Новый спектакль Константина Богомолова «Гаргантюа и Пантагрюэль» выглядит очередным эпизодом многосерийного произведения режиссера. «Сценарий» для каждого нового эпизода пишется новым автором, стилистика же остается по большей части прежней. В спектакле Театра Наций соавтором выступил Франсуа Рабле.

Интересно, что Богомолов из всего многообразия раблезианских сюжетов отобрал лишь те, что относятся к телесной природе человека, но оставил в стороне острую социальную сатиру автора романа о стране Утопия и ее мудрых и жизнелюбивых правителях. Так что зрители Театра Наций не услышат ни едкую критику системы образования, ни пышущие сарказмом диалоги и монологи о судебной системе, ни полную идеализма мечту о мире. Но зато они увидят историю о вырождении человечества – от могучих великанов, доживающий свой долгий и насыщенный век в доме престарелых, а в финале спектакля умирающих, до нас, пигмеев, на долю которых осталась лишь «Маленькая страна», где «люди с добрыми глазами и зла и горя нет».

«Маленькая страна», как всегда у Богомолова и сценографа Ларисы Ломакиной, имеет весьма точные географические и временные координаты – время советское, страна советская. В этом ракурсе и подает режиссер отдельные эпизоды романа. Так, вместо шалопая-парижанина Панурга, фривольно объясняющегося в любви под сенью храма даме высшего света, появляется Панург советский школьник, преследующий свою одноклассницу, погруженную в молитвенный экстаз повторения таблицы умножения. И очень к месту звучит на советской кухоньке призыв-предсказание оракула Божественной Бутылки: «Trink!»

Но подобная трансформация касается далеко не всех сцен романа, сюжетную и текстовую канву которого Богомолов по большей части сохранил, лишь несколько видоизменив акценты, мотивации героев и перетасовав реплики персонажей. Его «Гаргантюа и Пантагрюэль» в плане сюжета – это история рождения и взросления последнего из великанов (Пантагрюэля), его знакомство и дружба с веселым философом Панургом и путешествие их к оракулу Божественной Бутылки, способному ответить на любой вопрос. И если в романе потребность к путешествию была продиктована матримониальными метаниями Панурга, то в спектакле осталась неясная тяга Пантагрюэля к познанию самого себя.

Вот только самопознание это напрочь лишено того жизнелюбия, каковым проникнуты исследования своей натуры Гаргантюа и Пантагрюэлем у Рабле.

Постижение жизни сейчас, когда от великой Эпохи Возрождения осталась лишь бледная тень воспоминания – как тень умершей матери, то и дело являющейся Пантагрюэлю, - занятие весьма унылое. В нем нет больше радости – есть лишь запреты и оковы, наложенные на человеческую природу. Они же были и тогда, иначе Рабле не написал бы свой роман, но бунт против этих оков тогда носил характер игры, а не эпатажа. К слову, «Гаргантюа» - возможно, наименее эпатажный из богомоловских спектаклей последних лет. За три часа сценического действия лишь пара режиссерских эпизодов может «шокировать» неподготовленного зрителя. Вся прочая «шоковая терапия» - целиком на совести Рабле с его многоречивым воспеванием содержимого необъятного гульфика мальчика Пантагрюэля или бесконечно изобретательным исследованием на тему идеальной подтирки.

Трактовать и интерпретировать «Гаргантюа и Пантагрюэля», разобранного на части и заново сложенного Константином Богомоловым можно очень долго и увлекательно. Но вот ведь парадокс. То, что так интересно описывать и анализировать в смысловом плане, было крайне неинтересно, смотреть в плане театральном. На сцене Театра Наций Богомолов лишь заново собрал конструктов из своих любимых деталек: классического текста, условно-советской сценографии, набора эстрадной фонограммы, приспособления имен персонажей к нашим «фио»-реалиям и все тех же актеров все в тех же масках. Несколько минут уходит на то, чтобы подставить фигурки в новые предлагаемые обстоятельства, и приходит черед скуки. Скуки узнавания.

И это тем более обидно и грустно, что самое начало спектакля, когда на подмостки вышли актеры в концертных костюмах и встали перед микрофонами, - это начало обещало многое. Текст Рабле ничуть не видоизмененный, несокращенный, почти не окрашенный интонационно вдруг зазвучал настолько чарующе, что без малейших дополнительных режиссерских ухищрений на сцене один за другим стали рождаться раблезианские герои. Точнейший режиссерский разбор текста, поразительная «вслушиваемость» в него актеров (прежде всего, выступающего от лица автора Сергея Епишева, Гаргантюа-Пантагрюэля Виктора Вержбицкого и няньки Анны Галиновой) минут на двадцать буквально из ничего создали чистый и беспримесный театр. Театр, не отпускающий, заставляющий вслушиваться в каждое из бесконечных слов Рабле, включая безжалостно пролистываемые при чтении. Театральное действо, которое хочется, по совету все того же Рабле и героя Вержбицкого из второго акта, разгрызть, как кость и «высосать оттуда мозговую субстанцию». Но театральная магия заканчивается, не успев толком набрать силу, и приходит черед театрального конструктора, «разгрызать» который нет необходимости. Продолжая аналогию Рабле, мозговая косточка успешно превратилась в прекрасно сбалансированный, питательный и полезный сухой корм.