В ноябре в московском Театре Наций премьера: Алвис Херманис поставит "Рассказы Шукшина" Гастроли Нового Рижского театра весной этого года стали едва ли не главным событием столичного театрального сезона. Обладатель многочисленных театральных премий и любимец международных фестивалей, Херманис отрицает авторитарный режиссерский театр, ненавидит актерские штампы и обожает русскую культуру. Он ставил Чехова и Евгения Гришковца, Гоголя, Владимира Сорокина и Достоевского. О том, как он пришел к Шукшину и начал репетировать вместе с Евгением Мироновым и Чулпан Хаматовой спектакль в Театре Наций, режиссер рассказал „Огоньку”.

Почему для своей первой постановки в России вы выбрали именно Шукшина?

Когда мне предложили поставить спектакль с русскими актерами, я понял, что хочу иметь дело только с такой литературой, какую больше не встречу нигде в мире, которая именно о России мне что-то особенное скажет. Нужна была некая секретная информация о вас. Конечно, все люди более или менее одинаковы в чем-то главном, но есть своя мистическая тайна у каждого народа. Ее можно почувствовать только на подсознательном уровне, и именно такое впечатление осталось у меня в памяти от фильмов Шукшина. Прозу его я раньше не читал-только кино смотрел.

Для меня каждый спектакль-это своего рода антропологический феномен. Я как будто гербарий собираю, только не из растений, а из определенных человеческих типов. Подробно исследую какой-то один слой действительности, например, то, как существуют сегодня старики, пенсионеры, как в спектакле „Долгая жизнь”, или какими были шестидесятники, поколение наших родителей, как в „Звуке тишины”. Мне важно, чтобы все было совершенно конкретно, точно, поэтому мы с актерами поехали на родину Шукшина, в село Сростки.

И какое там было самое сильное впечатление?

Оказалось, что и от гостеприимства можно устать. Там у всех сердца размером XXL. Подтвердилось мое подозрение, что Шукшин особенно ничего и не придумывал-просто талантливо рассказывал истории про своих односельчан. Некоторых из них мы встретили-они еще живы.

Судя по вашим постановкам, вас больше привлекают не какие-то исключительные личности, а самые обыкновенные люди-вот и „Латышские истории” в вашем театре рассказывают бывший моряк, воспитательница детского сада, солдат-контрактник.

Я пробовал делать спектакли про современных успешных городских людей-и чего-то там не хватало, какие-то они скучные получались. Я тоже принадлежу к этой прослойке и слишком хорошо знаю, как много мы придумали способов спрятать свою потаенную внутреннюю жизнь, как много у нас масок и как мы, по сути, неискренни. Рассказ о жизни таких людей невозможно сделать поэтическим. Меня вообще многие упрекают, что я больше люблю говорить о неудачниках, лузерах. Вроде и у Шукшина герои простые и не слишком продвинутые, но для меня они-это наследники Иванушки-дурачка, который был гораздо умнее многих. Да и рассказы Шукшина я воспринимаю как сказки, а мне и в сказках, и в жизни интересны только те люди, которые сохранили способность ошибаться и совершать непредсказуемые поступки.

То есть в то время, когда многие молодые русские мечтают прежде всего стать гражданами мира, вы решили напомнить им об их национальной самобытности?

Но я и у вас заметил, что поклонение Западу-в широком смысле-сейчас кончилось. Кроме того, в спектакле будет понятно, что наши герои-это прежде всего современные молодые москвичи, которые рассказывают шукшинские истории советского времени. В отличие от своих персонажей они уже знают, чем все закончилось.

Вы как-то сказали, что не ограничены языковым барьером, потому что на репетициях не разговариваете, а молчите. Что это значит?

С недавних пор я пришел к убеждению, что самое интересное-это когда спектакль придумывает не один человек, а множество людей. Я ничего не навязываю и не диктую. Иногда это вызывает недоумение у актеров, особенно за границей,-им кажется, что, может быть, я недостаточно подготовлен для работы. На этот случай у меня всегда есть в запасе несколько заранее приготовленных решений, но жизнь показывает: то, что мы придумываем вместе с актерами на репетициях, что они сами предлагают, оказывается гораздо интереснее всех домашних заготовок.

Это распространяется и на русских артистов?

Конечно. Сейчас и в науке, и в бизнесе приходят к тому, что что-то стоящее можно изобрести только сообща. Кроме того, поездка на Алтай очень повысила уровень нашей ответственности за спектакль по рассказам Шукшина-это почувствовали все. Мы просто не можем подвести тех людей, которые нам рассказывали про себя там, в деревне. Да и энергетика у прозы Шукшина особая-очень добрая, позитивная. Материал не только не сопротивляется, но помогает. Я работаю с необыкновенными актерами: взять хотя бы Чулпан Хаматову. Несколько дней назад я был совершенно счастлив: Чулпан подарила мне альбом рисунков Юрия Норштейна. Я не знаком с ним, но его фильмы, его метод работы-это эталон для меня. Мне кажется, именно с такой тщательностью, так подробно и нужно делать спектакли.

Но Юрий Норштейн вот уже долгие годы не может выпустить свою „Шинель” по Гоголю, которая, правда, как считают осведомленные люди, уже шедевр, а вы ставите по три-четыре спектакля в год, да еще в разных странах. Не кажется ли вам, что чересчур подробный, замкнутый на себе и своих поисках театр рискует превратиться в подобие секты или монастыря, из него уходит жизнь, воздух? Не здесь ли одна из причин трагической истории с изгнанием (или уходом) из своего театра Анатолия Васильева?

Любое творчество по природе своей интровертно. Есть премии, фестивали, интервью, вся эта шумиха-а есть работа над спектаклем и невидимые миру слезы. Что касается Анатолия Васильева-к сожалению, я не видел его последних спектаклей, но мне кажется, что он сфокусировал свое внимание на таких сторонах театрального дела, которые интересны очень узкому кругу зрителей. В мемуарах Юрия Никулина есть такой эпизод: один жонглер 10 лет учился жонглировать спичками (это очень сложно, потому что спички, как известно, легкие). Вот он наконец достиг небывалого мастерства и вышел на арену-увы, зрители в огромном цирке просто ничего не увидели и не смогли оценить его искусство.

Удивительно, что в ваших спектаклях нет никакой обиды на прошлое, как это принято сейчас в Прибалтике.

Я принадлежу к поколению, которое не успело сильно пострадать от СССР, бывшего конечно же вполне людоедским обществом. Меня не сажали, у меня никогда не закрывали спектаклей-поэтому во мне не кипят те негативные чувства, что есть у многих актеров нашего театра, даже если они старше меня всего на пять-шесть лет. После театральной школы в конце 80-х я три года работал актером. Между прочим, первым сыграл в советском кино инвалида-афганца-в перестроечном фильме „Фотография женщины с диким кабаном”, который в свое время посмотрели 18 миллионов. Потом обиды-это очень непродуктивно. Сейчас ведь так все перемешалось: в Риге люди старшего поколения, в том числе латыши, до сих пор встречают Новый год по московскому времени, в Юрмале самые дорогие дома принадлежат русским. Хотя я не понимаю, почему ваша пресса так тенденциозно пишет о Прибалтике. Вот умерла великая актриса Вия Артмане-так по российскому телевидению говорили, что она чуть ли не в нищете провела последние дни. Это вовсе не так. Да, на ее квартиру нашлись бывшие владельцы-но когда по всей Прибалтике возвращали жилые дома бывшим владельцам, то никому ничего не компенсировали, а ей как раз дали две квартиры, конечно, другого качества, но все же дали. И последние годы она жила не в какой-то хижине без удобств, а в нормальном коттедже типа Переделкино. И хоронить ее вышла вся Рига-на моей памяти это первый раз, когда перекрыли главную улицу города, чтобы все желающие могли проститься. Вообще, самая большая причина беспокойства сегодня-это понимание того, что миром никто не управляет, нет никакой единой идеи и каких-то общих правил игры. Поэтому лучше заниматься театром.