Новый проект Театра Наций вызывал любопытство задолго до того, как состоялась премьера. Известный актер Евгений Миронов, который также является художественным руководителем этого театра, должен был сыграть Калигулу, а поставить спектакль по одноименной пьесе Камю – другой кумир российской театральной публики, литовский режиссер Эдмунтас Някрошюс. И вот долгожданная премьера состоялась. Почему так ожидалось это событие? Не только потому, что Евгений Миронов сверхпопулярен, а потому, что, несмотря на свою востребованность, он оберегает себя и весьма требовательно относится к поступающим к нему предложениям. Дело не только в том, чтобы увидеть, как говорится, "живьем артиста" в новой работе, но еще и в том, что участие этого актера в проекте есть само по себе знак качества. Някрошюс также не разменивается на предложения со стороны. Есть и другие причины, заставляющие следить за Евгением Мироновым, который в последние годы настойчиво пытается если не изменить свое амплуа, то сместить – пробует, примеряет неожиданные для его фактуры роли и Иудушки Головлева, и Фигаро, теперь вот римского императора Калигулы. Этот заслуженно известный актер к своим сорока уже сыграл князя Мышкина в кино, Гамлета в театре. Поработал почти со всей ведущей современной режиссурой. Приближаясь к полувековому рубежу своей жизни, Евгений Миронов встает перед серьезной проблемой: не что играть, а каким быть. И как незаурядный артист, умеющий быть смиренным, он ищет подсказки у режиссеров. На этом пути в последние годы случился большой успех однажды: когда Миронов сыграл в "Рассказах Шукшина" в спектакле латышского режиссера Алвиса Херманиса. Однако Херманис не подсказал нам нового качества этого актера. Такой Миронов был уже открыт давно, в девяностые, в спектакле "Страсти по Бумбарашу" Театра п/р Олега Табакова. Борясь с предшествующим амплуа и стараясь ниспровергнуть предложенные прежним опытом рамки, актер все равно, "надевая" роль на самого себя, не может проигнорировать свою природу. И Миронов открывает в Калигуле сначала влюбленного юношу, этакого Ромео, потерявшего свою Джульетту. Начало спектакля, исходное событие роли – смерть его сестры, которая была и возлюбленной. Именно смерть, уносящая ее в царство Аида, переворачивает человека Калигулу, бывшего до этого момента справедливым правителем, а по истории так и благочестивым. И если небо, боги способны явить к Калигуле и его сестре столь жестокую несправедливость, то почему бы ему, римскому императору, не бросить небу свой вызов, и, к примеру, не пожелать дотронуться до луны? Калигула Камю оформляет этот порыв в постулат – потребность в невозможном, – с помощью которого герой последовательно ниспровергает все устои общества, государства, личных отношений. В новом Калигуле нет ни родственного чувства привязанности, ни моральных обязательств. Он рассудочно ведет свой эксперимент, в котором не обнаруживает силы, способной остановить его. "Свобода не имеет границ", – скажет он. Для Миронова Калигула – поэт, в котором живет что-то детское, несмотря на весь ужас его правления, поэт человечески уязвимый и более понятный, нежели Калигула-бунтарь. Никуда тут не денешься, актер не Иван, а Алеша Карамазов, не Рогожин, а князь Мышкин. И в сценах спектакля Театра Наций то и дело на нас смотрит известный нам Миронов, тот, что способен пробудить сочувствие к тем, кто не от мира сего, чуть блаженных. Как, к примеру, в конце первого акта, когда, уставший от самого себя, он ложится наземь и в тоске ждет "приближения слез". Калигула Миронова отягощен человечностью, в то время как роль развивается в прямо противоположной динамике. Камю наращивает эпизод за эпизодом это отпадение от рода человеческого. Его Калигула – интеллектуал, отказавший миру в смысле бытия и ставящий свой опыт. Вот этого холодного разума, рационального безумия, набирающего обороты, увы, нет ни в спектакле, ни в роли. Миронову инстинктивно нужны роли, в которых есть человеческое тепло, сердечное начало, хотя ведь сыграл же он Григория Отрепьева, самозванца новой формации, политического отморозка, дешевого шоумена в "Борисе Годунове", поставленного Декланом Доннелланом с русскими артистами... Някрошюс не помог актеру построить роль. Кажется, что режиссер, согласившись на эту работу, до конца не осознал, как же поступить с Калигулой Миронова, как его привычку работать с помощью понятных психологических мотиваций перевести в иную актерскую технику, которая просто необходима для такой французской экзистенциальной драмы. Ведь Камю пишет памфлет, загримированный под драму. Тут не только надо было ставить пьесу, но и менять подходы к режиссуре, к способам освоения этого текста. Някрошюс же остался верен себе, своей усталой метафоричности, которая не удивляет своей неожиданностью. Метафора, как правило, не разворачивается в действенной динамике, а иллюстрирует состояние, характеристику персонажа, отношения между героями и т.п. Оттого на протяжении четырех часов спектакль больше показывает, нежели приобщает к азарту и страсти интеллектуальных перепалок Камю. На палки надевают носки, и на сцене словно двигаются детские ножки марионеток. Это, вероятно, надо понимать как метафору имени Калигулы, прозванного в детстве этим словом, которое в переводе означает "сапожок". Партнеры здесь все время мутузят друг друга, повязанные и привязанные друг к другу, – еще одна пластическая метафора всеобщей поруки. Такие "показательные" представления множатся, не меняя качественно содержания спектакля. Мы смотрим, но без напряжения, мы наблюдаем, но безучастно. Кажется, от зрителя тут нужен только навык смотреть, но не мыслить. С другой стороны, Някрошюс не тот режиссер, которого можно нанять, чтобы он поставил спектакль на одного актера. Не знаю, кто делал кастинг, но в команду попали игроки даже не из второй, а из третьей лиги, наряду с такими серьезными актерами, как Игорь Гордин, Алексей Девотченко, Мария Миронова. Оттого, быть может, от сцены временами отдавало духом антрепризы, поскольку ансамбля не сложилось, раз уж совсем случайные люди в актерском деле были приглашены в спектакль. Евгений Миронов в нынешнее время на удивление ответственный художник. Он честно ищет, пробует, он всегда интересен вне зависимости от того, получилась или нет работа. Однако, если ты имеешь мужество искать свое новое воплощение, желание отказаться от того Миронова, который всем известен, то, быть может, не стоит ставить в новой работе на сто процентов успеха, то-есть не звать Някрошюса, а идти снова в подвал, снова экспериментировать, звать неизвестную молодую режиссуру, словом – рисковать до конца? Американцы, кстати, советуют: чтобы стать президентом, никогда не надо ставить наверняка. Очевидное проигрывает.