Как современное искусство соотносится с религией, почему способность убедить себя важнее, чем процесс самовыражения, и что значит ставить спектакль, когда твой куратор Евгений Миронов, в эфире «Радио 1» рассказал театральный режиссёр Егор Матвеев. Он стал гостем нового выпуска программы «Синемания. Область культуры» и поделился подробностями создания постановки «7 дней в совриске». Её премьера пройдёт в Новом Пространстве Театра Наций 19 и 20 декабря.

С: Егор, в чём, на ваш взгляд, состоит наибольшее отличие театра XXI века от классического русского?

ЕМ: На самом деле, большого различия нет. Это, скорее, техническая и концептуальная эволюция, которая происходит с театром. Мне кажется, в первую очередь это какие-то методики, которые он вбирает в себя. В принципе, в ХХ веке в театре было изобретено достаточно много. Были включены новые форматы. Тот же Эйзенштейн задействовал видео в своих постановках. Он использовал самые актуальные темы. Революция, что может быть актуальнее? Про это ставили спектакли. Сегодня происходит всё то же самое. Взаимодействие с зрителями – всё это уже было. Сейчас просто отличается дух времени.

С: Как можно разобраться во всём многообразии современного театра? Визуальный, авангардный, экспериментальный, театр художника. Как это всё возможно описать?

ЕМ: Я бы предпочёл использовать поисковики (смеётся – прим. автора). Я бы вбил там запрос «что такое современный театр» и прошёлся бы по ответам классных изданий. Узнал бы, что из себя представляет современный театр, почему не стоит его бояться, когда появились променады и перформансы. Какая-то такая штука.

С: А ваш новый спектакль к какой форме относится? Как его можно охарактеризовать?

ЕМ: Мы попытались определить для себя жанр. Но, думаю, он будет понятен ближе к премьере. Так, в принципе, со многими постановками происходит, если они не задуманы как супермюзиклы, в которых всё заранее расписано. У нас есть две составляющих. Первая – это то, что называется эдьютэймент. В переводе образование плюс развлечение. То есть тут в некой развлекательной форме излагается история развития современного искусства и то, как оно функционирует. Собственно, это то, для чего когда-то и было создано Новое Пространство Театра Наций. Вторая составляющая – это то, что мы называем производственной комедией. То есть это история про людей, которые этим искусством живут и в котором они разбираются. Параллельно они выясняют отношения и решают вопросы. Тут как раз происходит химия, которая заключена в хорошей, как нам кажется, драматургии. И всё это время герои объясняют зрителю и друг другу, как это всё функционирует, почему это должно быть интересно простым людям.

С: Егор, что вас занесло в театр после довольно успешной работы на телевидении? Ведь там достаточно хорошо платят.

ЕМ: Ничего не заносило, я был в нём всегда. С детства ходил в театр. Моя мама по образованию театровед, а отец – хореограф и педагог по пластике. Не скажу, что я прям вырос в театре, но могу сказать, что он у меня в крови. Смена телевидения на театр произошла после довольно сложного периода, через который прошла российская журналистика. Конец нулевых, позади сложные военные кампании. Для меня это в том числе был вопрос про то, какие социальные высказывания я хочу делать. Через какой язык. Через тот, что буде цензурироваться? Или через то, что буду определять я сам?

С: А в театре разве нет цензуры?

ЕМ: В театре цензура другого рода. Она не этическая, а скорее художественная. Там она не политическая.

С: Тогда вопрос. До какой степени художественный руководитель Театра Наций Евгений Миронов ограничивает свободу эксперимента?

ЕМ: Меня он не ограничивает.

С: Как вы относитесь к обнажённому телу на сцене?

ЕМ: Для меня это некий пройденный этап. Это как спросить, как я отношусь к тому, что всё-таки появился телефон. Отношусь! Он появился. Это не вчерашний и не позавчерашний день, это даже не повестка XXI века. Это обычный инструмент, не больше, чем обсценная лексика.

С: Что привлекло ваш интерес к выставочному пространству?

ЕМ: Так вышло, что меня интересовал не только современный театр. И в целом я считаю правильным называть его современным искусством. Это такая принципиальная позиция. Хороший современный театр – это часть дискурса современного искусства. И когда я думал, где ещё он может быть воплощён, естественно, на каком-то этапе пришли в голову музеи и выставки.

С: Объясните, пожалуйста, кто такой куратор выставки. Почему, когда звучит это словосочетание, люди из искусства воспринимают его с придыханием?

ЕМ: Это специально созданная искусственная конструкция. Когда в книге вы выводите какого-то злодея, дальше все накачивают его значимостью. Боже, придёт Дарт Вейдер, и такое будет (смеётся – прим. автора). Это, собственно, и привлекает. То же самое и с куратором. Это, естественно, демонизировано, как и с директорами музеев. Куратор – это человек, который отвечает за концептуальную составляющую выставки, за тексты, за то, как будут распределены работы. Это мозг операции. Если участвуют несколько художников, он их объединяет. Он взаимодействует с архитектором и дизайнером выставки. Он работает вместе с художником, если работа создаётся под неё. Раньше эта деятельность называлась экспозиционер. У нас в спектакле даже есть шутки на эту тему. Но там это скорее ругательное слово, которое призвано снизить значимость всей сути.

С: До какой степени могут доходить эксперименты на театральной сцене?

ЕМ: Нет ограничений.

С: У современного искусства вообще нет граней?

ЕМ: Современное искусство – это то, что можно назвать. Такая, знаете, саморегуляция: я решил, я назвал. Дальше общество либо может это принять, либо нет. Но я его декларирую, делаю таким образом первый шаг и двигаю пешку. И уже надо смотреть, как пойдёт партия.

С: То есть, общество определяет, является ли это современным искусством?

ЕМ: Общество вступает в коммуникацию и обсуждает этот вопрос.

С: Через всю книгу Сары Торнтон «Семь дней в искусстве», положенную в основу вашей постановки, проходит мысль о том, что современное искусство – альтернативная религия для атеистов. Сохранили ли вы этот посыл в своём спектакле?

ЕМ: Любая одержимость чем угодно это религия. В каждом человеке есть дыра размером с бога и каждый заменяет её чем угодно. Кто-то при помощи религии, кто-то – в виде работы или войны, а кто-то – современным искусством. По крайней мере, оно блестит.

С: Вы чем заменяете?

ЕМ: В первую очередь, работой.

С: Как вы пришли в Театр Наций?

ЕМ:Я достаточно давно в разных формах сотрудничаю с Театром Наций. Это и фестиваль «Территория», и творческие лаборатории. Постепенно и очень логично всё сошлось к тому, что это произведение, это время и этот театр совпали в одной точке.

С: Как лично Евгений Миронов влияет на постановки?

ЕМ: Он осуществляет концептуальное руководство театром. Поэтому он лично ответственен за то, чтобы продукт был художественно состоятелен. Чтобы в нём был смысл на уровне идеи. Чтобы на уровне реализации он был достоин высокого звания театра, который является одним из ведущих в России. Собственно, он есть куратор и он смотрит за тем, чтобы все остальные не облажались.

С: Что для вас важнее – чтобы постановка нравилась зрителю или самовыражение?

ЕМ: Мне кажется, что в первую очередь нужно убедить самого себя. Не самовыразиться и не убедить зрителя. Если ты будешь сам уверен, ты будешь понимать, что хочешь передать.

С: Каково вам играть в зале, который на три четверти пуст?

ЕМ: Но ведь он на четверть полон.

С: Как вы в целом относитесь ко всем этим мерам и ограничениям?

ЕМ: Мне хочется верить, что все эти меры разрабатывают люди, которые знают, что делают.

С: Какова, на ваш взгляд, роль театра в нынешних условиях?

ЕМ: Я считаю, что она недооценена. Театр влияет намного больше, чем люди думают. Причём не напрямую на зрителя, а на смежные области. Театр – мощный инструмент.

С: Что такое Театр Наций?

ЕМ: Это то, что мы называем институцией. Она собирает в себе и разные жанры, и разный подход. Потому там и существуют разные сцены и пространства. Это очень мощный инструмент высказывания на довольно широкие слои населения – художественный и социальный. Объективно – один из самых мощных в стране.

С: Каковы ваши амбиции как режиссёра?

ЕМ: Я надеюсь, что во мне останется интерес, и я смогу производить тот художественный культурный продукт, который покажется мне достойным. Дадут мне за это какие-то призы и награды или нет, узнаем. Я считаю, что их надо искренне заслужить.

С: А кино хотите снимать?

ЕМ: Очень хочу. Во-первых, благодаря телевидению у меня есть определённая база. Во-вторых, я довольно мощный киноман. Причём как альтернативный, так и попсовый. Это моя мечта. Я очень настраиваюсь и готовлюсь, потому что в самом ближайшем будущем буду снимать сериалы. Спектакль «7 дней в совриске» уже напрашивается на какой-то такой многосерийный формат. Я уверен, что это вполне возможно. Поэтому сплю и вижу, как этот шаг произойдёт. Он не будет отказом от театра и какой-то альтернативой. Для меня это желаемая и мечтаемая часть естественного развития.