О любви, желудях и о том, чем "сельская жизнь" по Эльфриде Елинек отличается от "растительной жизни" по Светлане Земляковой

Мои тексты – разрушение мифов. Я хочу вернуть вещам их историю и их правду.
Эльфрида Елинек
 
Мне кажется, я всегда делаю свои работы про маленького, слабого, никому не интересного человека
Светлана Землякова
На Малой сцене Театра наций режиссер Светлана Землякова поставила "Любовниц" сумеречной лауреатки Нобелевской премии Эльфриды Елинек. Похоже, это первая вещь Елинек на московской сцене, так что практически сенсация. Думаю, не одну меня интриговал вопрос, как жесткая, безоглядная, "порнографичная", пародийная, непереводимая, "надгендерная" и прочая и прочая писательница будет выглядеть сегодня на российской театральной сцене. Забегая вперед, скажу, выглядит она отлично. Перевод "Любовниц" на сцену оказался более задорным зрелищем, чем обещал перевод Александра Белобратова, но по-моему, это хорошо. Во всяком случае, ни один зритель при этом не пострадал.  

Елинек, изучавшая театроведение в молодости, имеет богатую историю отношений с европейским, не только немецкоязычным театром. Она много писала для театра и о нем, и ее тексты о театре эмоциональнее и драматичнее ее прозы: Вам нужна почва, необходимо основание? Вы хотите, чтобы другие люди обрели почву и шмякнулись как следует, долетев до самого дна, и все для того, чтобы вы узнали себя в этих персонажах или этих персонажей в самих себе? Ну что ж, вы, может, этого и желаете, но от меня не получите. Это я вам надежно гарантирую.

Или так: Эта нежить /сценические герои- ЛБ/ на лету входит в штопор, вращаясь все быстрее и быстрее, пока из нее не начинают лететь брызги. Что это? Брызги жира? Избыточный жир текста, которым я снабдила персонажей, чтобы они на глазах у всех не умерли от истощения? А может, персонажи выплескивают из себя на сцене всю свою сущность, или я сама, автор, спасаясь бегством, убегая в ложном направлении, свалилась прямо на сцену? Схватка на мосту[1].

Елинек любит, чтобы форма соответствовала содержанию, даже когда объявляет, что смысл ей безразличен. Впрочем, здесь, как и в любом ее тексте, следует ждать двойного, а то и тройного дна.
 

Адаптация текста и постановка Светланы Земляковой. Ее имя давно и хорошо знакомо истинным московским театралам. Светлана Васильевна преподает сценическую речь в ГИТИСе, работает с легендарным педагогом Олегом Львовичем Кудряшовым, выпустила не один курс легендарных "кудряшей" и сделала 15 спектаклей, известных истинным московским театралам. От них можно услышать много интересного о студенческих спектаклях Земляковой. Москва ведь, замечу, город очень театральный. Вот вчера, например, идем с приятельницей по Страстному как раз из Театра наций, торопимся на премьеру "Обломова" Карбаускиса, опаздываем и беспокоимся вслух. Вдруг сзади голос: "А не ходите на "Обломова", спектакль плохой, скучный, эмоционально холодный". Оборачиваемся – старичок, смотрит приветливо, явно добра желает. Повторю, мы на премьеру шли. Но я отвлеклась...

"Любовницы" на сцене мне так понравились, что я бросилась изучать все, что касается режиссера. Оказалось, Светлана Землякова ставила со студентами "Троянок" Еврипида (что безусловно подвиг), "Униженных и оскорбленных" (шестичасовой). На ее спектакль "Бабушки" (идет с 2011 года в "Практике"), сделанный по книге "Русская деревня в рассказах ее жителей", до сих пор не попасть. Правда, идет он уже редко. Видимо, нелегко собрать вместе бывших студенток, а ныне таких любимиц театралов,  как Лумпова и Сухаревская. В "Практике" с успехом идет "Петр и Феврония Муромские", спектакль семейный, виртуозный и как ни странно очень светский. Можно смело утверждать, что Землякова – востребованный сегодня режиссер (пять спектаклей на разных сценах Москвы). Еще смелее можно утверждать, что она не ищет легких путей в выборе материала, будь то биографии неизвестных поэтов и актрис 20-30-х годов ("Встреча в пространстве расставания"), неизвестный рассказ известного переводчика Асара Эппеля ("На траве двора") или книга слесаря-испытателя из Хотькова Олега Зайончковского "Сергеев и городок". Последнюю на книжном сайте livelib.ru рекомендуют как написанную хорошим языком книгу ни о чем, где все пьют, но тоже люди, разочарованно добавляя: Сколько ж можно об этом писать. Похоже, Светлане Земляковой это разочарование не близко. Ей, похоже, милы эти "тоже люди", обычные в своей нелепости и слабостях, как милы ей хорошо написанные тексты, театру не предназначенные. Тексту нужно просто вызвать ее удивление: "Так нельзя, так не пишут". И она вернется к нему, может, лет через десять, как уже бывало, но вернется. Мне кажется, умение делать тексты, разительно не похожие друг на друга, одинаково сценичными, живыми, музыкальными, трагичными и вопреки всему смешными – это редкое качество.

Арсенал Земляковой включает прежде всего филигранно проработанную, отточенную годами и доведенную до музыкальной партитуры сценическую речь. Кроме того ее ученики по-особому вдумчивы и уверены, а спектакли по-особому мелодичны.  Музыка звучит не традиционным сопровождением, но и вживую, и в разнообразных звуковых эффектах, в голосах актеров, их интонациях и, конечно, их пении в широком диапазоне от соловьиных трелей Муси Тотибадзе до рыка Владимира Шульева в "Сергееве". Все это делается точно и задорно, не отменяя ни трагичности, ни сложности происходящего на сцене. От актеров здесь требуется особая работа, специфику которой актер Максим Севриновский ("Сергеев и городок") в одном из интервью сформулировал  так: Все болит, но не выставляется напоказ. А актеру ведь хочется быть понятным. Вышел – и все понятно. А тут не так. Тут долго все не понятно.

Российская провинция, очередной "городок", где остановилось время, населенный людьми, которых невозможно испугать и трудно разозлить, дает режиссеру возможность рассмотреть в деталях "экстремальную повседневность", которая ей так интересна. Оказывается, "растительная жизнь" этих людей – огород, еда, выпивка и телевизор, унитаз – возбуждает в них пусть вялый, но кураж. Нормально мы живем, нормально. Мы не просты, – уговаривает зрителя и себя Сергеев (Максим Севриновский) – Когда все растет, все цветет, что плохого? Да, капусту сажаем, морковь. Сажали мы и патиссоны, и топинамбур, но нам не понравилось! А мир твой мы и по телевизору увидим. Все у нас будет хорошо. И теряешься от этой хорошо темперированной, тягучей, цинично-жалобной интонации. Зрителю ведь, как и актеру, тоже хочется, чтоб было понятно. А тут не так, и долго не понятно, что речь вовсе не  о патриотизме "ватника" или его обличении. Просто так нелепо и глупо жизнь никому не интересного человека "осуществляется" (именно это слово употребила Землякова в одном из интервью). И человек не жалуется, даже наоборот, но вдруг становится жалко его, как Башмачкина с дурацким вопросом "зачем вы меня обижаете?". 

Так чем же привлек совсем не скандальную Светлану Землякову с ее нескрываемым сочувствием маленькому человеку брутальный текст Елинек, лишенный эмоций, симпатий и эмпатии? Идеально было бы спросить у нее. Думаю, спросят и не раз. Я пока просто пофантазирую.

Во-первых, текст Елинек хорош и безусловно проходит по критерию "Так нельзя, так не пишут".

Во-вторых, демонстративная категоричность Елинек оставляет место для множества неоднозначных трактовок.

В-третьих, мрачные обстоятельства, описываемые Елинек, не запрещают веселости: Фабрика радуется, когда в ее ворота вливаются веселые люди, ведь у них производительность выше, чем у людей невеселых. А без веселого и смешного мне уже трудно представить работу режиссера Земляковой. Елинек ближе сарказм. После того, как труд сделал отца Ханса свободным, он очень быстро умер. Смешно, но не весело.

У Елинек тоже глубинка. И тоже вокруг "все растет, все цветет, что плохого?" Здесь рубят лес, косят траву, едят, пьют, тоже телевизор, унитаз. Упоение покоем и красотами ландшафта, с которой начинается книга и спектакль, обещает картины сельской "растительной" жизни. Пасущиеся вокруг стада Паул и Бригитт жаждут любви, как свиньи желудей. Так и сказано. Здесь же поблизости пасутся человеческие хряки, Хайнцы с Эрихами. Метафора стада, тривиальная и универсальная, принципиальна для Елинек, так что иногда она вынуждена в тексте напоминать себе, мол, не забудь про Паулу-то, сейчас о них  речь. Отдельные истории Бригитты, Паулы и гимназистки Сузи предъявляют до смешного незначительный разброс судеб. Пока городская Бригитта пытается освободиться от шитья бюстгальтеров на фабрике, деревенская Паула еще только мечтает о карьере портнихи, а гимназистка Сузи разучивает народные танцы, поет, практикуется в кулинарном искусстве в доме отца и очень тревожится о голодных детях в разных концах света. Все до единой женщины в автобусе или на фабрике знают, что путь к "благополучию" и "счастью" лежит исключительно через "любовь", "подминание" и роды. "Хорошо потрахаться", выдержать риски конкуренции и унижения, победить отвращение и боль, забеременеть и родить – вот они их желуди в обязательной программе. Бригитта хочет родить, получить Хайнца, дом, и чтоб все полученное потом прирастало. Паула хочет родить, получить Эриха и потом ходить в кино, смотреть телевизор, воспитывать ребенка и проводить отпуск в Италии.

В недоброй пародии на женские любовные романы и стереотипы, связанные  с канонизацией любовных страстей, уз брака и долга деторождения, Елинек заключает персонажей в жесточайшие рамки их возможной судьбы, как в тюрьму. И делает это с возмутительной легкостью. Она не станет восхищаться, возмущаться, ее не удивишь и не разжалобишь: Навести порядок в голове у Паулы удастся разве что бетономешалкой. Только ей под силу справиться с увлечениями Паулы, с телесной и душевной любовью к киноактрисам, эстрадным певцам и телезвездам. Вот так, бетономешалкой.

Стоит Елинек вглядеться в своего персонажа, выделив тем самым ее или его из "стада", включаются механизмы, чуждые сочувствию (или надежно прячущие его), и в повседневности проявляется ницшеанство, мелкое и неприглядное, зато энергичное и, конечно, всем более интересное, чем нелепости и слабости маленького человека.

Другое дело Землякова. Она и в тюрьме захочет дать персонажу отдышаться. Ведь выпало ж Бригитте собственное дельце и красивый автомобиль. Удалось же им с Хайнцем сплавить его родителей в дом престарелых. Опять же у Сузи что-то наверное брезжит впереди. Режиссер дает всей "нежити" Елинек (всем персонажам независимо от пола) "осуществиться", обрести иллюзию собственного лица, топоча побегать по-догвильски разлинованной сцене, покататься на мопеде, попеть, порезвиться, рассмешить нас неожиданным жестом, да хоть бы и нажраться, как свинья. Или помечтать о чем-то сверх обязательной программы. Об Италии, например.

Когда я выучусь на портниху, я хочу получить хоть что-то от жизни, хочу съездить в Италию, и ходить в кино на собственные, заработанные деньги, и потом, когда я хоть немного порадуюсь жизни, я еще раз, в последний раз съезжу в Италию - мечтала Паула. Кстати, Эрих оказался почти итальянцем: его мамаша родила четверых детей от разных папочек.

Пауле не выпало ничего. Она сама низко пала, пытаясь через "любовь" перехватить деньжат у незнакомых мужчин (деньжата те еще желуди!). Паула падет еще ниже, гарантирует нам бестрепетная Елинек. Возможно, поэтому Землякова щедро дарит Пауле с ее пьяным лесорубом веселую поездку в Италию, шанс на чуть лучшую "растительную жизнь", в которой есть незамысловатый, но все-таки кураж. Полуитальянец Эрих сможет весело выпить и трахнуться где-нибудь у Колизея, разве плохо?

Мне жаль, если Нобелевские премии не дают за эмпатию и неизбывный интерес к "тоже людям". Их ведь подавляющее большинство на планете. Они везде, где растет капуста и цветет топинамбур.    

А если серьезно, я надеюсь, у спектакля "Любовницы" будет долгая счастливая жизнь, как у "Бабушек". Они того заслуживают.

Если еще серьезнее, то спектакль приятно удивил меня тщательной и умелой сценической адаптацией сложного текста и безусловными сценическими достоинствами, включая игру всех (без исключения!) актеров и актрис. Думаю, об этом стоит поговорить позже и подробнее. Уверена, что ритм спектакля, интонационный рисунок, внутренняя динамика, внешние отсылки отстоятся и станут совершеннее (если это возможно!). Я была всего лишь на предпремьерном показе.