Завораживающее действо имени Някрошюса, оно же – знаковая премьера сезона в исполнении целой когорты суперзвезд с Евгением Мироновым во главе, состоялась в Театре Наций. Спектакль литовского мэтра о том, как человек может изничтожить в себе человека, подняв над жизнью знамя одной идеи, получился сильным, эффектным и... несколько нарочитым. Как говорится, слишком высока концентрация гениальности за сценой и на сцене – Камю, Вагнер, Брукнер, Миронов, Девотченко, Гордин.... Всем им нужно было где-то развернуться. Эта заключенная в железные оковы единого замысла энергия наэлектризовала спектакль до нужной степени, – четыре отведенных "Калигуле" часа оторваться от происходящего невозможно. С первой секунды Някрошюс бросает зрителя в водоворот традиционных экзистенциальных метафор и бьющих под дых образов. Перед нами – густозаселенный римский двор, заправляет которым сначала – радостный мальчик, затем разочаровавшийся в мечтах брат умершей сестры и, наконец, тиран-убийца. Перерождение, если точнее – вырождение Калигулы-Миронова происходит на фоне триумфальной арки, выложенной из шифера, собачьей будки и пары-тройки шиферных же тронов. Имперские формы равно куча строительного мусора, который придворные Калигулы большую часть времени таскают на себе. На сцене все время что-то происходит, пока Калигула извергает из себя жестокие истины о том, что все виновны и все несчастны, его свита стирает-гладит-убирает-строит-носит. Со стороны это общая для всех империй и цивилизаций картина вечной суеты на фоне вечной власти. Отчетливее других проступают в придворной круговерти образы трех героев. По-собачьи преданного раба с красным от натуги лицом и жалобными глазами – Геликона (Гордин), всегда сердитого Кереи (Девотченко) и нервной и болезненной Цезонии (Мария Миронова). Эта троица ведет вкрадчивый, но все-таки спор с диктатором, каждый по-своему пытается убедить в преимуществе жизни перед смертью, любви – перед ненавистью, преданности – перед предательством. Геликон – собственным примером беззаветного служения безумцу, Керея – смелыми речами в лоб и финальным заговором против тирана, Цезония – робкими уговорами и нежностью. Вопроса, почему убийцу кому-то жалко, не возникает. Несомненное обаяние артиста Миронова достается и его герою. Было ли так задумано, другой вопрос, однако факт остается фактом. Калигула не столько похож на сумасшедшего мучителя, сколько на несчастного самоубийцу с обугленной нутром. Оживший сатана в ярко-оранжевом одеянии, он сокрушает сам себя, и через это – вселенную, любовь и мечты. Надев мундир на манер смирительной рубахи, он связывает себе душу. После потери сестры-любовницы Друзиллы Калигула становится заложником идеи о свержении таких несправедливых богов. Отныне и вовеки он сам бог, который казнит людей в произвольном порядке и согласно случайному списку. Его попытки оправдать выбранный в качестве смысла жизни иррационализм, – акты неприкрытого насилия над собой и людьми. Някрошюс громоздит здесь обезоруживающие метафоры – Калигула полощет белье в мыльной пене, затем пену на себя примеряет, изображая Венеру. Заставляя поданных такой Венере поклониться и такую Венеру полюбить, он четко следует идее: богов больше нет, вместо них – Калигула. Насилие над женами, убийства младенцев и пытки отцов, – зритель об ужасах власти только слышит. Пронзительным, болезненным символом зарвавашейся абсолютной власти выступает гора трупов, обозначенная бумажными ногами, одетыми в черные носки. В своем психологическом эксперименте император доходит до предела тогда, когда последней надеждой бьющаяся жизнь Цезонии гаснет у него в руках. Калигула убивает любимую женщину камнем, который тут же целует. Ее предсмертные судороги похожи на судороги любовные, так Калигуле в последний раз намекают откуда-то свыше, что – любовь, сплетенная со смертью, и есть сверхцель человека. Но он намеков не понимает. Миронов играет тирана-оборотня, у которого от сцены к сцене меняется взгляд – он то безучастный и отрешенный, иногда страдальческий, но чаще страшный и тяжелый, как могильная плита. Он учит сам себя быть безжалостным, при этом боль каждого прячет у себя на груди: Някрошюс делает видимым этот принцип – подданные несут Калигуле осколки зеркала, которые тот в свою очередь прячет под рубахой. Еще одно говорящее движение – Калигула беспрестанно потирает ладонь о ладонь (стирает кровь?), и тут же вздымает руки к небесам – его зацикленность на невозможном перечеркивает жизни других и собственную муку. Тем не менее желаемой абсолютной свободы, невозможной своей луны, Калигула достигает только раз, – когда с криком "в историю" сам бросается к пришедшим его убивать патрициям. Някрошюс сделал ставку на Миронова, потому что знал, так сыграть внутреннюю черную работу, обернувшуюся пустотой, отчаяние перед ужасом небытия, страдание и ранимую, но больную душу, мог только этот актер. В очередной раз он показал, как может отрешиться от себя во имя роли, во имя цели показать чужой духовный путь. Его работа осязаема, очевидна, напряжение, с которым худрук Театра Наций изображает обаятельного тирана, невероятно. Миронов играет безумца и сам становится на грань безумия. Что касается критики, лавиной обрушившейся на "Калигулу" после премьеры, хочется сказать следующее – да, это не самый ровный спектакль Някрошюса, не всегда внятен здесь его запредельный метафоричный язык, много длиннот и ненужных пауз, однако при такой идеально решенной сверхзадаче (показать саморазрушение человека, испытуемого властью), стоит ли говорить о мелочах.