СПЕКТАКЛЬ: «Дыхание»
РЕЖИССЕР: Марат Гацалов
СЦЕНОГРАФ: Ксения Перетрухина
ТЕАТР: Театр Наций

«Пьеса исполняется на пустой сцене без декораций, мебели, реквизита, жестов, перемены костюмов. Ни свет, ни звук не должны передавать изменение пространства и времени». Это первая ремарка в пьесе Lungs британского драматурга Дункана Макмиллана.

В московской версии «Дыхания» есть все перечисленные сценографические элементы. Мужчина (Роман Шаляпин) и женщина (Людмила Трошина) на фоне модных белых стен и таких же белых ванны, раковины, холодильника, кухонных стола и шкафчиков постоянно переодеваются, оставляя вещи на спинке стульев, достают и убирают столовые приборы и гладильную доску, и звук этих бытовых движений специально усилен. И все же ничего бытового здесь нет.

Режиссер спектакля Марат Гацалов совместно с художниками Ксенией Перетрухиной и Алексеем Лобановым, композитором Сергеем Невским и хореографом Татьяной Гордеевой создают среду, которая в равной степени напоминает среднеевропейскую квартиру и магазин экологической мебели, где движение человека оборачивается чистой механикой, вместо перемены — повтор и ритуал, балет неслучившейся встречи. Герои (Людмила Трошина и Роман Шаляпин) ходят по одному и тому же паркету, но по разным траекториям, пересекаясь лишь формально, и когда в какой-то момент мужчина станет виден только в видеопроекции, интонации женщины не изменятся. Героиня не замечает или стремится не замечать иллюзорности совместной жизни, маскируя внутреннюю опустошенность внешним аскетизмом и заговаривая словом. Персонажи обозначены просто как М и Ж, обычные люди с типичным набором ассоциаций и аргументов.

Слов здесь — в избытке. Говорят о том, не завести ли им ребенка и что это будет значить для окружающей среды. О том, хорошие ли они люди, если тратят так много кислорода, но все же покупают товары «этичной торговли», ездят на велосипедах и участвуют в благотворительности. О том, как изменяется тело во время беременности. О том, что будет, когда ребенок появится и как не допустить превращения в ничем не интересующуюся семейную пару. Не прерывающийся диалог охватывает около 30 лет, за которые успевают пройти беременность, выкидыш, расставание, новая встреча и рождение сына, развод, дом престарелых, смерть. При этом о рожденном сыне и о поздно, но все же заключенном браке говорится скороговоркой, а о гипотетическом, не случившемся и упущенном — по многу раз. И основное действие всей этой жизни — именно разговор. «Все, что происходит, — это разговор между нами». «Я рада, что мы поговорили об этом».

В постановке Кэти Митчелл, которую с успехом привозил фестиваль NET в Москву в 2014 году, основой стала экотематика: герои, рассматривающие человеческую жизнь сквозь призму жизни планеты и приносимых ей вреда / пользы, крутили педали на велотренажерах и тем самым (вместе со статистами) вырабатывали электроэнергию для проходящего тут же спектакля. На российской сцене мысли об экологии в духе «Десять тысяч тонн углекислого газа. Я рожу Эйфелеву башню» смыслообразующими представить трудно, слишком уж «далека от народа» эта патетика. Марат Гацалов хоть и воспроизводит почти весь словесный поток пьесы, не особенно ему верит. Все это — слова, слова, слова. Ему важнее, что среди экологических препятствий для рождения ребенка, вычитанных из «правильных» книжек, женщина проговаривается о страхе изменить свою жизнь, выйти из рамок благоустроенного и понятного мира на двоих, о страхе одиночества и повторения судьбы родителей. За стройным фасадом интеллектуальных рассуждений проглядываются недоговоренность и недослышанность, неуверенность и защитная грубость, и разбивающиеся иллюзии, и неизбывные женские нежность и терпение, и повторяющаяся мужская сухость.

Бросающаяся в глаза разница в возрасте актеров заставляет думать, что говорят герои из разных временных пластов, болезненным образом сосуществующих в нашей памяти, где ты можешь прокрутить все сначала, но мало можешь изменить. Время неумолимо уходит — как бесшумно отдаляется от зрителя — сначала незаметно, а потом все больше открывая планшет сцены, — декоративная стена. Никто ее не двигает ни сзади, ни спереди, ни сбоку: механизм вмонтирован внутрь. Множатся пары приборов на столе, стулья с одеждой и гладильные доски, выстраиваясь в параллельные ряды: наглядное изображение рутинной цикличности жизни.

В какой-то момент длины стола для стульев не хватает. Но ритуал не меняется: их продолжают ставить в тот же, хотя уже и лишенный смысла, ряд. Порядок и белый вакуум комфорта — кажется, последнее, за что человеку можно ухватиться в момент отчаяния.