В Таганроге прошло очередное мероприятие из программы поддержки театров малых городов Театра Наций — лаборатория современной драматургии под руководством Олега Лоевского и Елены Носовой, куратора проектов Театра Наций.

Таганрог — небольшой (250 тысяч жителей) город на берегу Азовского моря: построен Петром I, затем разрушен по договору с Турцией, затем выстроен снова. Родина Чехова и Раневской (музеи Чехова есть, дом Раневской пока так и стоит закрытым). Здесь работает «старейший на юге России театр», много зданий в стиле модерн и «купеческих» домов начала XX века — ветшающих, но со следами былой красоты.

Этим летом Таганрог пережил нашествие «зеленого комарика». А еще город переживает перманентный конфликт официального Театра им. А. П. Чехова (того самого, старейшего) и маленького Молодежного, где работают профессионалы и который сражается за звание муниципального, но пока — тщетно.

Театр — тот, что Молодежный — молодой и инициативный. Он работает сейчас на площадке здешнего Молодежного центра, и именно сюда приехала лаборатория Театра Наций. Неделя мастер-классов по сценречи (Егор Архипов) и сцендвижению (Ирина Галушкина), неделя репетиций — и три эскиза, собравшие множество зрителей в конце августа в таганрогском зале.

Новое лицо Адама
Первый эскиз — по пьесе Нила ЛаБьюта «Порядок вещей» («The shape of things») в постановке Георгия Цнобиладзе — прошел на сцене Молодежного центра. Действие разделено на несколько глав, заявленных субтитрами: это этапы проекта Евы (Елена Захарченко) по преобразованию Адама (Александр Коваль).

Художник Антон Тимченко, подключившийся уже в процессе создания эскиза, создал для спектакля интересное визуальное сопровождение. Сцена затянута белым, и с каждой новой главой художник рисует на стенах новое лицо Адама: вот у него новая прическа, вот новый нос — а выражение все более обескураженное… Это графическое сопровождение не только способствует раскрытию героя, но и проводит параллельный сюжет современного искусства — мультижанрового, искусства масс. Получается почти комикс, манга, со вполне современной историей о манипуляции, искусстве и его границах — с уместным использованием камеры и проекции, с живыми поцелуями и велотренажерами, с остроумным использованием кресла-груши и противопоставлением фаст-фуда и ЗОЖ.

Елена Захарченко играет Еву скорее как страстную и обиженную девушку, чем как циничного Пигмалиона от совриска, и, пожалуй, жаль, что в конце эскиза не была придумана разгадка для последних слов ее героини. В финале Адам оказывается жертвой, живым произведением искусства, а его портреты — галереей тщательно зафиксированных перемен. Галереей, которую на глазах зрителей снимают и частично продают. Вопрос только в том, рада ли новая «Галатея» своему рождению.

Несмотря на небольшое количество времени для репетиций и неопытность некоторых артистов, эскиз получился динамичным и захватил зал. На обсуждении много внимания было уделено вопросам морали: зачем на сцене произносят слово «пенис», и можно ли сюда приводить подростка; зачем в современном театре так много неприличного и так открыто целуются; вообще — чему учит эта пьеса? Почему она не подает пример? «Мир не стерилен, — отвечал в итоге Олег Лоевский, — хотите стерильного искусства — смотрите мультфильмы».

Караоке-Пушкин
Второй эскиз, по пьесе Олега Богаева «33 счастья», Алексей Логачев поставил в пространстве фойе. Зрители расположились с трех сторон импровизированной площадки, на которой развернулись призрачные страсти былых времен и современности.

История о Старухе и ее не золотых рыбках — ироничное переосмысление драматургом пушкинского сказочного сюжета. Если у Пушкина желания строятся по закону градации, то у Богаева — вольно, эпизоды могут замещаться и перемещаться, логика развития сюжета прихотлива, что создает сложности для постановщика и артистов. Алексей Логачев объединил не очень последовательный ряд желаний общей ностальгической интонацией, превратив трагикомедию в комедию с грустным финалом, уместную на новогодних праздниках.

Да и действие тут происходит в Новый год: Старуха (Людмила Илюхина) впервые встречает новый год одна и смотрит «Голубой огонек». Именно оттуда приходит к ней ВИА «Золотая рыбка» — остроумная выдумка режиссера: «рыбку» играют пять молодых ребят, студийцы; они же — и внесюжетные сценические помощники. Их главная функция — исполнять желания, но ВИА «Золотая рыбка» еще и поет ностальгические хиты советского времени. И поет хорошо.

Людмила Илюхина и Владимир Волжин составили яркий актерский дуэт. Их Старуха со Стариком — типичная пара, прожившая вместе много лет, но счастья так и не пережившая — или не осознавшая его? Артисты дают болезненно узнаваемый портрет семьи, охваченной заботами, семьи, которая по привычке не умеет радоваться даже чуду.

Сложный внутренний мир Старухи замечательно воплощен Людмилой Илюхиной: здесь и безысходность, и ревность, и любовь — на фоне привычного мрачного ожидания беды. Ярко проступает фатальное неумение русского/советского человека желать: и Старуха, и воскресший Старик просто не могут придумать, что бы могло принести им спокойствие и счастье. Не жили хорошо — а заново начать и не получится.

Правда, во второй половине эскиза, с нарастанием фантастических событий, это настроение ослабевает, и побеждает просто комедия: забавные и удивительные преображения, милые песни back in USSR, ностальгия. «Театр добра» как он есть. И на обсуждении эскиза царило зрительское благодушие.

Как Зоя гусей-лебедей кормила
Третий эскиз, по пьесе Светланы Баженовой «Как Зоя гусей кормила», режиссер Сергей Чехов вписал в пространство подвала под сценой. Здесь оказалось все, что нужно: высокая тумба из типовых советских блоков, на ней телевизор; по сторонам — полукруглые ниши в стенах, для света — настольные лампы. А также теснота и духота: не намеренные, но весьма подходящие к обстановке эскиза. Ведь, спускаясь под сцену, мы спускаемся в подземное царство.

На подходе нас встречает пугающей статуей выразительный Владимир Бабаев. Мы еще не знаем, что он будет завистником и насильником Плоцким, но образ устрашающего существа из какой-то японской традиции (обнаженный торс, белый грим на застывшем лице, длинная черная юбка, босые ноги) убеждает, что нас не ждет комедия.

И правда, комедии не случится. Будет рассказ о страшном, безвыходном, душном сосуществовании людей в каком-то странном мире.

Наверное, в России: вначале звучит нуарная колыбельная: «Пойдем в темненькай лесок / под ракитовый кусток / выкопаем ямку / закопаем мамку / будем жить да поживать / да нашу мамку вспоминать».

Может быть, на забытой космической станции: вентилятор в углу, увешанный магнитной лентой, призван напоминать о звуках Земли; фоном звучат странные технические шумы. Да и люди похожи на андроидов. Зоя Марковна (Екатерина Андрейчук) периодически воет сиреной и говорит странными обрывками фраз: «От этого получился ум». Женя (яркая, пластичная Светлана Малахова) до поры до времени сложена в ящике, одета очень откровенно, а говорит и двигается, как кукла. Остраненные, восходящие интонации, которые лишь к середине действия немного «размораживаются». Все ремарки зачитываются, создавая своего рода радиоспектакль.

А еще этот странный мир — посмертный фольклорный морок, дурное циклическое время мифа, где постоянство поддерживается ритуалами: «Шапку надень». Полуживая, вечно воскресающая Зоя в мешковатом цветном свитере — здешняя Баба-Яга, повелительница смерти и животных, недаром она вспоминает гусей (лебедей), общается с черепом любимого когда-то Илюши, а в ее нише и вправду «нос в потолок врос». Плоцкий — стильный и пугающий Кощей, пристально, с помощью камеры, наблюдающий за героями (крупные планы в телевизоре).

А Владимиру (Константин Илюхин) досталась роль Иванушки. Этот интеллигентный мужчина, растрепанный, в очках — самый живой в этом мире, хоть и примороженный, завороженный круговоротом повседневности и вот этого материнского «я себя как женщину похоронила». Он хочет вырваться из этого круга, но не знает, как: несмотря на все уговоры, мать не умирает «по времени». Плоцкий привозит к нему сельскую, глуповатую, очаровательную Женю — но счастье Иванушки, который не завоевал эту царевну, длится недолго. Иванушка оказывается единственным смертным в этом выморочном пространстве.

Удивительную вещь режиссер сумел сотворить с актерами за эту неделю: они с видимым наслаждением вошли в концепцию, разыграв мелодию пьесы полифонично и точно. Никаких актерских штампов, никакого самолюбования, только следование напряженному внутреннему ритму — отчего внешне спокойные сцены наполняются тектоническим напряжением.

Сказка кончается так же, как начинается: счастьем, но на новом уровне. Сказка наоборот, кошмар Проппа, кончается тоже тем, чем начинается: теснота, духота, посмертная колыбельная. Да вот только героя, кажется, уже нет. И из телевизора глядит на нас невозмутимое, лишенное мыслей, страшное лицо Плоцкого: в какой-то момент он начинает по-птичьи подергивать головой.