Среди ее лауреатов выдающиеся деятели отечественного театра — историк балета, критик Вадим Гаевский, художественный руководитель Александринки Валерий Фокин, актеры Марина Игнатова, Полина Огуреева и Петр Семак, художник Александр Боровский, режиссер „Берега Утопии” в Российском Молодежном театре Алексей Бородин. За выдающийся вклад в развитие отечественного театра премию получат художественный руководитель Малого драматического театра Лев Додин и его актриса Татьяна Шестакова.

Ее обладателем оказался и латвийский режиссер Алвис Херманис, спектакли которого стали крупнейшими событиями нескольких московских сезонов. Мы беседовали с Алвисом незадолго до премьеры его российского спектакля — „Рассказов Шукшина” в Театре Наций с Чулпан Хаматовой и Евгением Мироновым в главных ролях, которая должна состояться 22 ноября.

Российская газата: Алвис, твой предыдущий спектакль „Звуки тишины” был посвящен 60-м годам. Представляя его на гастролях в Москве, ты говорил об этом времени как о последней коллективной утопии. Твой выбор рассказов Шукшина для спектакля в Москве как-то связан с этим кругом идей?

Алвис Херманис: Знаешь, я ведь и рассказы Шукшина ставлю про 1960-е. Герой Шукшина — хиппи в русском деревенском варианте. Его идеалы, его наивность — точно те же, что и у героев „Звуков тишины”.

РГ: Ты в своих спектаклях все время пробуешь, исследуешь новые границы между искусственным и реальным. Здесь тоже?

Херманис: Нет, эту границу я покинул год назад. Раньше — да, я думал, что все самое существенное происходит здесь. Театр я не смотрел, только документальные фильмы и кино, которое сделано на этой границе. Но это для меня исчерпанная территория, где грибы уже не растут. Собирать кубики Лего из реальности и комбинировать их мне уже не интересно. Сейчас я думаю, что документом можно вдохновляться, брать из него материал, но стараться его претворить в как можно более поэтические образы. „Звук тишины” был в этом смысле программным спектаклем.

РГ: При этом вы с актерами ездили на Алтай, в шукшинские Сростки. Ты встретил там то, что ожидал?

Херманис: Я ждал чего-то намного худшего. Там очень живучее место. И даже если мы там ничего особенно нового не узнали, необходимо было туда съездить, чтобы успокоиться, что мы знаем это. Теперь у актеров есть очень конкретное знание. Шукшин ведь писал про этих деревенских людей, про их истории, которые не кончились — просто больше некому их записывать. Но там ничего не изменилось. Потому все слова, которые говорят в нашем спектакле, стали очень конкретными. „Я прошел через огороды, по дороге выпил медовухи”, — теперь актеры знают, как идти к реке Катунь, где базар с медовухой, где избы. Зритель никогда не поймет, ездили мы в Сростки или нет, но на энергетическом уровне это передается залу. Качество энергетики становится совсем другим.

РГ: Ты взял только рассказы 1960-х?

Херманис: И только одну тему — противостояния деревни и города. Как мне рассказывали, Шукшин в городе тоже чувствовал себя в каком-то дурацком состоянии — точно на берегу реки, когда одна нога на земле, а другая — в лодке.

РГ: Борис Гребенщиков пел 20 лет назад: „Я уезжаю в деревню, чтобы стать ближе к земле”. Не стало ли это и твоей новой утопией?

Херманис: Знаешь, психологически я теперь чувствую себя в городе как в гостях у больных идиотов. Человек все-таки — биологическое существо. И на биологическом уровне он должен иметь более естественную среду для тела, для восприятия. Не верю, что человек может быть по-настоящему счастлив в городе. Для полного счастья надо жить в природе.

РГ: Это уже абсолютная утопия.

Херманис: Можно попробовать жить на крыше, как Карлсон. На Алтае мы встретили молодую женщину примерно нашего круга. В один день она бросила мужа, взяла детей и поехала жить в горы. Не так, как Робинзон Крузо, но близко к этому. И она там уже 13 лет живет. Я давно не видел такого сильного, смелого человека. Она была типичная городская интеллектуалка, курила, пила кофе и нашла в себе смелость все это бросить.

РГ: Тогда не заниматься театром?

Херманис: Четыре года назад благодаря Гоголю (спектакль Херманиса „Ревизор” объехал почти все крупные фестиваля Европы. — Прим. авт.) я купил 40 гектаров в лесу. И постепенно собираюсь туда переехать. Насовсем.

РГ: Это какое-то прибалтийское хуторское явление. Някрошюс тоже все время говорит о превосходстве сельской жизни.

Херманис: Насколько я помню, он сам из деревни. Я же - совсем городской. И это, конечно, огромная разница — тратить деньги в деревне или зарабатывать. Но все больше и больше профессий позволяют жить в деревне, работая в городе.

РГ: А как же быть с неврозами, фрустрациями, фобиями — порождением городов? Это строительный материал для современного театра. Разве не так?

Херманис: Потому-то я и выбрал Шукшина. На прогоне спектакля была одна из его дочерей. И она тоже спросила, почему я выбрал этого автора. Я ей ответил: „Потому что он пишет про здоровых людей”. У них тоже бывают проблемы, но это здоровые люди, это не герои Достоевского, Чехова. При этом они не грубые, не толстокожие, не те, что могут только пиво пить и футбол смотреть. Они чувствительны, как принцесса на горошине. У них абсолютно аристократическая чувствительность. Но они здоровые. Такая комбинация уникальна — здоровые и чувствительные.

РГ: А без Шукшина ты мог бы найти такого типа героя?

Херманис: Мы сейчас с нашими актрисами в Риге готовим спектакль про корову. Они полгода собирают материал — интервью с бабушками, которые все еще дер жат коров. Мы будем пробовать перевести это на поэтический, театральный язык. Так что это будет спектакль про корову, но одновременно — про все. У Шукшина, конечно, очень мощный язык. У нас нет таких историй, но у нас есть несколько сотен историй поменьше, но возникает что-то похожее. Люди на деревне, которые все еще держат корову, все еще связаны с этим образом жизни. Продать корову — значит покончить с деревней. Потом у коровы такие большие глаза. Одна бабушка нам говорила, что когда она доит корову, она соединяется с космосом.

РГ: То есть все-таки в деревню?

Херманис: Нет, я не сошел с ума на почве деревни. Мне все интересно. Просто, если брать какой-то объект внимания, я хочу исследовать его до конца.