В "Театре наций" прошла премьера спектакля о личной жизни первого президента

Театр Наций представил долгожданную премьеру — «Горбачев». Первая постановка в истории отечественного театра, в центре которой — человек, перевернувший судьбу страны и вошедший в мировую историю. К тому же живой, который успел увидеть свою жизнь, воплощенную средствами театрального искусства. Жизнь, любовь, страсть и власть Михаила Горбачева и его супруги Раисы Максимовны оценил обозреватель «МК».

Она: — Она начала жаловаться на острую боль в спине. Ноги становились ватными, она стала падать в обморок. А за некоторое время до этого у нее появилось нехорошее предчувствие. «Я не хочу оставаться без тебя. Я не смогу жить. А ты? Что ты — женишься и будешь жить?»

Он: — Что за мысли тебя одолевают? О какой смерти ты говоришь? Ты молода, посмотри на себя в зеркало. Ты устала.

Она: — 22 июля российский врач диагностировал у Раисы Максимовны рак крови…

Так начинается сага под названием «Горбачев», которая с равным успехом может быть названа и «Горбачевы» — единство этой пары было реальным и не требует поддержки мифом. Оно требует рассказа о ней, чтобы увидеть и понять… что? Много чего, что вмещают в себя две даты (рождения и смерти) с коротким прочерком между ними.

Эту историю длиною в жизнь написал и поставил иностранец — латышский режиссер Алвис Херманис, имеющий в российской столице всего одну постановку, зато какую: «Рассказы Шукшина» в том же Театре Наций, много лет имеющую неизменный успех у самой разной публики.

Своего «Горбачева» Херманис показал не с официальной или мемуарной стороны (хотя в основе пьесы — мемуары, письма, документы). Прием, который он использовал, театр в театре, на официоз и не рассчитан вовсе: кому он интересен сегодня? А вот невидимая сторона исторической личности, личное и политическое закулисье, политическая кухня, так сказать… Впрочем, по признанию режиссера, его «Горбачев» вовсе не о политике, «а про удивительную семейную пару, которой было суждено изменить мир и во многом опередить свое время, про их любовь, мечты и разочарования».

Не знаю, не знаю — любовь советских Ромео и Джульетты… А фон, как ни крути, политический, и никуда от него не деться: он определяет, решает, убивает. Но пока все у них идет отлично, по плану, бодренько.

Пока мы попадаем в гримерку, где два больших артиста — Миронов и Хаматова — говорят своими голосами, смотрятся в зеркала, окантованные рамами из зауженных лампочек (как, собственно, и положено в театре), обсуждают, как разговаривал Михаил Сергеевич. Они пока еще не стали Михаилом Горбачевым и Раисой Титаренко — примеряются, пока еще на подступах к своим героям. Он — в джинсах, она — в черном трико и черной шапочке мима, под которую спрятаны волосы. Хаматова и правда как мим, лицо только не выбелено.

Но, наблюдая разговор артистов в гримерке, ты проморгаешь тот важный момент, когда они из Жени и Чулпан, двух крупных персон российской (театральной, и не только) действительности, превращаются в Михаила Сергеевича и Раису Максимовну. Он уже похохатывает, как он, откидывая голову назад; он уже говорит голосом первого президента: «када» вместо «когда» или «усе» вместо «все». А в ее голосе появляются высокие нотки нравоучительного свойства, как у училки младших классов.

Чем дальше, тем больше артисты будут достигать внешнего сходства со своими персонажами, в жизни на них мало похожих. Но сходство внутреннее дает полную иллюзию сходства внешнего. Причем эту похожесть, поддержанную разве что париками, скромным гримом, они еще и комментируют своими репликами. Отчего ты чувствуешь себя на качелях, переносящих тебя от реальности в театр и обратно. На глазах зрителей идет разбор текста, образов — через слово, ремарки, иронию над собой и другими — обезоруживающий, даже обескураживающий открытый прием. Переодеваются тут же, прячась за вешалку, увешанную в основном ее туалетами (о костюмах — отдельный разговор).

Она говорит голосом Раисы Максимовны, разминаясь при этом на полу и копируя манеру героини «с желанием как бы все разъяснять» — ни дать ни взять учительница. Он сидит на лежанке с текстом в руках — и вот уже пятнадцатилетний комбайнер на Ставрополье, которого мужики для прикола учат пить спирт, перелетает в Москву, в университет, на юридический. Студент Горбачев проявляет характер (не боится рубить правду в глаза не только однокурсникам), рассчитывает карьерные ходы, но не получает желанного. Наконец, он втрескается по уши в студенточку с философского факультета — с точеной фигуркой и тоже с характером какой-то мягкой и вкрадчивой силы. Оба — продукт своего времени и страны, хотя студентка Титаренко несколько раз помянет однокурсника Мераба Мамардашвили, впоследствии выдающегося философа, эмигрировавшего в 70-е из Союза.

Не в нем, конечно, дело. Тут — союз двух сердец, слившихся не сразу: у Раечки — несчастная любовь, ее не признала высокопоставленная мамаша жениха. И хорошо, что не признала: узнал бы мир тогда Раису Максимовну, выйди замуж она за некоего Зарецкого? Вряд ли. Став мадам Горбачевой, она сломала образ жен советской номенклатуры, над которыми ржал весь мир. А тут — стройняшка, хороший вкус позволяет ей элегантно одеваться — и когда они жили на его скромные сто рублей завотделом пропаганды райкома партии Ставрополья, и потом, когда она стала первой леди страны. И в костюмном вопросе нет никакой натяжки, желания приподнять героиню: художница Виктория Севрюкова отталкивалась от гардероба Раисы Максимовны, который в неизменном виде сохранил Михаил Сергеевич в своей квартире. Севрюкова костюмы стилизовала под время — от 50-х до кончины Раисы Максимовны, — и надо отметить их безусловную элегантность и, что особенно немаловажно, скромность: поначалу дешевенькую — голубое платьице в синий горошек, свитерок поверх пиджака, чтобы скрыть послевоенную худобу. А потом, разумеется, дорогую, как подобает супруге первого лица государства. Но не кричащую о ценнике и бренде.

Миронов хоть комплекцией совсем не Михаил Сергеевич, но его игра превосходна, хотя в их семейном дуэте он все равно вторая скрипка. Незаметно работает на партнершу — как принято говорить в театре, подает ей. А разве в жизни Горбачев был с ней другой? При этом не наблюдается никакой нарочитой романтизации. Напротив, их отношения весьма ироничны — в оценочных репликах, а то и взглядах, жестах. В первом акте вообще много юмора, пока Микки и Захарка (так звали друг друга супруги) не достигли высшей власти. А на самом верху все по-другому…

«Что день грядущий мне готовит» — ария Ленского перед дуэлью в записи Сергея Лемешева пройдет музыкальной красной нитью через весь спектакль. И если в первом она мило иллюстрирует сердечные страдания советских Ромео и Джульетты, то во втором — звучит как реквием.

Их глазами дана история страны: Горбачев и еврейский вопрос, Горбачев и труп Сталина, XXII съезд КПСС… Сахаров высказался о Сталине как о выдающейся личности. Все голосуют за вынос его тела из Мавзолея. Обсуждение с академиком Чазовым болезни Брежнева. Внутриведомственная кличка Андропова, оказывается, Ювелир — ведь его дед-еврей содержал ювелирную лавку. А все решал в Политбюро все равно хитроумный лис Громыко. Реальные личности — Шеварднадзе, Яковлев, Гришин… А «кремлевский заднескамеечник» (так называли партийцы Горбачева) ждал своего часа — и дождался. Он понимает, что «все прогнило, и все всё знают, и все молчат». Он хочет как лучше стране и народу, хотя в критический момент обмолвится, что «не женат ни на стране, ни на народе, а только на своей жене».

Второй акт — аскетичный, жесткий. «Достиг я высшей власти» (пусть и руководствуясь благом народа) обернется теперь известной личной трагедией, с которой началась история. Автор пьесы сознательно не акцентирует внимание на известных и, увы, печальных моментах правления Горбачева. Он объединит все в одну фразу, сказанную его супругой: «Эти шесть лет (1985–1991) прошли как один рабочий день». Тем не менее попытка нарисовать реальный, а не желаемый образ у Херманиса есть: Горбачев цинично рассчитывает алгоритм прихода к власти, не скрывает, что из личных карьерных интересов поддерживал главного советского идеолога Суслова в его античеловеческих позициях — в частности, сохранить за партией право решать, кому из граждан разрешать выезд за рубеж, а кому — нате-ка, выкусите. И эта фраза «я не женат на стране и народе» — все без иллюзий.

Второй акт пугает какой-то тупиковой тишиной. События в Форосе, инсульт Раисы Максимовны, от которого она почти потеряла зрение, наконец, приговор: лейкемия. Миронов от зеркала медленно оборачивается к залу уже в маске Горбачева-2020. Сильно располневший, с лицом, печенным как яблоко. Неустроенный и одинокий. Его Раиса — спина, опора, плечо и сердце — ушла тихо, затворив за собой белую дверь. На сцене остался один Горбачев — и его одиночество.

Рядом дамы хлюпают носами. В воздухе висит вопрос, и не один: потеря самого родного человека стоит ли желания быть на самом верху? И этими вопросами, на которых нет однозначных ответов, силен «Горбачев».