Для дебюта на российской сцене немец Томас Остермайер выбрал пьесу „Фрекен Жюли”, сделав спектакль при поддержке Фонда Прохорова и платежной системы Visa. За тем, как пьеса Августа Стриндберга превратилась в актуальный российский сюжет, наблюдала АЛЛА ШЕНДЕРОВА.

43-летний руководитель берлинского „Шаубюне” Томас Остермайер славится своим умением превращать классику в остросоциальную драму. Получив приглашение от Театра наций, он выбрал некогда скандальную драму Стриндберга, описавшего „падение” генеральской дочки с лакеем.

Заказав Михаилу Дурненкову новый вариант текста, режиссер „прописал” героев в сегодняшней Москве. Вернее, в Подмосковье, ведь дело происходит в поместье. Кардинально изменилось только одно: действие происходит не в ночь на Ивана Купалу, а в Новый год. Сюжет, покоящийся на двух китах — социальном неравенстве и борьбе полов — превратился в страшную сказку о том, что изменить свою жизнь невозможно, даже если новогодней ночью тебе удалось исполнить несбыточное желание.

Отремонтированная сцена Театра наций затянута в черное. С колосников валит густой снег, наметая в глубине сугробы. Ближе к авансцене давний художник Ян Паппельбаум разместил современную кухню в стиле хай-тек. Слева — мойка и плита, справа стол и стулья. В прологе кухарка Кристина (Юлия Пересильд) разделывает курицу — нежно гладит тушку, натирая специями, потом резко отрезает голову и лапки. Этот кошмар вегетарианца транслирует большой экран, висящий высоко над плитой. А потом вдруг начинает работать поворотный круг — и тогда плита, стол, стена, спрятанный за ней холодильник приходят в движение. Падает снег, и кажется, что сцена кружится, проваливаясь в бесконечную пропасть. Это кружение привносит в действие обреченность, несмотря на несущуюся из-за кулис веселую музыку. Если же смотреть на экран, то и вовсе начинает казаться, что за всеми „трепыханиями” персонажей, подобных несчастной курице, следит чье-то безжалостное око.

Пока Кристина готовит, прочая челядь веселится в невидимой нам гостиной. Генерал (он же гендиректор) улетел отдыхать, о чем сообщает лакей, то бишь шофер Жан (Евгений Миронов), вернувшийся из аэропорта. Он флиртует с кухаркой, ужинает и сплетничает о выходках госпожи: недавно она рассорилась с женихом, потом отказалась лететь с отцом к морю, а теперь вот распевает караоке с охранником.

Этот Жан не лишен способностей и потому успешно карабкается наверх с самого дна. Есть, впрочем, одно обстоятельство — сны, в которых он хочет выбраться из ямы, хватаясь за корни дерева, но корни превращаются в змей. Об этом он рассказывает Жюли (Чулпан Хаматова), появление которой превращает развязного парня в побитого пса. Взбалмошная, словно на шарнирах двигающаяся девица требует обслугу веселиться с ней на равных, но Кристина засыпает, а Жан сперва трусливо вжимает голову в плечи, а потом все больше расправляется.

В дуэте Миронова и Хаматовой есть что-то нестерпимо правдивое, отчего на них больно смотреть — как на реальную пару, которая вот-вот совершит ошибку. Впрочем, сегодняшняя Жюли вряд ли станет стреляться, оттого что лишилась девственности в объятиях шофера. И тут зрителя ждет сюрприз. Михаил Дурненков, тонко адаптировавший текст, и Томас Остермайер, строящий спектакль по всем правилам психологического театра, незаметно вносят в ситуацию новые нюансы, подводя героев к полному краху, какого не было даже у Стриндберга.

В пьесе Жюли хочет застрелиться от страха перед отцом. Тот же страх заставляет Жана толкать ее на самоубийство. Но герой Миронова не столь подл, Жюли он мстит лишь за то, что она без конца напоминает о его низком статусе. Теперь он знает, что с помощью этой хилой, полубезумной барышни ему никогда не выбраться наверх, но она заразила его своим неумением жить. Жюли же гибнет не от вырождения (речь-то о втором поколении нуворишей) и не от навязанной ей Стриндбергом ненависти к мужчинам, а от ощущения полной своей никчемности. В финале оба выходят на снег из похожей на поле битвы кухни. Револьвер держит она, но жить, похоже, не стоит обоим. Вместо выстрела раздается мобильный звонок генерала.