Словно зеркало зеркалу снится

Тишина тишину сторожит.

Анна Ахматова

В «ГрозеГрозе» Евгения Марчелли, наверное, впервые в истории этой постановки не гремят громы, не сверкают молнии. Марчелли выступает в «ГрозеГрозе» повелителем иных стихий, не только природных.

Столь насыщенного и филигранно разработанного мифопоэтического пласта в его спектаклях еще не было. В «ГрозеГрозе», поставленной им в столичном Театре Наций, откликается сюжет о Сотворении мира и живут образы «Божественной Комедии». Марчелли волнуют пульсации Космоса и электрона, ритмы дыхания планеты, феномен двойного сознания, пробуждение сущности человека и его Эроса как высшего начала через Волновое зеркало Вселенной.

Возможно, это самый нежный, акварельный, трепетный и поэтический спектакль Евгения Марчелли. «ГрозаГроза» начнется с плеска воды. Тишину нарушает лишь журчанье ручья. Все вокруг овеяно маревом ирреального, фантастического мира. На заднике – большое панно, огромная картина в раме. Подводное царство с русалками, водяными феями, вода укрыла их с головой. Прекрасные, они безмятежно беседуют в своей стихии. Прозрачная голубизна хрустальных волн мгновенно берет в плен. Вода – и река жизни, и бесконечное блаженство, и чаша испытаний, и омут.

Залюбовавшись русалками, Кулигин скажет:

- Вид необыкновенный! Красота! - и тут же следом зазвучит несколько фривольный и чудаковатый напев. «- Ловил я много разных рыбок, Я знаю клёвые места, Но только Ты – Рыба моей Мечты!… Но только Ты… Только ты…» Ольга Антипова (в спектакле она играет роль приживалки Кабановой) поет песню Сергея Шнурова , аккомпанируя на балалайке. В ее аранжировке песня трогательна, задумчиво-протяжна и лишена привычной исполнительской бравады. «Рыбу моей Мечты» режиссер выбирает не случайно. Русалки, русалии, рыбы – обитатели одной стихии. По всей вероятности, по знаку Зодиака, Катерина – Рыба, символ ее - двойственность, страсть к разрывам с собой, непреложность и твердость поступков - «на разрыв аорты», катастрофизм.

Сценограф Игорь Капитанов в согласии с режиссерским замыслом конструирует на уровне колосников особое Зеркало-Призму, с крышеобразным покрытием, способное диагонально (на небесах!) отражать, опрокидывать водные сцены, отражая озерное Око, так, словно мы видим Катерину в водной стихии с высоты птичьего полета.

И в то же время на сцене – обыденная русская жизнь, с естественными интонациями и движениями дущи, где даже о смерти говорят буднично, высыпая песок из туфельки на речном берегу. Где нет никакого темного царства, и Кабаниха – не ведьма с суковатой палкой, а встревоженная, смятенная, любящая мать. И Дикой (Виталий Кищенко) - не столько самодур, сколько бражник, со своим хмельным бытием. Люди как люди. Живут земной и «слишком человеческой» жизнью. Даже и суета им неведома, о которой говорит Феклуша.

ДОЛГИЕ ПРОВОДЫ

Любимый прием Марчелли – замедленный ритм Прологов его спектаклей - свеобразных увертюр.

Тихон парится в бане, и Глаша (Татьяна Паршина), безответно влюбленная в него, страдает перед разлукой, обдает из ковша холодной водой, подает полотенце. Как противостояние пьяным выкрикам и выходкам Дикого - неторопливо, чинно, царственно входит в дом Кабановых странница Феклуша (Анна Галинова). Как удивительно она говорит! Тихо, просто! Рассказывает сказки, истории. сны. живет, иронически дивится жизни, ее многообразию, слушает, впитывает... Никого не осуждает. Радуется любви как весеннему солнышку. Праздничная.... Жар-Птица, пришедшая из Страны Сказок (среди стильных, модных костюмов - особо следует отметить в спектакле красно-кумачовое платье Феклуши, в русском народном духе, с аппликациями. вышивкой, ожерельями – и сказочным венцом- кокошником с каменьями, – сделанное художником по костюмам Фагилей Сельской).

Замедленная благостность взрывается криками Кабанихи.

- Ой, не могу! Не могу! Не могу! – Марфа Игнатьевна - Кабаниха бежит по сцене с плачем и стенаниями. Марчелли обостряет этот эпизод, опираясь всего лишь на вопрос Феклуши: - А что, хозяйка-то, станет выть аль нет?

Станет, куда же деться. Лить слезы и «выть» при проводах –отъезде сына хоть на увеселения, хоть на военную службу - обязательный обряд.

Сквозная тема Кабановой – торжество материнского, хозяйского права. Анастасия Светлова дает в Кабанихе поистине животную, звериную привязанность к сыну, такой силы и температуры, какая бывает в античных трагедиях. Ей все больше жаль своего сына, для нее все еще ребенка. Она так и называет его (внося свое, личное, не по Островскому, обращение к Тихону): - Ребенок мой.

Кабаниха интуитивно чувствует грех на уме у своей невестки.

«Мать чего глазами не увидит, так у нее сердце вещун, она сердцем может чувствовать». В какой-то момент Марфа Игнатьевна сорвется на скандал, на истерику, на провокацию, отчитывая Тихона. Что ж, Катерине все можно? - Хоть любовника заводи! А?! И это, может быть, по-твоему, ничего? Дурак! – сама того не ведая, Кабаниха фактически толкает Катерину к решительному шагу.

Перед дорогой девушки за столом крутят Тихону самокрутки, набивая их табаком. За общий стол сядет и Кабаниха. Катерина подчеркнуто не участвует в этом занятии. Она достанет папироску, вовсе не самодельную, а дорогую, изящную - и демонстративно закурит, пуская кольца дыма.

В этом неожиданном жесте (такая ли уж она смиренница?) – обнаружится язвительная ирония, не смирение, а ее превосходство и самостояние. Молчаливый поединок снохи и свекрови продолжится тем, что и Кабаниха поступит точно так же. Возьмет свою папироску и закурит… Следом за ними насмешливо закурит и Варвара.

Марчелли доводит сцену до комического абсурда. Он насмешлив и драматичен одновременно. В сцене табачной «дуэли», в этом трагифарсовом «перехлесте» – драма всех участников сцены. Катерина – вся в ожидании заветной встречи с Борисом. Папироса снимает напряжение, подчеркивает ее позицию. Кабаниха убита своей точной догадкой. Пропадет ее сыночек «ни за понюшку табаку», да и вообще, судя по всему, «дело – табак»!

СВЕРХСТИХИЯ. КЛЮЧ К ЛЮБВИ

Во время расставания с Тихоном на лице Катерины – Юлии Пересильд блуждает странная полуулыбка. Отъезд Тихона, отсутствие мужа для нее - соблазн.

Катерина разговаривает сама с собой, с водой, уходит в странно-счастливое и трагическое состояние. Она умирает от жажды у ручья. Она задыхается на своих воздушных путях без воздуха. Душе опостылела ее оболочка. В ощущении священного хмеля Катерина жаждет вырваться из своего «Я». Марчелли обнажает Эрос невозможного, раскрывает природу непредсказуемых и запретных желаний, блуждающих потаенных энергий.

Катерина - Юлия Пересильд, Тихон - Павел Чинарев

В такие моменты в спектакле возникает Геенна огненная, врата Ада. В грозовых облаках, в мареве дыма из пропастей земли выдвигаются темные фигуры Возмездия. Барыня (Ирина Пулина) – не сумасшедшая старуха из бытовой школьной пьесы, не юродивая, и даже не пророчица, а грозное Воземздие Судьбы, сродни Командору в «Дон Жуане» .

Двойственность Катерины - в ее «разорванном сознании», в ее способности к рефлексиям, в полярности русской души. Вот почему на небосводе - двойная Луна, символ сложной противоречивости ее натуры. Тихон и Борис смешались в сознании Катерины в одно, налицо парадоксальное удвоение сознания. Вот-вот полыхнет огонь в Катерине, и так займется, таким пожарищем окатит, что не погасишь!.. Страсть бросает Катерину к Варваре, ей немыслим союз ни с одним мужчиной, кроме законного мужа. Практичная Варвара знает рецепт излечения, у нее давно приготовлен ключ от калитки – для свиданья Катерины с Борисом.

Но чем все-таки притягателен для Катерины Борис?

В пьесе Островского Кулигин (Дмитрий Журавлев) цитирует Ломоносова. «Открылась бездна звезд полна. Звездам числа нет. Бездне – дна». - Ломоносов? - узнавая, скажет Борис. –Небольшое режиссерское своеволие в реплике Бориса , которой нет у Островского, дает ответ на многие загадки. И Катерина, и Борис – люди поэтического склада, а потому чужие для города Калинова. Они иначе устроены, иначе воспитаны. Мать у Бориса была из благородных, отец женился на благородной. Благой род – по Островскому, – вовсе не социальный статус, а внутренние свойства человека Катерина от природы одарена и поэтическим чувством, и неразрывно связанным с ним духовным светом. Объединяет их с Борисом не столько уровень образованности, сколько миропонимания. И все-таки за Катериной – Юлией Пересильд – первенство, инициатива, энергетика чувства. Павел Чинарев играет одновременно и Тихона, и Бориса. У Островского даже имена контрастны. Тихон – тихий, Борис – борец. Тихон у Чинарева – не то, чтобы безропотный, но покорный обстоятельствам. Режиссер заливает кровью рубаху Бориса, но Борис не гладиатор на арене римского цирка, а жертвенный агнец на алтаре любви.

Катерина - Юлия Пересильд

Самое пронзительное в игре Юлии Пересильд - искусство передать нескАзанное и несказАнное. Катериной движет то, чего она еще не в состоянии, не может осознать, и это ощущение огромности происходящего, надвигающейся громады - больше и сильнее ее самой. Рождение Любви - это Сверхстихия. Чувство, никогда прежде Катериной не изведанное. Она выходит из воды, как богиня Эос, в ощущении чего-то сокровенного, радостного и - близкого к смерти. – Мне кажется, я умру скоро. ..Я знаю, что умру, что-то со мной недоброе делается…. Никогда со мной такого не было. Чудо необыкновенное. Точно я снова жить начинаю.

– Что с тобой такое? – не понимает Варвара.

И слышит в ответ: – Грех на уме!

Юлия Пересильд достигает особой сердечной зоркости, потаенной доверительности, сопрягая «чудо» и «грех», «недоброе» и «необыкновенное». Побеждает в душе Катерины именно «чудо» и ощущение нового рождения, новой жизни. Когда она говорит, как хорошо было ей жить прежде, на воле, она бежит по кругу, и надо видеть, каким летучим и стремительным, прекрасным, от избытка жизни и страсти становится этот бег у Юлии Пересильд. Скорость бега такова, что когда она бежит по сцене, физически ощущаешь пульсацию и ритм сердца в диапазоне звездного неба. Это бег и взлеты – Катерина пытается взлететь и воспарить. В это самое время рациональная и холодная Варвара (Юлия Хлынина) терпеливо и немыслимо долго держит на открытой ладони заветный ключ от калитки. Для Варвары – обычный ключ от замка. Для Катерины - Ключ к любви, к заповедным тайнам сердца.

СВИДАНИЕ

В сцене свидания Борис и Катерина появляются из левой кулисы, почти слившись в поцелуе. И медленно движутся от одного края сцены к другому. «Грехопадение» и физиологию Марчелли оставляет за сценой. Не зов плоти объединяет влюбленных, а дух, и Марчелли в этой сцене возвышен как никогда. И овеществляет метафорическое – «не плоть, а дух» буквально. Влюбленные пьют дыханье друг друга, это парадоксальный поцелуй, в котором губы не соприкасаются, рты отверсты – так вас в жизни захватывает миг изумленья перед невероятным, заставив резко вдохнуть. Они остановили мгновенье, поцелуй длится «до потери сознанья», они длят адажио и сонату любви, не в силах остановить мелодию. Поцелуй длится и длится, так, как его чувствовал и пережил поэт.

Борис - Павел Чинарев, Катерина - Юлия Пересильд

Как я трогал тебя! Даже губ моих медью

Трогал так, как трагедией трогают зал.

Поцелуй был как лето. Он медлил и медлил,

Лишь потом разражалась гроза.

Пил, как птицы. Тянул до потери сознанья.

Звезды долго горлом текут в пищевод,

Соловьи же заводят глаза с содроганьем,

Осушая по капле ночной небосвод.

Любовь Катерины и Бориса в спектакле Марчелли - высшее проявление поэзии. Именно у поэтов - от Ломоносова, Державина. Тютчева до Пастернака - Марчелли черпает образ ГрозыГрозы - как великой, возвышающей и очищающей любви, вобравшей в себя нескончаемый поцелуй, лето, раскаты грозовых фортепьянных импровизаций, звезды, соловьев – понимание любви как бесценного дара неба. Не случайно, Кулигин говорит: - Не гроза это, а благодать! Да, благодать!

Но Марчелли не был бы самим собой, если бы не создал по контрасту травестийную сцену второй пары. Возвышенное должно иметь комических дублеров. Для Варвары и Кудряша чувства Катерины и Бориса – болезнь, сумасшествие. Кудряш приходит на свидание с Варварой в овраг с узлом постельного белья и с подушками. Он расстилает постель хозяйственно и неторопливо. Взбивает подушки, расстилает простыни. Сверхобыденность любовного свидания очевидна, сцена в буквальном смысле «приземлена», профанирована, тело для этой пары - лишь инструмент. И все-таки Кудряш (Александр Якин) мучительно завидует неведомому ему пламени, в котором буквально сгорают Борис и Катерина.

В самые драматические моменты, почти в финале, Марчелли поразит как будто незначительной деталью. В одной из самых пронзительных сцен спектакля – покаяния Катерины – режиссер неожиданно прибегнет к иронической интонации, чтобы избежать любого возможного пафоса. Вернулся из поездки Тихон. Катерина не спешит к нему, стоит молча, лишь нервно почесывает лицо, руки, колени. Пальто наброшено на почти обнаженное тело. В свою «воробьиную ночь» Катерина до смерти искусана комарами, и все тело горит, как на пожаре. И она сама горит. А свекровь подойдет и заглянет ей в глаза – с ужасом, обреченно и почти сочувственно.

ЛЮБОВЬ – КРОВЬ

Марчелли часто использует в спектакле прием овеществления или реализации привычных метафор – прочитывая их впрямую (дело – табак, любовь – постель, ключ к любви, любовь – кровь), но это вовсе не означает, что прочитаны они одномерно, режиссер достигает невероятной плотности и объемов смыслов.

Рифма – любовь – кровь давно стала штампом, который уже не замечают. Марчелли создает метафору, сильную и двойственную, как двойная Луна в его спектакле. Ясная, почти светло-снежная, или пасторально-голубая, или ярко-желтая, с багровым ободом вокруг диска, или налившаяся кровью, кроваво-красная Луна….

Кровь появится в самом начале спектакля, как знак «жестоких нравов» города Калинова, когда Дикой измордует Бориса.

Кровь на одежде и лицах Катерины и Бориса в финальных сценах прощания - символический знак их трагической, обреченной любви. Эта кровь единая, объединяющая их невыразимое счастье, их муки и страдания. Это Любовь, освященная, омытая кровью, скрепленная кровью как высшим началом. Изо рта у Катерины идет кровь. Любовь идет горлом, истекает кровью.

Кровь означает союз Эроса и Смерти, когда ощущение счастья, взаимное и безумное влечение столь велико, что разрушительно и смертельно.

Знаменитый монолог «Отчего люди не летают? ..Я говорю, отчего люди не летают, как птицы?...» Катерина- Юлия Пересильд произносит не в первом акте, как у Островского, а в самом финале. «Чайка» и «ГрозаГроза» Марчелли во многом сближены общими лейтмотивами. Нина Заречная в спектакле Марчелли также хотела летать, ее тоже тянуло к озеру, к воде, и так же, как Катерина, она признавалась, что ее «сердце полно воли». Вода – и жизнь, и черная бездна, которой так страшится Катерина, когда в ее воображении встают адовы пропасти. Борис обречен - он отослан Диким … в Китай, в руках у него красный цитатник Мао. Возможно, он и одолеет китайскую грамоту жизни, но вряд ли вернется из блаженной страны, метафорически названной Поднебесной. Ибо сам стал блаженным, как мальчик приживал – у Кабанихи. Оба героя в финале приходят в состояние нирваны, детской улыбчивой радости, которая свидетельствует об утрате ясного сознания. +

Катерина говорит о смерти, о цветах на своей могиле и выходит в зрительный зал – собирает букеты, предназначенные для актрисы Пересильд, а не для Катерины… - Это мне? – всякий раз спрашивает она, будто не веря… В эти минуты она становится похоже на безумную Офелию. И снова звучит знакомое. «Но только ты – Рыба моей Мечты. Только ты…»

В финале Катерина превращается в Чайку и улетает, чтобы обрести себя в другой Вселенной. А в нашей памяти остается пронзительная история двух любящих сердец и сила их чувства, отраженная в названии спектакля «ГрозаГроза».

Мы - два грозой зажженные ствола,

Два пламени полуночного бора;

Мы - два в ночи летящих метеора,

Одной судьбы двужалая стрела!