Столичные театроведы и театролюбы могут сколько угодно шутить про „прибалтийское засилье”, перечисляя звучные фамилии: Римас Туминас, Алвис Херманис, Миндаугас Карбаускис, мимо чьих постановок не пройдут ни здешние знатоки, ни просто ротозеи. Зрителя эти пересуды волнуют мало, ну уж точно меньше того, что он увидит или не увидит на сцене. Так что досужие разговоры лучше оставить сразу в стороне.

Именитый режиссер Някрошюс с именитым актером Евгением Мироновым уже имеют за плечами совместный „Вишневый сад”. И вот сейчас — „Калигула”, над которым работали (а среди актеров — еще и такие, как Мария Миронова, Игорь Гордин, Евгений Ткачук, Алексей Девотченко) „с погружением” и полной монашеской изоляцией до Нового года в Литве, в плену у режиссера. И потом, прервавшись лишь 1 января, в Москве. Кто-то уже заметил, что такого перерождения с ними еще не бывало. Камю все-таки, вопросы, страшно сказать, экзистенциальные: бунт, безбожие, власть, смерть, свобода.

Декорации скупы — ни от чего не отвлекают. Забор, собачья будка да унылый серый шифер всюду. За него прячутся, за ним живут, из него сделан трон, он ломается, крошится, заменяется новым. В центре есть еще приземистая триумфальная арка, за которой то ли небытие, то ли некая „вечность”. Откуда и выходят герои пьесы.

Калигула, исчадие всего ужасного, в начале спектакля — лишь влюбленный романтик. Правда, романтика с примесью инцеста: возлюбленная Друзилла ему все ж таки была еще и сестрицей. Если вдуматься, обычное дело для Древнего Рима. Но Друзилла уже мертва, жизнь без любви теряет смысл, луну не достать, и император Кай, сложив за пазуху себе осколки зеркала (или льда?), начинает свои жестокие безумства. Упраздняет обманщиков-богов, и теперь сам для окружающих граждан — Судьба. А никто и не против: патриции чуть ли не в чешках и рванине толпятся вокруг душегуба в ожидании казни, грабежа или насилия. Да и зрители тоже: Кая Калигулу в исполнении Евгения Миронова как-то сразу любишь, его появления на сцене ждешь. Некоторые сцены, где его нет, хочется перелистнуть поскорее.

Поэт Сципион порой приедается, страхи старого патриция кажутся не жуткими, у рогоносца Муция ненависти никакой, заговорщика-кокаиниста Керею тиран Калигула переубеждает на раз-два-три, не вытаскивая рук из заправленных внутрь алого пальто рукавов. Обаятельный, черт! Ему даже сила не нужна, потому что власть — в голове подвластного и больше нигде. Нужно только вдолбить ее правильно в голову, и все.

Беда в том, что Кай теперь понимает: наказания для него не будет. По крайней мере богов можно не бояться — если их больше нет. И это, как ни парадоксально, — самая большая печаль его познания.

Кроме самого Калигулы — еще две роли здесь, безусловно, прекрасны. Раба Геликона (Гордин), добывающего луну — эту невозможную мечту своего хозяина. И давней любовницы Кая — Цезонии (неузнаваемая Миронова), которая потихоньку спивается.

Доводя свой страшный эксперимент до логического конца и ни разу не обманув зрителя глупой надеждой, герой Миронова убивает и Цезонию. Но эта сцена, задуманная, видимо, еще и как некий садистический акт любви совсем сорвавшегося с катушек Калигулы, мне вдруг напомнила сладкий клип Ника Кейва с Кайли Миноуг про дикие розы. Не скажу, что меня это сравнение радует, но отвязаться от него тоже не получается, увы.

Подавив в себе последнюю вспышку человечности, даже не взглянув на добытую ему луну (оказавшуюся мертвой Друзиллой), Калигула отправляется прямиком в вечность. Сквозь жуткую мясорубку из дребезжащих зеркальных осколков.

„Встань в свободную нишу и, закатив глаза, смотри, как проходят века, исчезая за углом…”

История и не такое, конечно, рассудит. Но какое калигулам дело до истории? Свое-то дело они уже сделали.