Журнал ТЕАТР. – о новом спектакле Виктора Рыжакова по пьесе Ивана Вырыпаева.
Эта пьеса, может быть, самый показательный, самый радикальный итог драматургического пути Ивана Вырыпаева на сегодняшний день: если в предшествующих текстах есть все же хоть какая-то игровая структура, какое-то подобие драматургической коллизии, то здесь антидраматургичный, антидейственный вроде бы формат пьесы заложен в самом названии, которое одновременно характеризует и формат происходящего. Это и правда конференция: доклады, следующие один за другим, редкие вопросы из зала. Впрочем, режиссер Виктор Рыжаков вместе с актерами выбрал из пьесы все, что есть в ней психологического, развил едва заметные намеки на взаимоотношения выступающих, придумал штрихи, отличающие характер каждого из персонажей. Характеры рождаются из длинных монологов: например, ерзанье и размашистость жестов нетерпеливого, нервного и одновременно самоуверенного тележурналиста Магнуса (Антон Кузнецов) – концентрация истерической и отчаянной интонации его монолога. Спортивная разминка отца Августина (Евгений Миронов), ожидающего своей очереди – от образности, красивости и самоуверенности его проповеднического текста. Миронов, чей монолог иногда болезненно напоминает речи нынешних начальников от культуры (например, наезды на современное искусство) играет своего пастора человеком самонадеянным, снисходительным, но нервным (таков и его осторожный интерактив с публикой), скрывающим свои комплексы за публичностью, за славой опального борца за правду и уважение к традиции.
Пьеса Вырыпаева – палитра мнений европейцев по поводу проблемы Ближнего Востока, но на самом деле, как говорит кто-то из персонажей, речь именно о самом европейце, о его самосознании, о проверке на прочность западной христианской морали, демократических ценностей; о пределах европейского гуманизма (тема распространенная в современном европейском театре – можно вспомнить некоторые польские спектакли или, скажем, «Сострадание. История одного оружия» Мило Рау).

Ценность пьесы Вырыпаева, помимо высочайшего литературного качества монологов, – авторская дистанция по отношению к каждой из подробно, образно, изложенных позиций. Вырыпаев тонко отмечает болевые точки, уязвимость в высказывании каждого персонажа, и в каждом из них – смешное, нелепое, тенденциозное. Монологи героев – не просто обезличенные мнения, теоретические выкладки, здесь очевидно, что каждое высказывание – это еще и личный опыт, и внутреннее состояние, и реакция на другие реплики: объективное в пьесе неотделимо от субъективного.
В спектакле, когда кто-то из персонажей начинает свой доклад, на экране в живом режиме (большой экран – весь задник сцены, два небольших монитора висят по бокам в зрительном зале) мы видим других участников конференции (видеохудожник Владимир Гусев). Постепенно они все оказываются на сцене, на прозрачных стульях, выставленных сценографом Николаем Симоновым в ряд, и здесь их реакции – перешептывания, насмешки, сочувствие – можно наблюдать на крупном плане. Есть и еще одна плоскость: репрезентация человека не равна ему самому, публичное выступление – это всегда игра. Защитник западных ценностей, Магнус яростно парирует Эмме (Ингеборга Дапкунайте), своей бывшей коллеге-тележурналистке, а теперь – жене премьер-министра, занявшейся благотворительностью, но, присев рядышком на стулья, они ведут себя как давние приятели, учившиеся вместе. Спектакль работает не только со смыслами, заложенными в тексте, но и с формой, выбранной драматургом, с самим феноменом человеческого персонального мнения.

В «Иранской конференции» два состава, оба – блестящие. И практически каждая из работ достойна отдельного актерского портрета: нарочитой «засушенности» и лаконичности формы противопоставлена сочная театральность, разнообразие приемов актерского существования. В каждом герое что-то серьезное, драматичное соседствует с ироничным, смешным. Иногда, как в случае профессора Кристенсена Игоря Гордина или у Астрид Петерсон Ксении Раппопорт, эти переключения бывают молниеносными, резкими, создают впечатляющий объем. Либералка Петерсон с ее высоким градусом эмоций и обличительным пафосом поначалу кажется нелепой, вызывающей, но постепенно за ее образом – с седой прядью в копне темных волос, с заиканием — встает ее опыт. Опыт журналистки, пережившей плен в «горячей точке». Слушая ее монолог, ты начинаешь испытывать восхищение – по отношению к человеку, не предающего то, во что он верит и во имя чего действует. Хотя мир то и дело доказывает ему несостоятельность его взглядов и бессмысленность его каждодневного риска. Профессор, знаток Востока и мусульманской культуры в исполнении Гордина интеллигентен, деликатен, но немножко несуразен и чудаковат. За этим внешним рисунком видна растерянность человека, не справившегося с какой-то тайной травмой, личной трагедией. Человека, выстроившего целую философию, которую с блеском и искренним увлечением можно презентовать перед публикой, но в жизни она не спасает. Другой случай – писатель Густав Йенсен Виталия Кищенко: надутый, угрюмый скептик, принимающий уверенные позы, остро обличающий Астрид – своего главного оппонента и, как потом окажется, бывшую жену. Когда это становится ясно, в зале смеются. Но через секунду напористый Густав останется один на один со своей бедой – с самоубийством сына, а весь зал затихнет, как будто исчезнет.
В спектакле – серьезная работа со звуком (Ян Кузьмичев) и светом (Максим Бирюков): здесь это то, что движет драматургию, что поддерживает смену актерских интонаций и адреса обращения. В какой-то момент видео за спиной говорящего пропадает, пятно света – только на нем, и все – это уже внутренний монолог. Экс-дирижер Паскуаль Андерсен в исполнении Вениамина Смехова похож на престарелого лауреата всех возможных премий, почетного пенсионера, которого слушают из вежливости, лениво аплодируя. Смешно шепелявя, он говорит какие-то абстрактные банальности со священной важностью на лице. И вдруг в какой-то момент Паскуаль Андерсен становится Вениамином Смеховым, и последние слова про «свободу от самого себя» говорит как вымученный итог многолетних размышлений.
На «Иранской конференции» ни секунды не скучно – режиссер умело соединил отдельные монологи живым нервом, проглядывающим в паузах, в коротких жестах, в перешептывании, в точных партнерских оценках. Конечно, это интеллектуальный театр, и Рыжаков доверяет зрителю – здесь, как и в пьесе Вырыпаева, нет намерения переманить зрителя на какую-то одну из сторон. Хотя иногда убедительность того или иного актера вызывает ощущение перекоса и некоторое опасение: с какой же мыслью зритель, привыкший все-таки в российском театре к тому, что правильный вывод или мораль ему преподносят на блюдечке, уйдет из театра.
Финал у «Иранской конференции» в Театре Наций – романтический и достаточно неопределенный: режиссер убрал последние реплики ведущего, возвращающего всех на землю после стихов иранской поэтессы. И прощальным аккордом стали чарующие строки. Но после острого разговора о неразрешимых столкновениях ментальностей и культур, о полном кризисе европейской самоидентификации, такой финал кажется немного надуманным примирением. Немного в духе шестидесятничества.