Mарина Неелова — актриса из моей юности. Я, может, и в ГИТИС на театроведческий решил поступать под влиянием игры Нееловой. Хрупкая и сильная, трагическая и эксцентричная, всегда разная и непредсказуемая… Она была и остается для меня кумиром. И конечно, не только для меня

Отлично помню, как, еще учась в школе, я увидел Марину Неелову в антракте — американцы показывали в Малом театре спектакль «Игра в карты». Я увидел ее и чуть дар речи не потерял. Даже помню, что Неелова тогда была в вязаном платье. Дальше про спектакль я уже не думал. В зрительном зале я смотрел не на сцену, а только на нее...

Марина, прежде всего хочу поблагодарить вашу дочь Нику за то, что она уговорила вас дать мне интервью.

Я не могу сказать, что я хотела бы сказать ей то же самое. (Улыбается.) Она по-другому смотрит на подобные вещи. Она считает, что интервью, безусловно, входит в понятие профессии. И я тоже это знаю. Но… крайне не люблю.

Интересно, вы согласились, потому что дочка уговорила. Настолько вы ей доверяете?

Доверяю и хотела сделать ей приятное. Когда-то моя юношеская безответственность помогала мне иногда соглашаться на интервью. Я понимаю, что Ника, как девушка современная, смотрит на это другими глазами. Может быть, у нее есть какая-то безответственность прекрасная, которая у меня тоже была.

Мне кажется, вы из категории тех, кто вообще не может быть безответственным.

К сожалению, это так, и мне это безумно мешает. В безответственности есть какая-то прекрасная легкость. Легкость и даже наивность. А наивность — это тоже прелесть.

А вы стремились в детстве к лидерству? Или вам, может быть, было комфортней ощущать себя наблюдателем?

Смотря что вы имеете в виду под словом «лидерство». Быть первой в классе по математике, по химии?

Ну например.

Считала, что если быть, то первой или не быть вообще. Это плохое качество. Потому что если на физкультуре я не могла бежать быстрее всех, значит, не бежала вообще. Это неправильно.

Ну хорошо, а если тройка по химии — это была катастрофа?

Тройка по математике или химии — счастье, потому что меня это вообще не интересовало, я была счастлива, если меня не оставляли на осень. У меня были другие приоритеты. Я хотела скорее закончить школу, получить аттестат и поступить в театральный институт. Я на уроках сидела и видела себя на сцене: занавес открывается, занавес закрывается, свет зажегся, аплодисменты.

Откуда у вас мечта о сцене? Ваши родители имели отношение к театру?

Папа был инженером, мама тогда не работала. В свое время они оба прошли войну, где мама была радистом, — в восемнадцать лет ушла добровольцем. Так что они прожили, в общем, довольно сложную жизнь, никакого отношения к театру не имели. И конечно, всегда думали, что театр — моя девичья блажь. Все девочки хотят быть артистками, все мальчики — летчиками...

А почему вы хотели быть актрисой?

Я хотела быть балериной. Первое же посещение Мариинки произвело на меня такое сильное впечатление, что это было сродни ожогу. Я смотрела балет «Щелкунчик», мне было около пяти лет. Это стало почти наваждением — балет. Но здоровье у меня было хрупкое, я всё время болела, да еще Ленинград с его пронизывающими ветрами… Поэтому с балетом не получилось. А в первом классе я выиграла стихотворный конкурс. Сначала классный, потом школьный, потом районный, потом городской. Читала стихи: «Мы с Тамарой ходим парой, санитары мы с Тамарой». Так я прошла на всесоюзный конкурс. И должна была ехать на Кубу. Но на Кубу я не поехала — мама отвезла меня на Волгу к бабушке. И поэтому эта моя карьера чтеца закончилась не начавшись. Но автоматически, в результате этой победы «несусветной», меня определили в кружок художественного слова. Там начался второй этап моей «карьеры».

То есть у вас появилось такое стойкое увлечение?

Это не увлечение, это была страсть. Кружок был по понедельникам, средам и пятницам — и это были мои любимые дни недели. Школа летела мимо.

Скажите, вы росли в тепличных условиях или достаточно самостоятельно?

Наверное, я была самостоятельной. Потому что эта жизнь, театрально-художественная, занимала меня целиком — я сама ходила в театры, в кружок со второго класса. Моя жизнь была совершенно сосредоточена на этом. Даже я бы сказала, в этом была какая-то упертость: я точно знала, что мечтаю только о сцене. И не представляла, что могу не поступить в институт. Потому что если та-а-акая любовь, ну как же я не поступлю? В кружке я была примой, играла первые роли — надо сказать, на массовку я не соглашалась.

У вас вообще, я так понимаю, никогда и не было массовки.

Почему? Когда я пришла в «Современник», я играла и главные роли, и в массовках. Например, я бегала в «Балалайкин и Кº». Тогда был период, когда еще не имело значения, какие роли ты играешь. Сейчас это уже исключено.

Наверное, вы легко поступили в театральный институт.

Совсем не легко. Я поступила кандидатом.

Вот как?! Это парадокс, вы же были первой в кружке!

В кружке я была первой, но никто об этом не знал в институте. Ничего не было во мне такого, что могло привлечь какое-то внимание, хотя бы первичное. Никакой красоты у меня не было: какой-то хвостик задрипанный на голове, тощая, патологически стеснительная. Спасла только моя страсть нечеловеческая и понимание того, что если я не сделаю что-то несусветное, то не поступлю. Я читала материал, который не соответствовал моей внешности. Комиссия предполагала, что я сейчас буду чирикать, запою что-нибудь тихое. Но я страшным голосом, как иерихонская труба, заорала и таким образом удивила их, потому что они увидели это странное несочетание. Я понимала, что на фоне тех людей, которые поступали в театральный институт — девочек прекрасных, мальчиков высоких, статных, — я не вписываюсь в эту картинку.

А что значит вас взяли кандидатом?

Это означало, что если я первый семестр по мастерству не сдам на пятерку, то меня отчисляют. И что у меня не будет индивидуальных занятий с мастером.

Что вы испытывали, когда вот такая ситуация произошла? Вы были в шоке, мир рушился?

Я была так счастлива, что поступила, что меня не оскорбило, на каких условиях это произошло.

А когда справедливость восторжествовала окончательно?

Я сдала на пятерку мастерство и таким образом, значит, поступила. Но мало того что я поступила кандидатом, я единственная с курса получила по мастерству четверку в дипломе. У всех были пятерки, кроме меня.

Почему?

Потому что я начала сниматься на втором курсе, в фильме «Старая, старая сказка», и пропустила почти целый год. Потом я сдала все экзамены. Но тем не менее меня наказали.

Но ведь сниматься-то отпустили.

Ну, как отпустили… я ушла в академический отпуск. Я была вынуждена. Мне было это любопытно. Я, знаете, не воспринимала это как «я буду актрисой в кино, буду сниматься в главной роли». Мне просто было интересно, потому что это была та же самая профессия. Но и совершенно другая. Когда я закончила съемки, мне сказали, что, поскольку я пропустила целый год, меня не могут взять обратно на курс... Потом выяснилось, что надо извиниться перед курсом за то, что я вроде как погналась за славой, что мной двигало тщеславие, хотя это было не так.

Интересно, что вы сказали однокурсникам?

Я сказала: простите меня за то, что я не прошла вместе с вами этот курс; я, наверное, виновата перед всеми. Я думаю, что на курсе по-разному относились к этой ситуации. Но тем не менее меня простили.

То есть в этом смысле у вас не было никакой гордыни?

Абсолютно.

Марина, после института вас наверняка брали во все ленинградские театры.

Нет. Я никуда не показывалась. Мне, конечно, хотелось, чтобы меня пригласили, но меня никто не пригласил.

А вы говорите, не было гордыни.

Она у меня, видимо, выборочно как-то работает. (Улыбается.) Просто после того, как я снялась в кино с такими замечательными артистами, и, в общем, как-то неплохо вполне для первого раза снялась... Мне очень хотелось, чтобы меня пригласили. Но почти весь курс распределили в Волгоград, в ТЮЗ.

Неужели вы поехали?

Я не хотела в Волгоград, и у меня не было такой возможности. Умер отец, когда я училась на третьем курсе, и я не могла маму оставить одну — она была в тяжелом состоянии. Папа умер очень молодым. Неожиданно, просто в одну секунду. Я осталась в Ленинграде, и Надежда Николаевна Кошеверова, которая снимала «Старую сказку», сказала, что хочет, чтобы я осталась в Студии киноактера. И так счастливо сложилась жизнь, что Надежда Николаевна вскоре снова стала снимать кино…

Это фильм «Тень», где у вас тоже была главная роль.

Да. И потом «Монолог» Ильи Авербаха. Эта роль стала для меня основополагающей, что-то она мне открыла, совершенно другую страницу в моей жизни. Потому что до этого у меня было огромное количество предложений после этой «Старой сказки», на всяких там капризных девчонок. А это была первая в моей жизни драматическая роль. Я очень люблю этот фильм и очень люблю Михаила Андреевича Глузского, с которым у нас были нежнейшие отношения — отношения как между дедом и внучкой.

А как в результате вы оказались в Москве, в Театре Моссовета, да еще и репетировали с великим режиссером Анатолием Эфросом?

Мне посчастливилось, потому что я вышла замуж и, таким образом, переехала в Москву. У меня ничего не было, никаких контактов, знакомых, друзей. Но до того как я переехала в Москву, я познакомилась на съемках фильма «Ждем тебя, парень» с Сашей Леньковым. И мы там кривлялись вечерами, дурачились. Я изображала Доронину, Вертинскую, Олега Даля. И он сказал: приходи к нам в театр, у нас таких артисток нет, ты просто молодая Раневская! Только в этом возрасте можно поверить в такую глупость. Но показываться в театре мне было не с чем абсолютно, у меня не было никаких отрывков, в кино меня никто не видел. И Сашка сказал: а покажи Доронину, Даля — всё, что я ему на съемках демонстрировала. И вот с этим чемоданом показов я пришла к ним — весь худсовет сидел. Они посмотрели и спросили, есть ли у меня что-нибудь «своим голосом». Я подумала: ну знаете, если перед вами такой бриллиант, а вы не поняли... И ушла снова сниматься — в картине «С тобой и без тебя» я снималась целый год. И потом, просто зайдя как-то в гости к Саше в театр, встретила директора театра Лосева, который спросил: это вы молодая Раневская? Я говорю: да, я. Он сказал, что сейчас у них готовится один спектакль и я могу там порепетировать. Я неделю порепетировала, потом собрался весь худсовет, я показалась, и они меня приняли.

Знаете, что поразило в этом вашем рассказе? При вашей сумасшедшей любви к профессии вы, выйдя замуж, готовы были уехать из Ленинграда фактически в никуда. То есть личные чувства настолько вас поглотили, что всё остальное отошло на второй план?

Помимо любви, я знала, что всё равно буду поступать в театр.

Марина, ваш первый муж Анатолий Васильев был актером Театра на Таганке. Вы хотели там работать?

Никогда. Я очень любила этот театр со стороны, любила его как зритель, за кулисами проводила огромное количество времени. Но я понимала, что это не мой театр. Я хотела в «Современник». Потому что Олег Даль, с которым я начинала сниматься… Я предполагала, что в «Современнике» все такие блистательные артисты, как он, что совпало с действительностью. А Театр Моссовета… Я подумала: ну, начнем с Моссовета.

А как вы попали в «Современник», о котором, как вы говорите, так мечтали?

Тогда в «Современнике» стали искать актрису на роль Валентины в спектакле «Валентин и Валентина» — актриса, которая ее играла, ушла в декрет. Они пробовали уже много актрис. Я про это слышала, но, конечно, не могла сама прийти и сказать: попробуйте меня. Но на мое счастье вот так бывает, что все-таки как-то складывается. Виталий Яковлевич Вульф предложил обратить внимание на меня. Он видел «Турбазу» Эфроса, где я играла.

А в Театре «Современник» вас тоже не знали?

Нет, абсолютно.

То есть люди театра не любопытны. Кино не смотрят.

Никогда не смотрели и сейчас не смотрят. Меня попробовали Валерий Фокин и Константин Райкин, потом показали Олегу Табакову, который был тогда директором театра. Потом Галина Волчек посмотрела, потом весь худсовет, и они разрешили мне играть. И я одновременно играла Валентину в «Современнике» и работала в Театре Моссовета. И еще снималась в Ленинграде. Это было прекрасное время каждосекундной работы. Думаю, что, может, это было самое счастливое время в моей жизни. А потом мне предложили еще одну роль в «Современнике», а потом еще и еще. И однажды на репетиции «Из записок Лопатина», в мизансцене, в которой я ложусь на раскладушку, я заснула. Заснула от усталости. И проснулась оттого, что Волчек меня разбудила. Она сказала, что я уж совсем обнаглела — заснула на репетиции... в конце концов, надо выбирать, в каком театре работать. Естественно, я выбрала «Современник», хотя мне было неловко, что я так мало проработала в Театре Моссовета. Там так хорошо ко мне отнеслись. И Юрий Александрович Завадский, и Вера Петровна Марецкая были так нежны и внимательны ко мне… Но к тому времени «Турбазу» закрыли и Эфроса там уже не было. Театр «Современник» — мечта моя сбылась.

Я хорошо помню все ваши спектакли в «Современнике» — вы играли только главные роли. Мне интересно, вы чувствовали зависть других актрис? Потому что репертуар-то весь был ориентирован на Неелову.

Я помню, зрители смешно говорили: конечно, Неелова играет все главные роли, потому что у нее муж… главный режиссер Волчóк. Всё время говорили, что я либо племянница Волчек, либо ее сестра младшая. Но в театре никогда таких разговоров не было, хотя меня предупреждали, что «Современник» — театр непростой, что могут запросто съесть в первую же неделю.

Мне кажется, вы не из тех людей, которых можно съесть.

Вы знаете, я никогда в жизни с этим не сталкивалась. Я не знаю, почему меня это миновало. Я думаю, что профессиональные артисты, когда видят, что ты полностью отдаешься театру и делаешь это неплохо, тебя принимают.

Фамилия Неелова была не просто знаком качества — это означало высший пилотаж.

Я тогда об этом не думала совершенно. Для меня это было так естественно — так жить.

Вы говорите, что время было самое счастливое, когда было много ролей. Но вот что поразительно. Когда ваш муж Кирилл Геворгян, дипломат, был отправлен работать в Европу, вы на долгий срок уехали вместе с ним. Понятно, вы приезжали в Москву играть спектакли, но насколько для вас как для актрисы и такой ненасытной творческой натуры всё это было драматично?

Это было драматично, безусловно. Я просто понимала, что это что-то сродни «Осенней сонате», которую мы сейчас играем. Потому что эта профессия требует жертвоприношения, хоть это и громко очень звучит, тем не менее это так. Как только ты начинаешь ей даже немножко изменять, то у тебя случаются потери. Но несмотря на то что у меня была маленькая дочка, я не могла на пять лет бросить театр. Поэтому в Париж дочь и муж уехали без меня. И я так построила свою жизнь, что жила пунктиром по двадцать дней. За те дни, которые я была в Москве, я должна была сыграть репертуар двух месяцев — пятнадцать-двадцать спектаклей.

А потом вашего мужа направили послом в Нидерланды. Я помню какой-то репортаж — кажется, в программе «Время», — как вы, в статусе жены посла, устраивали прием. Такая вот абсолютно великосветская история. Для вас это было вынужденное занятие, или вы от этого получали удовольствие?

Нет, никакого удовольствия. Совершенно для меня не близкая роль, на сопротивление материала, что называется. Но я понимала, что должна это делать, потому что и так я только на двадцать дней приезжаю.

То есть в Голландии история повторилась?

Конечно. И в Голландии шесть лет я провела так же. Но там уже и дочка мою роль играла: присутствовала на приемах, замечала все недостатки, которые нужно исправить. Ника прекрасно знает три языка и умеет себя вести. В этом смысле я была спокойна, что она меня заменяет.

А вам пришлось изучать какие-то правила дипломатического этикета?

Перед самым отъездом я ходила на такие занятия, «знакомилась» с этикетом. И это было очень интересно. Интересно и увлекательно.

А вообще, когда вы вышли замуж за Кирилла, у вас произошла какая-то переоценка?

Конечно. Потому что раньше моя жизнь была полностью подчинена работе. И потом, рождение дочери стало очень большим событием в моей жизни, я бы сказала, может быть, самым главным.

Тем более вы стали матерью далеко не в юном возрасте.

Я просто успела, что называется, в последний вагон прыгнуть. Поэтому это было такое неожиданное счастье и даже, я бы сказала, самое сильное потрясение в моей жизни. Я абсолютно не уставала, когда дочка была совсем маленькая, — знаете, когда женщины говорят: это так тяжело, ребенок. Мне так всё было интересно и так нравилось это всё, что я даже не понимала, как можно говорить, что я устала. Наверное, это был возраст, когда я готова была к этому. Наверное, в молодом возрасте, совсем молодом, таких эмоций не испытываешь. Хотя, когда я читала «Осеннюю сонату» в первый раз, нашла для себя очень много пересечений.

Ваша героиня в спектакле «Осенняя соната» сделала свой выбор: она полностью посвятила себя профессии. У вас все-таки другая ситуация. «Осенняя соната» — это такой психологический поединок матери и дочери. У вас с Никой бывают какие-то абсолютные нестыковки?

Я думаю, что они есть у всех. Об этом можно судить по тому, как часто после спектакля подходят и говорят: это абсолютно моя история. Безусловно, и у нас бывали сложности. У меня были очень близкие отношения с папой, но с мамой у нас всё складывалось не очень гладко. Она была властной женщиной и, поскольку никакого отношения не имела к моей профессии, то многого не понимала. А объяснить какие-то вещи человеку, который занимается другим делом, практически невозможно. Потом и моя Ника, уже в возрасте шестнадцати лет, сказала мне, что всё ее детство состояло из расставаний со мной. «Ты всё время уезжала, я всё время тебя теряла», — сказала она мне однажды.

Такое, наверное, было больно услышать?

Ну конечно. «Когда ты приезжала, я была так счастлива, а через несколько дней ты опять уезжала». И еще как-то она мне сказала: «Ну ты же меня не воспитывала». Правда, потом сказала, что, если бы я бросила свою профессию и занялась только ее воспитанием и «котлетами», она бы мне этого тоже никогда не простила. Поэтому я очень ей благодарна. А сейчас, когда она тоже занимается творческой профессией, она меня понимает абсолютно.

Ника стала художником?

Она училась в Лондоне: закончила магистратуру по скульптуре, занимается инсталляциями и абсолютно посвящена своему делу. И никаких не может быть разговоров про выбор между профессией и еще чем-то. Она работает вообще круглосуточно.

У вас деликатный муж, который, я так понимаю, никогда вас не упрекал, что вы не на сто процентов заняты им?

Нет, никогда. Я думаю, что он просто очень умный…

Кстати, бывая наездами в Москве, вы, кажется, новых ролей не репетировали.

Нет, за это время, к сожалению, не репетировала и не выпускала премьер. По возвращении из Парижа я сыграла «Вишневый сад», потом была «Сладкоголосая птица юности», потом «Шинель» лет шесть назад. И сейчас только «Осенняя соната». Так что потери есть, безусловно. Это связано, я думаю, во-первых, с тем, что театр тоже как-то живет, не только со мной и не только ради меня, у него есть свои репертуарные задачи. Во-вторых, потому что иногда хорошую роль приходится ждать. Потому что просто играть, чтобы поставить галочку, что у меня еще одна премьера, — я такой задачи себе не ставила.

Это еще потому, что вы изначально были избалованы хорошими ролями.

Я не то чтобы избалована, но мне не хочется опускать планку, понимаете? Когда ты уже сыграла Чехова, Шиллера, Гоголя, Олби, Шекспира, то, конечно, не хочется играть, просто чтобы что-то играть.

От каких ролей вы обычно отказываетесь?

Я не отказываюсь, нет. Единственный раз отказалась от роли, просто посчитала, что я там не нужна. Во-первых, наступает возраст, когда неприемлемо играть восемнадцатилетнюю или даже тридцатилетнюю женщину. Это же не опера, где ты раскинул руки и запел. Поэтому на определенный возраст уже очень мало хорошей драматургии, которая была бы тебе интересна.

Мне кажется, идеальной ролью для вас была бы роль Аманды в «Стеклянном зверинце» Теннесси Уильямса. Не думали об этом?

Я думала, потому что мне как раз предложили ее сейчас в Театре Наций. Я попробую, почему бы нет. Я открыта для интересных предложений. Это не совсем моя роль, я бы даже сказала, совсем даже не моя роль. Но у меня и не было, надо сказать, таких ролей, которые бы я прочитала и сказала: вот это абсолютно моя роль.

А что вы вкладываете в понятие «моя роль»?

Такая роль у меня все-таки была в спектакле «Фантазии Фарятьева» по пьесе Соколовой. Когда я ее прочитала, я абсолютно знала, как я буду ее играть. Но меня не назначили на эту роль, сказали, что я не подхожу для нее. Лилия Михайловна Толмачева, которая ставила этот спектакль, сказала, что ей нужна угловатая, несуразная девчонка. А во мне, на ее взгляд, было слишком много женственности и чего-то там еще, что ей мешало. Я говорю: Лиля, ну я же все-таки некоторым образом актриса, я это всё сыграю. Но это был единственный раз, когда я попросилась на роль. И меня не взяли. Но потом возникли какие-то проблемы и Толмачева стала вводить на главную роль Квашу, и он сказал ей, что хочет играть со мной. И мы ввелись буквально за семь дней. И это была одна из самых любимых моих ролей, я обожала ее.

У вас была блистательная карьера в кино. Я говорю «была», потому что в последнее время вы как-то мало снимаетесь.

А нет ничего интересного, Вадим. Это ужасно. Ужасно жалко. Но должна сказать, что когда я смотрю какие-то новые фильмы или сериалы (теперь-то одни сериалы, по-моему, идут), то я понимаю, как хорошо, что меня там нет.

Я вас понимаю. Расскажите, а когда нет спектакля, нет репетиций, какой у вас распорядок дня? Спокойный, степенный или наоборот?

Абсолютно спокойный. Обычно я сижу читаю. Прекрасно себя чувствую, когда я одна и читаю.

А что вы любите читать? Романы Людмилы Улицкой, Дины Рубиной?

Нет-нет, я в основном читаю мемуарную литературу. Я уже давно перестала читать беллетристику, романы. Может быть, потому, что в профессии я живу в этом иллюзорном мире.

Марина, в свое время ходили слухи, что Олег Ефремов вас активно звал в Художественный театр. Было такое?

Да.

А почему вы отказались?

Мне казалось, что очень академический тогда был МХАТ, может быть, потому, что я была абсолютно удовлетворена тогда тем, что делала в «Современнике», может быть, потому, что я слишком верный человек. Сейчас другое время, сейчас миграция такая артистов и все играют и там и там, я не вижу в этом ничего плохого, если это возможно совместить. Но когда ты работаешь много лет в одном театре, то, не хочу говорить, что он становится твоей семьей, но ты с этими людьми столько пережил на сцене, что они тебе действительно становятся очень близки. И по прошествии каких-то лет вдруг вступить в новые отношения... Это очень сложно, на самом деле. Мне кажется, что почти никогда люди, прожившие какой-то большой срок в одном театре, перейдя в другой, были бы там счастливы.

Знаете, я очень люблю радиоспектакль «Жди меня» моего отца, режиссера Эмиля Верника, где вы с Ефремовым сыграли в дуэте. Там вообще грандиозный актерский состав был. Но когда папа предлагал вам эту роль, вы долго сомневались, думали. А что вам мешало дать согласие?

Я всегда боюсь, знаете.

Чего-то нового? Ведь на радио вы до этого не работали.

Нет-нет, не нового. Я боюсь, что у меня не получится. Я боюсь, что я что-то не сделаю, что у меня не выйдет так, как я бы этого хотела. Этот страх преследует меня всегда. У меня никогда не было уверенности в том, что это будет хорошо. Никогда. Поэтому я всегда оттягиваю момент принятия решений.

При этом, Марина, вы всегда побеждаете. Может, поэтому вы и дочку назвали Никой — что означает «победа»?

Я не вкладывала двойного или тройного смысла в выбор имени. Конечно, ее рождение было победой для меня, в этом смысле имя соответствует. Но мне хотелось какое-то короткое, сжатое имя… ведь каждое имя действительно несет в себе определенную энергию. Мне хотелось, чтобы эта победа сопутствовала ей всю жизнь.

Ника в Москве живет или в Лондоне?

Сейчас в Лондоне. Двенадцать лет своей жизни она прожила в Европе. Она очень серьезная девушка, гораздо серьезнее меня. Она прекрасно училась, с золотой медалью закончила школу, ей это ничего не стоило.

А чаще она приезжает в Москву или вы к ней в Лондон?

Мы стараемся так: «теперь твоя очередь». Ну, на день рождения она, естественно, приезжает — и на свой, и на мой, и на папин.

Скажите, насколько гармонично вы сегодня себя ощущаете?

Понимаете, для меня понятие гармонии, оно такое... очень зыбкое. Для меня гармония — это сочетание профессии и близости тех людей, которых я люблю. Но сейчас мало профессии — хочется еще успеть много чего сыграть. Но это уже проблематично. Очень много пропущенных ролей, не сыгранных, которые уже теперь не сыграешь, потому что «ей» восемнадцать или даже сорок. Но я думаю, что я с удовольствием пойду преподавать.

Правда? А зовут?

Зовут. В Школу-студию МХАТ звали и не только.

И вы созрели сейчас?

Я не знаю, мне еще хочется, конечно, поиграть.

Так можно же совмещать.

Совмещать можно, но мне кажется, что, если ты занимаешься таким делом, как преподавание, этому нельзя отдавать время таким образом: сейчас у меня есть час и послезавтра у меня есть полчаса. Этому нужно отдавать время по-настоящему, серьезно. Я когда смотрю на молодых актеров, которые только что пришли из института, они не привыкли сами думать, как правило. Их не научили. Они считают, что если режиссер ставит спектакль, так он должен сказать, что ты думаешь, когда молчишь. И у меня создается впечатление, что вот сейчас им только надо начинать учиться, что они прошли только предварительный курс. А они уже с дипломом и уже думают, что они артисты... А артистом ты можешь становиться всю жизнь и так и не стать им.