«Цирк» Максима Диденко в Театре Наций

Классическая советская комедия с Любовью Орловой стала ретро-футуристическим манифестом толерантности и критическим посвящением исчезнувшей империи.

«Круг есть наиболее совершенная плоская фигура. Я не буду говорить, почему это именно так. Но это само по себе возникает в нашем сознании при рассмотрении плоскостных фигур». Это цитата из Даниила Хармса, чьи божественно нелепые тексты и чья трагически гротескная жизнь стали основой спектакля Максима Диденко «Хармс. Мыр» в «Гоголь-центре».

В 1936-м Хармс вполне мог быть первым зрителем комедии Григория Александрова «Цирк» – той самой, где Любовь Орлова играет акробатку Мэрион Диксон, гастролирующую в Москве с аттракционом «Полет на Луну».

Цитата напрашивается сама собой. Тут и совпадение эпох (пусть в новом спектакле Театра Наций Диденко и создает условное ретро-футуристическое пространство, о котором в 1930-е только мечтали, параллельную вселенную, где к звездам люди еще не летали, но Дворец Советов уже построили). И схожая с «Мыром» тема русского космоса (само название спектакля расшифровывается как Центр Исследования Русского Космоса). И сценографическое решение Марии Трегубовой, вызывающее в зале вздох восхищения: круг, на котором разыгрывается часть действия, не столько цирковая арена, сколько тень другого, лунного круга, нависающего над сценой; видеопроекция придает этой плоской фигуре трехмерность и планетарное измерение.

Вообще, это отличная идея – сделать современную театральную феерию из утопического советского фильма, сюжетной канве которого Диденко следует достаточно аккуратно: есть и ослепительная Мэрион Диксон (Ингеборга Дапкунайте), и зловещий антрепренер-шантажист Франц фон Кнейшиц (Сергей Епишев), и тайный сын Марион – негритенок Джимми (Гладстон Махиб), и череда счастливо разрешающихся любовных недоразумений, в которые вовлечены Марион, её возлюбленный, плакатно-статуарный артист Мартынов (Станислав Беляев), зажигательная дочь директора цирка Раечка (Елена Николаева) и её робкий воздыхатель, изобретатель Скамейкин (Роман Шаляпин).

Сюжет старого фильма дополнен очень уместными в этом лихорадочно возбужденном лунном мире планами покорения космоса – важнейшей частью советской эстетики и идеологии.

Правда, с драматургическими тонкостями – в отличие от адепта советского Голливуда Александрова – Диденко обращается не слишком бережно. Так, при всей сюжетной простоте, понять, каким образом произошла роковая путаница с любовными письмами, практически невозможно. Но ясно, что визуальный текст постановки для Диденко важнее любого иного: и внешнее сходство директора цирка Людвига Осиповича (Владимир Еремин) с Владимиром Ильичом, а всех советских граждан – с инопланетными синими человечками, работает лучше всяких слов (в том числе, и «ленинских» – в вербальном коллаже спектакля фигурируют как реальные нелецепритяные высказывания вождя об интеллигенции и фраза о кино как важнейшем из искусств, так и приписываемый Ленину апокриф, в котором кино дополняется цирком).

Лунный круг может служить киноэкраном – часть сцен решена в стилистике немого кино (что не слишком логично – к 1936-му «немая фильма» успела стать историей), однако стиль Диденко ближе к экспрессивной советской мультипликации – ровеснице александровского «Цирка»: карикатурный горбун Кнейшиц-Епишев и его подручный-карлик (Алексей Миранов) точно сошли с мульт-экрана, вместе с дуэтом первых покорителей космоса, собаками-близнецами Белкой и Стрелкой (Даниил и Павел Рассомахины).

Для чего всё это? Антирасистское послание оригинала стало проповедью глобальной толерантности – Марион-Дапкунайте обращается непосредственно к залу с прочувствованным призывом любить, кого хочешь.

Не знаю, держали ли авторы в голове историю самого Александрова – часть исследователей считают его возлюбленным Эйзенштейна, а брак с Орловой – творчески-платонически союзом (на этой версии основан и фильм Игоря Минаева «Далеко от Сансет-бульвара»). Но максимально расширительные, не сводимые только к борьбе с расизмом, толкования этого монолога допустимы. Как писал Хармс – у него про круги много, «Бросайте, дети, в воду камни. Рождает камень круг, а круг рождает мысль». Но только к словам, как уже было сказано, смысл «Цирка» не свести.

Это невербальная фантазия, нарядное, буффонное, но и неуловимо печальное посвящение советской мифологии, в котором радужный, устремленный в будущее порыв подточен невидимой червоточиной.

Здесь нет ни слова о лагерях и терроре – обратной стороне дивного нового мира, но тревога – именно то состояние, которое этот бравурный спектакль транслирует «между строк». Обращение с советским наследием здесь не стёб, не эксплуатация, но довольно изощренная метаморфоза, сродни той, что в 2003-м предприняли авторы фильма «Москва» (тоже, кстати, с Дапкунайте в одной из главных ролей) – сценарист Владимир Сорокин, режиссер Алексанлр Зельдович и композитор Леонид Десятников. То «нечто совсем другое», во что постоянный соавтор Диденко, композитор Иван Кушнир, превращает песню «Широка страна моя родная» очень напоминает операцию, произведенную Десятниковым над «Враги сожгли родную хату...». Партитура – лишь часть вольной и сложной игры с образами и мифологемами, из которых удалена слепая безоглядная радость. Довольно трезвый – даром, что пьянящий внешним театральным великолепием – диалог с прошлым.