Ради съемок в телефильме Глеба Панфилова „В круге первом” по роману Солженицына Евгений Миронов прервал даже репетиции такого важного для себя спектакля, как „Господа Головлевы” Кирилла Серебренникова. А потом и вовсе назвал Глеба Нержина — главного героя „В круге первом” — самой важной своей ролью, а процесс съемок — едва ли не самым интересным событием в жизни.

— Вас не удивляет, что тема сталинских репрессий в последнее время стала как-то уж очень популярна? Ведь все вроде бы прояснилось и разоблачилось лет 15 назад.

— С одной стороны, это так. В 90-е годы все, кому надо, прочитали и Гросмана „Жизнь и судьбу”, и „Детей Арбата” и тот же „Архипелаг ГУЛАГ”. Но с другой, дело даже не в репрессиях. Это ведь вечные темы — человек в экстремальной ситуации, ему надо выжить и при этом остаться честным человеком. Я говорил на эту тему с Натальей Дмитриевной Солженицыной (женой Солженицына). На самом деле, сейчас гораздо сложнее, чем в то время. Тогда не было столько пены и шелухи. А сейчас вроде бы и жизнь мирная, но вокруг — соблазны и мелкие бесы. И потом, каждый день все равно приходится делать выбор, который, в сочетании с другими факторами, изменяет твою судьбу. Конечно, незаметнее, чем в сталинское время, но от этого еще сложнее.

— Почему роль Нержина вы назвали самой сложной для себя?

— Я имел в виду не по литературному материалу — роль Гамлета, например, сложнее. Или роль Иудушки, которого я сейчас играю. Сложность была — нащупать характер этого человека, Глеба Нержина, сугубо положительного героя. Самое страшное в том, что он не очень интересовал автора романа. Солженицын ведь, по сути, описывал самого себя. А сам себе он не очень интересен. Ему интересны другие. Поэтому вдохнуть жизнь в такого персонажа — сложнее всего. А наделить его какими-то нафантазированными качествами я тоже не мог. Ведь есть реальный человек, Александр Исаевич, с которым я не так уж близко и знаком. В романе же мало информации. Поэтому приходилось очень трудно. Нужно было сделать так, чтобы Нержин не получился ходульным и примитивно положительным человеком.

— Солженицын как-то редактировал вашу игру?

— Нет, конечно. Мы только встречались, и я какие-то вопросы ему задавал. А потом он увидел фильм и остался доволен.

— Кстати, Солженицын заметил, что фильм вообще не исказил его роман. А вы как считаете? Можно ли по телевизору в рейтинговое время показывать сложные произведение и при этом не пытаясь их сделать более, что ли, попсовыми?

— А вот в этом и проявляется мужество и культура режиссера и руководителей канала. Они не стали заманивать зрителя фокусами и шоу, хотя это отчасти и необходимо. Сейчас ведь все гоняются за рейтингом. А честно пересказать историю — очень мужественный поступок. Они не стали рассчитывать на сиюминутный успех, чтобы рейтинг был сегодня, а через год смотришь и никто уже не помнит фильм. Ну и что? Мы возьмем „Войну и мир” и также эффектно и одноразово ее снимем. Панфилов 30 лет хотел снять „В круге первом”. Как вы думаете, нужны ему эффектные ходы? Нет.

— Будут смотреть фильм?

— Трудно сказать. Телевидение — это, вообще, неисповедимая вещь. Мы, например, никогда не думали, что „Идиота” будет смотреть такое количество людей.

— После недавнего „Мастера и Маргариты” все вдруг бросились читать роман. Как вы думаете, с Солженицыным это тоже случится?

— Безусловно. В какой-то степени мы этим, что ли, актом привлечем внимание к книге.

— Почему вы отказались сниматься в „Мастере и Маргарите”?

— Мне там нечего играть. Повторяться в Иешуа или Иване Бездомном я не захотел. А кроме ни и нет ничего.

— В „В круге первом” очень много верных исторических деталей — газеты, юбилейная монета Это важно?

— Это очень помогает при раскрытия характера. Например, Нержин собрал радиоприемник. Точно так же, как в то время. Обстановка, которая меня окружает — книги, блокноты, газеты — все это не бутафория, а настоящие предметы того времени. И даже мой рабочий стол хоть подделка, но очень точная подделка. В фильме много таких — точных — вещей. Это как момент истины. Как в фильме „В августе 44-го”. Нельзя врать ни в чем.

— Тема репрессий как-то коснулась вас или вашей семьи?

— Нет.

— А какая была самая сложная сцена?

— Актерски ничего не было сложного. Сложно — образ сделать живым. Обычно это происходит в какие-то определенные моменты, причем зачастую — без слов. Например, когда Нержин отвечает отказом. Его хотят оставить в шарашке и заставить работать на систему. А он говорит „нет”, тем самым подписывая себе смертный приговор. Система приходит к нему в лице его старого учителя, которого играет Михаил Кононов. Эта сцена была для меня поворотная. После нее я стал въезжать. Я сижу в шарашке, а он на воле. И он приходит ко мне и говорит: вот, есть задание, хорошо бы ты его сделал. Такая простая вещь — согласиться, и через 2 года меня вообще, может, выпустят. А за это время я могу чаще видеться с женой. Мне как человеку это очень понятно. Я представляю, перед каким выбором стоял Нержин. Тут же между ним и между учителем образовалась пропасть — как во „Властелине колец”. Выбор — колоссальный. Человек выбирает судьбу. Но не просто — там, зарплату ему повысят или понизят. А - жизнь или смерть. И даже не моя, а всех моих близких. Одним словом он разрубал и свою судьбу, и судьбу своей жены. Она, конечно, его не дождется, выйдет замуж за другого. Вот это „да” или „нет” — эти секунды для меня были самыми важными. Что в такие моменты происходит с человеком? Я, кстати, потому ради интереса спросил у Александра Исаевича — а что вы чувствовали, когда сказали „нет”? И он говорит — стало намного легче. И мне это очень помогло.

Шарашка — специальная тюрьма, где сидели и работали на систему советские ученые. Условия там были намного лучше, чем в обычных тюрьмах.