Перед показом российской премьеры спектакля „Владимир, или Прерванный полет” Театр Наций устроил пресс-конференцию. Фойе Центра имени Вс. Мейерхольда было забито журналистами с камерами и без камер. Еще до начала стало очевидно: стульев не хватит на всех, а скоро выяснилось, что и постоять в сторонке тоже окажется проблемой. Ожидание главной героини могло показаться отдельным номером программы, в воздухе ощущалось волнение. Это напряженное внимание дорогого стоит. Как и факт, что билеты на все десять спектаклей были раскуплены сразу после объявления продажи. Оглядываясь по сторонам, с удивлением констатируешь: большинство пришедших родились уже после кончины Высоцкого. Обстоятельство (оно потом усилится во время спектакля) очень существенное. Вспомнилось, как В. О. Ключевский в одной лекций говорил о Лермонтове: „он поэт нашей молодости, то есть моей и моих сверстников, а так как я ровесник батюшкам и матушкам большинства здесь присутствующих, то и могу от их и своего лица выразить почтенным слушателям живейшее и признательное сочувствие за то, что дети поддерживают предание отцов, разделяя их симпатии. При таком преемственном сродстве вкусов мы, старики, как-то чувствуем себя меньше лишними на свете. Впрочем, поэзия не знает хронологии и всегда сближала людей, разделенных возрастом”. И в самом деле, стих Высоцкого, „облитый горечью и злостью”, внятен и сегодняшнему поколению. Отсюда, как мне кажется, особый интерес к „посреднику”, тем более женщине-легенде, чье имя неразрывно с именем поэта.
Когда же, наконец, появилась Марина Влади, зал восхищенно вздохнул. Актриса превосходно выглядит. Она моложава (и ничуть не молодится). И волосы ее также рассыпаются по плечам, напоминая старшим о незабываемой „Колдунье” середины прошлого века.
На пресс-конференции министр культуры Александр Авдеев вспоминал, как школьником смотрел фильм, как весь его класс был влюблен в Марину Влади. Он подчеркнул, что она сыграла героиню Александра Куприна (к слову сказать, как и родители актрисы, — эмигранта, жившего в Париже на одной улице с Иваном Буниным и по словам писателя не возвратившегося, а увезенного в СССР больным стариком).
Несколько лет назад А. А. Авдеев (тогда еще посол нашей страны во Франции) увидел в парижском театре „Буфф дю Нор” спектакль Влади и тогда же пригласил актрису приехать в Москву. Театр Наций во главе с Евгением Мироновым сделал все необходимое, чтобы этот приезд состоялся.
Обращение журналистов к гостье: Марина Владимировна (напомним читателю, что часть отчества наша героиня сделала фамилией) — возникло не стихийно. Актриса сразу определила некую дистанцию (если у кого-нибудь с языка и готов был сорваться вопрос о личном, сокровенном, он сам собой отпадал). Влади подробно представляла всю команду, помогающую ей в спектакле, настаивала на том, что „Прерванный полет” появился не по ее инициативе, а по инициативе Мишелин Розан, возглавляющей вместе с Питером Бруком „Буфф дю Нор”. Хотя на вопрос:'кем чувствует она себя в „Полете” — актрисой или самой собой? — ответила не задумываясь: „здесь я женщина, любовница Высоцкого, влюбленная в Высоцкого”.
Мне кажется слова Влади — ключ к спектаклю. Любая попытка анализа — неплодотворна. Одно дело театральное действо, где актриса играет роль, и совсем иное — когда на подмостках живой свидетель событий, рассказывающий о собственной жизни. В этом случае существует опасная грань, которая может незаметно перейти в то, что Вайда назвал: „все на продажу”. К чести Марины Влади надо заметить: ее спектакль этически безупречен.
„Прерванный полет” начинает чудесное трио (две гитары и один контрабас) — Филипп Гарсиа, Константин Казанский, Олег Пономаренко. Увертюрой звучит попурри из мелодий Высоцкого, обрывающихся на „где тебя сегодня нет — на Большом Каретном”.
За музыкантами — полог, напоминающий парус (на него будут проецироваться портреты Владимира Семеновича, его факсимильные строчки, посвященные любимой, а в финале — фрагмент сцены из „Гамлета”). Парус материализует цитату из песни, но он же - символ судьбы. В конце спектакля он упадет.
Режиссер Жан-ПольТардье выстраивает выход актрисы при помощи простого, но впечатляющего приема. Она выходит из-за полупрозрачного полога, как будто из страны воспоминаний. В прологе Влади поет о „конях привередливых”. Песни Высоцкого в ее исполнении звучат очень по-своему, что составляет, может быть, главную прелесть „Полета”. Это индивидуальная манера пения, очень артистичного и, одновременно, интимного, почти домашнего. Марина Влади безошибочно чувствует оттенки, нюансы от особого юмора Высоцкого до лирики и сарказма. Текст одноименной книги, легший в основу спектакля, используется минимально. Прелестно рассказано о первой встрече после „Пугачева”, когда Высоцкий напевает парижской гостье шуточную песню о бале-маскараде, где один из персонажей говорит: „Я буду как Марина Влади”, об официальном посольском приеме, где к актрисе подходит Леонид Ильич (их разговор включает легкую, но очень смешную пародию на генсека).
Песни незаметно переходят в стихи, русский язык — во французский. Отдадим должное переводчице, голос которой мы слышим в наушниках. Екатерина Абдулова (дочь друга поэта) деликатнейшим образом осуществляет синхронность, у не знающих французского нет ощущения, что они чего-то недослышали.
Еще одно достоинство действа в том, что Марина Влади рассказывает о Нем, а не о себе. Хотя всем известно — ее роль в жизни нашего Барда огромна. Но о своих заслугах в спектакле — ни пол-слова.
„Почему она так мало говорит о своей любви?” — с огорчением говорила спутнице одна из зрительниц. Тех, кто хотел узнать побольше подробностей личной жизни, „Полет” несколько разочаровал. Но таково желание Влади, не случайно, переданная в РГАЛИ переписка с поэтом запечатана без права публикации.
В спектакле есть очень трогательный момент, когда Марина Владимировна напевает колыбельную „Спи, младенец мой прекрасный”. Наверное, под нее она засыпала, когда была маленькой девочкой. Волею судеб она стала „пари-рюсс”. А вот Высоцкий бы не смог. Для Марины Влади важно объяснить, почему поэт, так любивший свободу, не выбрал эмиграцию. Он был „нервом своего времени и босой душой своей страны”. Всемирный запой спасал от незаслуженной обиды на Власть, делавшего его беззаконной кометой. Он же неуклонно вел к смерти.
Посмертное торжество, обрывки песен с магнитофонных лент, звучавших на похоронах, явственно возвращают зал в тот памятный всем, кто его пережил, июльский день 1980 года, когда билеты на несостоявшегося „Гамлета” стали домашней реликвией.
Спектакль подошел к концу. На бис Марина Влади проникновенно спела про „Свою беду”. А то, что происходило дальше, было не просто овацией. Люди шли на сцену, дарили цветы и подарки, получали автографы, фотографировали Марину Влади. И вот это длящееся чествование актрисы, несомненно, для каждого стало историческим моментом, экстраординарным событием их жизни.
Проект Театра Наций „Имена”, в рамках которого состоялся „Прерванный полет” (напомним, что первой акцией был „Фауст” Петера Штайна) — не череда спектаклей, а возможность прикосновения к живым театральным легендам.
Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ