Наше невнимание к сочинениям австрийского писателя испанского происхождения Леопольду фон Захер-Мазоху по меньшей мере удивительно. И дело даже не в том, что среди его предков есть славяне, что его называли „малороссийским Тургеневым” и что фамилия героини его самого знаменитого романа Дунаева. Просто когда другой австриец — Зигмунд Фрейд — утверждал, что „моральный мазохизм” есть отличительная черта многих русских типов характера' (а имел он в виду скорее всего героев Достоевского), к этому надо было вовремя прислушаться и почитать „отца мазохизма” — глядишь, и бед на Руси было бы поменьше.
Захер-Мазох впервые вышел у нас отдельной книгой всего четыре года назад. И сразу же привлек внимание театральных деятелей, но так и оставался на бумаге, пока наконец режиссер Анатолий Ледуховский не создал из романа „Венера в мехах” даже не пьесу, а некую „игровую модель” и с помощью продюсера и художника Сергея Бархина и прекрасных артистов Елены Козельковой (Театр „Современник”) и Евгения Герчакова (бывший актер Театра „Эрмитаж”) представил на подмостках довольно элитарное зрелище: черная комната, герои — Северин фон Кузимский и Ванда фон Дунаева — в черном, зрителей в комнате человек двадцать и сидят они к рампе так близко, что просматривается малейшее движение каждого мускула на лицах актеров.
Отправляясь смотреть игру по правилам „мазохизма”, ждешь не только накала страстей, но и, конечно же, эпатажа — хлыстов, цепей, крови. Правда, роман Захер-Мазоха удивительно целомудрен (почти „Манон Леско”), никакой сексопатологии там практически нет. Но в наше время разнузданных страстей, да еще имея под рукой такой материал, Ледуховский мог бы, конечно, придумать что-нибудь забористое, тем более что воображения, судя по его спектаклю „Маркиза де Сад”, режиссеру не занимать. Но он взял и всех надул: полностью отказался от „клубнички” и создал „силуэтный спектакль”, где в зависимости от ракурса, в котором подается актер, меняется не только смысл сказанного — меняются сами герои: в одной позе Северин и Ванда молоды, в другой — неуклюжи. Тончайшие нюансы, полутона, внутренние краски. Ну а мазохизм — эротическая основа взаимоотношений героев? Он в спектакле присутствует, но как бы подспудно.
Ледуховский не случайно строит свой спектакль именно так: он полагает (и справедливо!), что у нас совершенно другая культура эротики, и чтобы наш холодный рассудок уступил место страсти, нужна критическая, буквально пограничная ситуация — только тогда наша природа сможет себя обнаружить. А иначе она под замком с семью печатями, и о том, что „страсти в нас не остыли”, можно догадываться лишь по завуалированным репликам и полунамекам.
Козелькова и Герчаков безукоризненно следуют замыслу режиссера. Сила их обаяния, актерское поле и виртуозная техника держат зрителя в напряжении (и это притом, что на сцене почти ничего не происходит) в течение полутора часов — спектакль идет на одном дыхании.
И хотя никакого натурализма в „Венере в мехах” нет, смею утверждать, что спектакль достаточно эротичен: актеры посылают публике невидимые импульсы, и она, завороженная ими, чувствует некое волнение. Экзотические отношения героев равнодушными оставить не могут. Ну а что касается открытого мазохизма, его, по мнению режиссера, более чем достаточно в нашей политической жизни.
Жиль Делез в „Холодном и жестоком” писал об эстетике мазохизма. Ледуховский показал эстетизм отношений мужчины и женщины, лишенных мазохистских обрядов истязаний и пыток. От Захер-Мазоха в свой спектакль он взял застывшие позы, которые постоянно принимают Венера и Северин, эти „задержанные образы” отождествляют их со статуями, с портретами, со старыми фотографиями.
Открою секрет: Ледуховский, по его словам, обратился к Захер-Мазоху лишь потому, что сработался с Козельковон: она очень ярко сыграла графиню де Сен-Фон в его „Маркизе де Сад”. На первый взгляд, Козелькова на роль „роковой женщины” не очень-то и подходит: Ванда не просто молода и красива, она волшебно-восхитительна, прямо-таки богиня любви — недаром ее прозвали Венерой! Но, по мнению режиссера, такую Ванду, которую придумал он, может сыграть лишь зрелый мастер. Козельковой в первую очередь присущи масштаб личности, внутренняя убежденность в своей неотразимости, огромная притягательная сила, а также некая загадочность; осмелюсь утверждать, что именно она и привлекает внимание зрителя — разгадать секрет-то хочется! Вот одна из мизансцен: Козелькова в широкополой шляпе, макси-пальто и темных очках восседает на стуле, устремив взгляд куда-то вдаль. О чем она думает? Конечно, о любви. Сильной и страстной. Ну а Герчаков? Нет, он вовсе не на коленях, не с поникшей головой, не „уничтоженный”, как это должно быть у Захер-Мазоха. Его мысли отнюдь не рядом с любимой, а где-то в заоблачной выси; он - мечтатель романтик, живущий ради иных, лучших миров, где его неземная любовь сможет наконец-то найти воплощение.
У Ледуховского нелегкая театральная судьба. С одной стороны, он известен как автор тонких, проникновенных спектаклей, его работы видели во многих странах Европы. С другой же - возглавляемый им театр „Модель” не имеет собственного помещения, даже костюмы и декорации хранить негде. Хочется надеяться, что такая ситуация все же скоро изменится (вот бы ему спонсора'): идущий просто обязан оси лить дорогу, даже если они трудна. Ну а Мельпомена к своим талантливым детям благосклонность рано или поздно обязательно проявит.