Педагог, режиссер, актриса — можно спорить, в какой последовательности использовать эти определения по отношению к Марине Брусникиной, но она успевает всюду. Пару месяцев назад Марина поставила в Театре Наций спектакль «Прыг-ског, обвалился потолок», который сразу же стал хитом, а следом на той же сцене — «Наше все… Ваш А. Солженицын». На фоне новых жизненных обстоятельств эта постановка приобрела особый предостерегающий смысл.

Параллельно этому спектаклю во вверенном Брусникиной театре «Практика» шла работа над байопиком «Александр_а». И тут другой расклад: режиссер — Виктория Привалова, а Марина играет одну из ипостасей Александры Коллонтай, первой в истории женщины-министра. Работа тонкая, документальная, мультимедийная, требующая глубокого подключения. Сложите это все и прибавьте руководство кафедрой сценической речи и вокала в Школе-студии МХАТ. Теперь понятно, в каком ритме живет Брусникина?

Марина, все педагоги рано или поздно приобретают способность отвечать на любой вопрос, ведь именно этого от них ждут ученики. Вы овладели этим умением?

— У меня был совершенно замечательный педагог Анна Петрова, которой я безмерно благодарна за то, что она сделала из меня преподавателя, отправив сразу после института в ГИТИС к заочникам, а это взрослые люди — 35-40 лет. Я у нее как-то спросила: «Анна Николаевна, а если студенты зададут вопрос, на который мне нечего ответить?» «Ты вообще никогда не отвечай , просто делай. И вопросы сами отпадут», — сказала она. Я запомнила это на всю жизнь, потому что такой метод, когда ты не на вопрос отвечаешь, а своим примером показываешь, и люди сами делают открытия, он самый правильный. Я на себе проверяла много раз.

Насколько вы закрытый человек?

— Очень закрытый.

Как это сочетается с работой педагога?

— Я снова приведу пример с Анной Николаевной. Мы как-то поехали в Англию на мастер-классы. А Анна Николаевна человек невероятной энергии, очень активный, очень бойкий. Когда она ведет занятия, то как будто шаровая молния носится по аудитории — она успевает всех подергать, повернуть, вовлечь. А я всегда тихо сижу в уголке, у меня все сами все делают. Она это увидела и высказала: «Как ты так можешь? Что это такое? Ты неактивна, ты должна…» Ровно полчаса я переживала на эту тему, а потом подумала: «Нет, не должна. Это моя индивидуальность, и она другая». Я даже будучи абсолютно закрытым человеком умею воздействовать на среду, заставляю студентов делать в себе открытия. Мне даже странно бывает, когда меня ассоциируют с активным по жизни человеком. Это не так. Изнутри не так.

Значит, педагогика для вас — работа на преодоление?

— Это сверхзадача, как по Станиславскому. Если тебе что-то кажется важным или интересным, то ты не видишь препятствий, просто идешь к своей цели. Я довольно долго решаюсь на поступки, могу сомневаться, но если решилась, вообще не вижу препятствий. Я воспринимаю их как вызовы и преодолеваю.

Когда и как вы поставили перед собой сверхзадачу оказаться в театре?

— В 10-м классе. Я училась в знаменитой школе на Трубной, где с 9 класса существовало разделение на литературную и театральную группы. Тогда, в советские времена такого в Москве больше нигде не было. Мама рассказывала, что попробовать себя в актерском деле мне предложил директор. Я послушалась, поступила. И училась одновременно в двух группах. Только в последний год решила, что надо все-таки идти на актерский. А так, собиралась на театроведение поступать.

Родители у вас никакого отношения к театру не имели?

- Не имели. Но театр для меня с 15 лет был невероятной отдушиной. Не последнюю роль сыграли друзья семьи: Михаил Левитин, молодой тогда режиссер, и его жена Ольга Остроумова. Мои родителя были журналистами, много работали за рубежом. В Панаме, например, других русских не было, и когда проводились Недели советского кино, приезжали делегации деятелей культуры, то всегда с ними работали папа с мамой. Так у них образовался очень широкий круг знакомств среди творческой интеллигенции. Ольга Остроумова первой стала водить нас с сестрой по театрам. Сама она в тот момент работала на Малой Бронной, а это Эфрос. Михаил Левитин только начинал свою карьеру и это было бурное, невероятно талантливое начало: «Странствия Билли Пилигрима» в театре Советской Армии, «Хармс, Чармс, Шардам! Или Школа клоунов» в театре «Эрмитаж». И вообще они были удивительно интересными людьми. Книжки, которые они советовали читать, определили мой дальнейший путь. Я прочитала множество мемуаров, изучила всего Таирова… Дальше мы с сестрой уже сами стали ходить на все премьеры. А так как наша школа была при «Ленкоме», то мы играли в массовке. И это была какая-то совсем другая, манившая меня жизнь.

У нас с вами похожая ситуация. Мои родители тоже много работали за границей, но только по линии торгпредства. Но им не разрешали вывозить детей из Советского Союза, и я тоже долго жил с бабушкой и дедушкой.

— Да, действительно. Мы с вами знаем, что такое жить без родителей и воспитываться по письмам. Мы одевались в иностранные вещи, знали что такое магазины «Березка», и после школы у нас было два пути — МГИМО или Иняз… Но мама решила, что мы с сестрой сами должны выбрать свою дорогу. И когда в 11 лет мы вернулись в Советский Союз, она отдала нас не в специальную языковую, а в обычную школу. Это был немыслимый поступок для нашего круга. Мы, конечно, были там белыми воронами, и в какой-то момент нам стало неинтересно, тогда-то мама и нашла нам литературную школу.

Если до 11 лет вы ездили вместе с родителями, то, значит, рано узнали западную культуру?

— Нет, те, кто тогда работали за границей, были суперсоветскими людьми. Других не посылали — нужно пройти массу проверок, должна быть безупречная биография. Поэтому, все испытывали острейшую тоску по всему русскому: черному хлебу, конфетам «Мишка», икре. Дружно смотрели «Подвиг разведчика» и «Брильянтовую руку». А в детях воспитывали исключительную любовь к России. Так что о другой стороне медали мы узнали уже в Москве. Родители мамы — это дед-коммунист и абсолютная антисоветчица бабушка. Вот она-то и рассказала нам про Сталина, сколько людей погибло на его похоронах, кто и за что в семье сидел — все, что потом стало открываться только с Перестройкой. Бабушка была невероятной рассказчицей, очень талантливой и ослепительно красивой женщиной.

А с западной культурой мы знакомились вместе со всей страной. Появился Булгаков с «Мастером и Маргаритой», Цветаева, которую не печатали. Мы передавали друг другу журналы, «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына в списках — я очень хорошо это помню. И информация уже шла совершенно другими путями, не через семью. Мир открывали через кино: Феллини, Антониони…

Другое дело природа других стран и достопримечательности. Папа был уникальным человеком в смысле жажды знаний, поэтому даже когда мы жили при посольствах, и многие не выезжали за их приделы, он возил нас везде. Мы и в Советском Союзе объездили на машине всю страну. Он обожал современную музыку, всех этих битлов. Стопками скупал пластинки и водил нас на все концерты. Он знал пять языков, и ему вообще было непонятно, как можно лениться или быть хуже кого-то. Это вообще абсурд! Конечно, отец был таким мощным стимулом, что у нас с сестрой не оставалось шанса не состояться.

Вам повезло, что учиться вы попали к Олегу Ефремову, который тоже задавал очень высокую планку.

— Да, Ефремов прививал нам способ мышления, при котором невозможно было не проявляться, не ставить перед собой задач, не анализировать время, не чувствовать ответственность за него и за себя. Так он умел.

Я нашел дома программку спектакля МХАТа «Чайка», в котором вы играли Машу. Какой это был год?

— Я лет 15 ее играла, поэтому трудно сказать, в какой. Меня ввели, когда я только пришла в театр. Получается, я выходила на одну сцену со Смоктуновским, Мягковым, Саввиной, Лавровым, Невинным, Евстигнеевым. Они были моими партнерами.

И как это тогда ощущалось?

— Прекрасно. Я очень любила этот спектакль. Он был какой-то атмосферный. Ну и роль замечательная. Там была куча составов — и до меня, и после. Мы студентами видели, когда он только выпускался и играла Вертинская…

А вне сцены как вы себя чувствовали рядом со всеми великими?

— Нормально, они все живые люди. Ты видишь, что у кого-то сложный характер, кого-то ты не понимаешь, кто-то прекрасно к тебе относится, кто-то нравится, как актер, кто-то не очень. Все с юмором. Нормальный, живой процесс. У меня никогда не было авторитетов, это вообще не мое. Вот перед Ефремовым — да, долгое время были жуткая робость и чувство ответственности. Перед Мягковым…

Из актрисы вы перешли в режиссеры. И со своими друзьями, с которыми выходили на сцену, стали ставить спектакли. Легко вам это далось?

— Ну это как-то постепенно складывалось. Но первый свой спектакль я, действительно, сделала с командой друзей. Просто от меня была инициатива, я всех вовлекла в процесс. Тот же цикл литературных вечеров «Круг чтения» — мы загорелись этой идеей, искали материал, все было дружно и сообща, но поскольку я была инициатор, то последнее слово оказывалось моим. А в искусстве иначе не бывает. Кто-то один должен взять на себя ответственность. Вот я и ходила пробивать зал или договариваться, чтобы нам разрешили напечатать афиши. Наверное, дело в авторитете, который зарабатываешь, тебе в какой-то момент начинают доверять. Да ты и сам меняешься: становишься строже, чем если бы ты был внутри коллектива, собраннее.

В какой-то момент во мне перестали видеть актрису, перестали предлагать роли. Но сама я долго не отказывалась от актерской профессии, хотя поставила уже не один спектакль. Официально на должность режиссера меня перевел Олег Табаков. И я сначала очень расстроилась, а потом — удивительный случай — как отрубило. Я полностью приняла свою судьбу. Наверное, сыграл роль яркий момент, который я запомнила. Николай Шейко ставил спектакль по «Мелкому бесу» Сологуба, я играла в нем Преполовенскую и однажды совершено отчетливо подумала, какая же актерская профессия легкая! Для меня по крайней мере. Тебе сказали, делай. Все — никакой ответственности! И сейчас, когда я устаю, думаю: «Надо обратно в артистки». Но я отказалась от актерской профессии и никогда не страдала по этому поводу. Анализируя ту ситуацию, я поняла, что вообще такой человек — что-то уходит, что-то приходит, для меня это норма и волноваться по этому поводу бессмысленно.

Ваш рассказ во многом совпадает с воспоминаниями Галины Волчек о том, как она стала режиссёром.

— Да, Галина Борисовна рассказывала, что когда её перевели в режиссёры, она плакала. Я думала: «Ну как же так? Это же моя история, Галина Борисовна!» Я ей, по-моему, даже про это сказала.

Сейчас вы вернулись к актёрской профессии — в спектакле «Александр_а» играете Александру Коллонтай. Легко ли с высоты своего опыта снова подчиниться воли режиссёра?

— Коллонтай — прекрасная фигура, и над спектаклем работает любопытная молодая команда во главе с Викой Приваловой. Мне нравится, что она делает. Понимаю, что они относятся ко мне с осторожностью, с таким отдельным уважением, которого, кажется, я не заслуживаю, и которое немного тормозит процесс. Но мне внутри этого спектакля интересно. Это ведь композиция, придуманная драматургом Екатериной Августеняк по письмам Коллонтай, по её дневникам и поставленная свежим взглядом молодого режиссера. А мне всегда интересно работать с молодыми — понимать как они мыслят, чего хотят, чем я могу быть им полезной.

В МХТ им А. П. Чехова вы пережили четыре смены худруков. Можете проанализировать?

— Да, но я всё время говорю, что дело не в конкретных личностях. Меняется время, и оно диктует своих худруков. Ефремов — это человек, с которым было бесконечно интересно. Он постоянно провоцировал на разгадки, на то чтобы думать, на то чтобы становиться лучше. А как он репетировал! Понятно, что Олег Николаевич — бесконечно талантливый артист, но ещё он был очень силен в анализе, в разборе персонажей, в человеческой психологии. Такой философ театра.

Однажды я прочитала, что при Ефремове ничего не происходило, был застойный театр. Но вы только подумайте — Васильев во МХАТе, Эфрос во МХАТе, Додин во МХАТе, Гинкас во МХАТе! Как только у кого из художников возникали проблемы, их сразу брал под свое крыло Ефремов. И в его театре одновременно существовали спектакли всех этих режиссёров. А труппа какая была у Ефремова: Вертинская, Калягин, Мягков, Борисов, Лавров – самые известные. Не было труппы звёзднее! Как можно называть это скучным психологическим театром, увязшим где-то там в застое? Да, понятно, что всплывают в памяти «Сталевары», ещё что-то там на профессиональную тему, но это было веянием времени. А параллельно ставились Рощин, Шатров. «Любимовка» ведь тоже началась во МХАТе. Это Гуркин, Брусникин и Ефремов втроем решили, что нужно молодых драматургов собрать и поселить в Любимовке. Реально в селе Любимовка, название же оттуда.

Я начала как-то проявляться уже в конце жизни Ефремова. Он очень радовался и поддерживал мои опыты с современными прозой и поэзией.

А Табаков?

— Табаков очень хорошо знал меня по Школе-студии МХАТ. Он был ректором, а я звездой преподавания. Помню Олег Павлович пришёл на один из экзаменов, я делала работу по русскому фольклору. Тогда не было слова «вербатим», это просто называлось народная проза, собранные по деревням живые рассказы стариков и старух про то, как Христос по земле ходил, про ведьм, про колдунов… Дико смешно, очень талантливо. Он так хохотал! И с тех пор сильно меня полюбил. А когда Табаков пришёл во МХАТ, я еще не понимала, что будет, но чувствовала, что старая жизнь закончилась. И оказалась права — Табаков перевернул мою судьбу. За что я ему очень благодарна. При нём я не задумывалась ни о каких проблемах — приходила, говорила, что хочу сделать вот это и делала. Фантастика какая-то! Ну и вообще этот был человек невероятной широты и доброты. Если он видел в человеке талант, он помогал ему раскрыться.

А когда пришел Женовач?

— Ему тоже было близко то, что я делаю. Но тут нужно понимать, что Рома Козак, Дима Брусникин, Сергей Женовач — это одно поколение. Они вышли из пространства театра «Человек». Был такой маленький театр в Скатертном переулке, которым руководила Людмила Рошкован. Рома с Димой ушли к ней из МХАТа строить свой театр. Рома поставил там «Чинзано», Дима — «В ожидании Годо». Женовач, будучи гитисовцем, будучи из другой линеечки, тоже пришел в театр «Человек» и поставил свою знаменитую «Панночку». Потом мы видели его работы на Малой Бронной, в СТИ. И так получилось, что когда Женовач пришел в МХТ, а Димы не стало, у Сергея Васильевича возникла какая-то ответственность за меня. Но главное, что ему было нужно направление, заданное «Кругом чтения». Он подтолкнул меня придумать ещё один цикл — «Память места». И мы задали им театральную моду. Сейчас то же самое делает, например, театр Пушкина, читая пьесы Таирова.

Как опытный педагог, скажите, судьбу студента можно предугадать?

— Одарённость, конечно, видно. Виден характер. Например, Саша Урсуляк. По ней стразу было понятно, что запредельно одарённая девчонка. Но бывают неожиданные повороты. Я приведу пример Вики Исаковой. Она не прошла к нам на курс по конкурсу, училась платно. И после первого года вообще было не понятно, что с ней делать — просто красивая девочка. Ей так прямо и сказали. И на втором курсе она сделал самостоятельные отрывки, брала весь классический репертуар: от Нины Заречной до леди Макбет. И стало понятно, что в этой девочке прячется такая энергия, что она на Луне окажется. Просто её нужно было поставить в ситуацию, когда необходимо доказывать свою состоятельность. Выпускалась Вика уже блестяще. Про таких поговорка: «И последние станут первыми».

У вас уникальная ситуация — вы знаете, как могла бы по-другому сложиться судьба, ведь у вас есть сестра-близнец, которая выбрала другой путь.

— Нет, потому что с самого детства было понятно, что мы с Юлей разные. Если ей завязывали два бантика, то мне обязательно нужен был третий. А ей казалось это очень некрасивым, и когда нас забирали из детского сада, то все бантики были сорваны и аккуратно разложены по кармашкам. Она меня всё время воспитывала. По ней с раннего детства было видно, что человек имеет план жизни. Помню, когда мы играли в какую-то игру, я говорю: «Юля, ну это же просто игра!» А она: «Зачем играть, если не выигрывать?» Она всегда была нацелена на победу. Я же просидела за спиной сестры на всех школьных контрольных, глядя в окно. Мне говорили: «Мариночка, сейчас Юля всё напишет, а ты спиши, только, пожалуйста, без самодеятельности». Я вообще не училась, я всё время мечтала и никогда не стала бы тем, кем стала моя сестра. Слава богу, что как-то случайно я попала в театр. Здесь моё место.

То есть, всё-таки, судьба играет человеком, а не человек судьбой?

— Конечно, я абсолютная фаталистка. И считаю самым главным везением в жизни, когда человек угадывает, в чём его судьба. Ведь очень часто люди мучаются, потому что им кажется, что судьба в чём-то другом, а понять в чём не могут.