой зависимости от объема проговоренного текста и/или времени на сцене.

Впрочем, как говорил Сервантес, «al freír de los huevos lo verá».