«Три дня в аду» П. Пряжко

В прошлом году Малую сцену Театра Наций облюбовали бозоны Хиггса, черные дыры и теория неопределенности, а в этом сезоне пришел черед квантовым нелокальным корреляциям. Точнее, если год назад Тимофей Кулябин посредством еврипидовской «Электры» пытался вывести математически обоснованное существование отсутствия Бога, то сейчас Дмитрий Волкострелов при весьма действенной помощи драматурга Павла Пряжко ставит спектакль об отсутствии индивидуума, о его размытости, растворенности среди других.

«Три дня в аду» — это тройной эксперимент, проводимый тремя исследователями, занятыми поисками собственного языка. Причем главной особенностью этого нового языка для всех становится отказ в той или иной форме. Для Пряжко — от диалога как основы драматургии. Для Волкострелова — от актера как главного участника театрального процесса. Для художника Ксении Перетрухиной — от привычного зрительского пространства.

И первый, и второй, и третья, казалось бы, решают свои собственные задачи, причем каждый — в продолжение собственных прошлых исследований. Но в этой новой работе оказывается, что, несмотря на разные формулировки исходных условий, задача, собственно, на всех одна — сделать понятие «театр» еще более емким, а зрительское восприятие еще более индивидуальным.

Ксения Перетрухина с выбранной Дмитрием Волкостреловым пьесой Пряжко уже работала год назад на фестивале «Территория» в рамках программы «Живые пространства». Тогда этот «трехдневный» монолог в духе джойсовского «Улисса» она поместила в плацкартный вагон поезда, стоявшего на перроне Казанского вокзала, а зрители по воле режиссера Семена Александровского превратились в слушателей. В спектакле Дмитрия Волкострелова понятие «зритель» чуть менее условно. По крайней мере, двух актеров — Александра Усердина и Павла Чинарева — публике представляют весьма наглядно, хотя и «немо», в то время как голоса многих других становятся непрерывным звуковым фоном, от которого закрыться, отгородиться невозможно.

Зрительское пространство (а оно, скорее, именно зрительское, а не сценическое), созданное Перетрухиной на Малой сцене Театра Наций, во многом повторяет ее же решение для «Сказки о том, что мы можем, а чего нет» Марата Гацалова в МХТ. Несколько (в данном случае три) обособленных «помещений», обитатели которых в каждый отдельный момент времени являются свидетелями лишь одной, «своей» части сценического действия. Если, конечно, можно назвать действием сменяющиеся цветовые всполохи на белоснежном «заднике» да изредка появляющегося то одного, то другого актера, что выполнял однообразные, почти механические действия — перебирал деньги или натирал засаленный граненый стакан.

Действие, ограниченное тремя полевыми военными палатками из грубой холстины, вмещающими в себя человек тридцать зрителей да скудную обстановку — где кровать, где стол, где холодильник с раковиной, — сосредоточилось напрямую в зрительском сознании. Сознании, в которое художник, режиссер и драматург транслируют непрерывный поток образов, не слишком заботясь о моментальном их усвоении. Причем образы эти, лишенные визуализации и рождаемые из звуковой непрерывности дробящегося текста, минуют обычную для театра стадию возможного несовпадения сценической картинки с той, 165 что предлагает зрителю его воображение. Тем самым обеспечивая почти стопроцентное попадание в каждого.

В начале года, рассказывая о планах своего театра на сезон, Евгений Миронов сетовал, что Волкострелов в своей работе совсем не берет в расчет зрителя, бросая его в совершенно новые условия существования и не заботясь о том, как этот самый зритель будет находить дорогу к берегу. Премьера показала, что страхи эти были если и не беспочвенны, то преувеличены. Дело в том, что для любого человека (по крайней мере, из тех, кто теоретически способен прийти на заведомо экспериментальную постановку) мыслительный процесс — одна из самых больших радостей. И за возможность спокойного погружения в этот процесс он заведомо будет благодарен. Спектакль же Дмитрия Волкострелова эту-то возможность и представляет: сначала — перегружая сознание вязким и тягучим потоком информации, затем — делая долгую (по сценическим канонам) остановку, во время которой мозг перерабатывает поступившие в него образы.

Таких остановок три. Первые две — «ночи» между теми тремя днями, что заявлены в названии спектакля. Гул сплетающихся голосов вдруг затихает, гаснут разноцветные всполохи, окружающее пространство погружают во мрак, а по холщовым крышам палаток начинает стучать постепенно усиливающийся дождь. Ночь, дождь и тишина — вот, пожалуй, лучшие условия для спокойной работы мысли, «глоток воздуха» для перегруженного сознания. Последняя заданная режиссером остановка — уже в финале, по окончании спектакля — коллективное причастие жаренной на маленьких электроплитках картошкой. Остановка, необходимая все для того же усвоения образов, удержать которые, выйдя за пределы зрительного зала и вновь окунувшись в суматошную московскую жизнь, было бы совсем не просто.

Ведь образы эти принадлежат совсем иной реальности, которая большинству из тех, кто заполняет палатки на Малой сцене Театра Наций, знакома лишь по «новодрамовскому учебнику». Реальности, прикосновения к которой допустимы лишь в очень дозированных пропорциях — например, как здесь, в трехдневном концентрате. Павел Пряжко организует для своего читателя, а Дмитрий Волкострелов для своего зрителя трехдневную экскурсию в ад. Причем адом цель путешествия является лишь для экскурсантов, для его обитателей — это все та же выматывающая и страшная своей обыденностью реальность. Мысль о том, что вокруг ад, способна свести с ума, поэтому легче и привычнее просто существовать. Существовать в этой (в данном случае минской) реальности, всеми силами стараясь не думать о том, как при таком существовании все быстрее и быстрее ускользает жизнь. Да, есть шанс вырваться из этого «ада», но именно шанс, когда все ставится на карту, а дальше — повезет или не повезет. И вот если выпадет «не повезло» — это конец. Существование в сознании уже названо «адом», попытка «сбежать» не удалась, остается лишь возврат к прежде привычной, а теперь невыносимой жизни. Или же переход на следующий «круг ада» (как для героя пьесы), где все закончится гораздо быстрее — ЛТП. Лечебно-трудовой профилакторий, состоящий из пяти брезентовых палаток (наши столь удобные театральные ложи) «в ста километрах от Минска, недалеко от деревни, в лесу. В палатке десять человек. Это все мужчины среднего возраста, пьяницы, тунеядцы, те, кого страна согревать не собирается. Палатки не отапливаются, света нет. При температуре на улице минус десять в палатке температура минус десять».

Эти несколько фраз — единственный текст, произнесенный актерами, стоящими лицом к лицу к зрителям. Собственно, это финал спектакля. Финал трехдневной экскурсии в некую иную, пугающую реальность, радующую уже тем, что она иная, «не наша». Вот только уже вечером после спектакля и на следующий день «зудят» и не дают покоя несколько слов, неоднократно и как-то неуместно повторяемые на разные голоса в общем звуковом потоке: «квантовые нелокальные корреляции». Даже не так, не это словосочетание, а утверждение, что «квантовые нелокальные корреляции его (ее, их) не интересуют». Процент физиков в зрительном зале вряд ли высок, для большинства это просто загадочный набор слов, привлекающий и запоминающийся своей загадочностью. Задачка, требующая отгадки хотя бы постфактум.

И вот тогда, уже спустя время, передумав все возможные мысли по поводу увиденного, ты, наконец, выясняешь, что, говоря о квантовых корреляциях, мы говорим о взаимосвязанном поведении отдельных частичек какой-то системы (настолько взаимосвязанном, что изменение самой малой из них мгновенно сказывается на других). В эту самую 166 минуту ты перестаешь быть экскурсантом, к каковым себя причислял, и оказываешься частичкой все той же системы. Частичкой ада, из которого, очевидно, выхода все-таки нет. Ведь то, что мы видим как выход, — всего лишь очередной круг. Возможно, расположенный чуть выше (как наш относительно круга героев пьесы), но все-таки являющийся частью все того же ада.

И с этой мыслью, спровоцированной спектаклем, рождается мысль последняя — основанная еще и на Дантовом опыте: чтобы выбраться из этой воронки, стоит не карабкаться наверх, к лимбу, а, вздохнув поглубже, нырять в самый низ (с этой точки зрения, ЛТП — хорошее начало), к средоточию страданий. И вот тогда, возможно, получится «вновь узреть светила»…