Повесть Ф. М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели» не перестают ставить в наших театрах. Есть неисчислимое количество инсценировок и столь же огромное — спектаклей, ибо тут имеется то, что можно всласть поиграть, и, конечно, то, над чем стоит задуматься.

Однако (возможно, впрочем, что таков именно опыт лично мной насмотренных постановок) большинство виденных «Степанчиковых» вырастали в спектакли концептуальные, где нелепая и одновременно очень смешная история, рассказанная Достоевским с присущей ему солидной дозой яда, вырастала в острое общественное высказывание. Жалкий приживал Фома, своим демагогическим тиранством спасавший собственное бесплатное существование в усадьбе добрых и недалеких Ростаневых, в большинстве случаев вырастал на сценах в зловещую фигуру социально-политического толка, и вся история просвечивала тяжелой, так и не изжитой в нашем обществе рабской ментальностью. Однако, режиссер Евгений Марчелли, от которого вполне можно было ожидать именно такого взгляда и на Опискина, и на всех остальных обитателей села Степанчикова, пошел, как говорится, другим путем.

История о «русском Тартюфе» вышла у него комической, насыщенной вкусными актерскими подробностями, эффектно оформленной и «одетой», но энергично открестившейся от любимой отечественной театральной мысли: воскликнуть, изобличить, пригвоздить.

Вопрос петербургского племянника Ростанева Сережи (Олег Отс) — дескать, не в сумасшедшем ли я доме? — явно явился ключом к разработке характеров. Весь первый акт режиссер, рискуя увязнуть в монотонности и статике, помещает во фронтальную мизансцену: перед нами нескончаемое чаепитие за длинным столом, все — тут, лицом к зрителям, и можно долго и подробно рассматривать повадки каждого. Очень скоро понимаешь, что перед тобой общество фриков, что здесь заедается блинами с вареньем да сметаной и запивается чаями застарелое, хроническое неблагополучие, и что у каждого тут — свои «тараканы». Одновременно же чувствуешь, что все это длится в ростаневской усадьбе не первый год и свалялось в плотный колтун, распутывать и расчесывать который — занятие явно безнадежное. Посредине восседает маман, генеральша Крахоткина (Ирина Пулина), своей застывшей мимикой напоминающая старую графиню из «Пиковой дамы». По обеим сторонам от нее — перезрелая, простецкая Перепелицына (Анна Галинова); разодетая в пух и прах, невозможно красивая и подозрительно восторженная родственница Татьяна Ивановна (Анастасия Светлова); парочка молодых девушек, одна из которых — востренькая дочка Саша (Арина Федотова), вторая — безучастная ко всему гувернантка Настенька (Юлия Хлынина). Один стул, поставленный во главе стола, пуст — ждут Фому, который в очередной раз капризничает и не идет, но место его свято и остается до поры пусто. Это место не предлагают ни Сереже, ни, тем более, бедному Евграфу Ежевикину (Юрий Нифонтов) — «лишним» на этой трапезе персонам подсовывают смехотворную складную табуретку. В этих нескончаемых фронтальных диалогах практически у каждого наступает момент индивидуальной «аномалии»: то Татьяна Ивановна в своих выспренних излияниях сорвется на некрасивую истерику, то Саша страшновато остервенится и оскалится в адрес ненавистного Опискина, то прежде надменный лакей Видоплясов (Алексей Паничев) выкинет кривое нервическое коленце, то скромница Настенька, вытаращив безумные глаза, начнет маниакально ощупывать назначенного ей в женихи Сережу. Последовательно выплескиваются наружу фрейдистские подоплеки поведения практически всех персонажей, отчего сценическая атмосфера наэлектризовывается и «искрит». Тут Марчелли, конечно, верен себе, ибо он замечательно это умеет — внезапно вывернуть неприглядное нутро, обнажить порчу и «сумасшедшину».

Зато какие цельные и предсказуемые в своем логическом развитии Сергей, Ростанев и Фома Фомич! Первый, явившись в этот дурдом будто бы из сегодняшнего дня (шорты, футболку и шлепанцы он меняет на костюм эпохи, сливаясь, таким образом, с аналогично одетыми обитателями усадьбы), никак не может смириться с происходящим. Второй — классический простодушный вояка. Владимир Майзингер играет темпераментно, подробно, перед нами большой, громогласный, краснеющий лицом человек, наверное, твердый на военном плацу, однако плавящийся как воск в неразберихе мирной жизни. Но Опискин Авангарда Леонтьева — самая целостная, самая хрестоматийно точная из всех фигур спектакля. Его высокомерная, брезгливая мина, его слегка обиженный, менторский тон, его вдохновенная, роскошно поставленным голосом подаваемая демагогия, эти его позы — сперва барски-снисходительные, затем — юродствующие в высоком штиле — ну просто классика жанра!

Странное дело — спектакль Марчелли насыщен качественным актерским исполнением, изобилует точными наблюдениями и деталями, чего ж еще-то надо? Неужто опять хочется порядком навязших в зубах концепций? Ну так вот же она, вроде бы! В начале и в финале спектакля мальчик дегенеративного вида, сын Ростанева Илюша (Кирилл Брыкин), читает стихи про любовь ко всему черному и темному. Вследствие чего легко рождается мысль, что простодушных и лишенных воли обитателей села Степанчикова, как, наверное, каждого из нас, необъяснимо привлекает всякая гадость, и они готовы с ней мириться, находить ей всяческие извинения и объяснения. К тому же по бокам портала художник спектакля Екатерина Джагарова поставила некие органные трубы, как в храмах, по преимуществу католических. Ну так известное дело, Фома-то — наш русский Тартюф!

И все это так хорошо и понятно показано, так сочно и выпукло сыграно, что остается… заскучать по тем спектаклям Евгения Марчелли, в которых тщательно и с блеском проработанные детали актерского поведения складывались в сложную, часто дерзкую партитуру неожиданного звучания знакомого классического текста. Хрестоматийные сюжеты и игранные-переигранные персонажи в его спектаклях не раз взрывались изнутри, решительно перекапывались, отчего в результате поворачивались непредсказуемыми сторонами и насыщались свежими смыслами — вот этого-то и не хватает нынешним страстям по Фоме. Переданным, впрочем, вполне себе честно и профессионально.