Серебренников, конечно, — человек рисковый. Потому как кому сегодня в голову, памятуя о кассе, придет желание поставить
Но возвращаюсь к роману. Грешно, конечно, сравнивать сценическое произведение с литературным, у них разные законы, это знает любой первокурсник театроведческого факультета. Но в данной ситуации грешно и не сравнить. Оказалось, что при свежем прочтении не столь интересно было следить за фабулой, естественно, в общих чертах памятной, сколько за тем, что происходит между чередой известных „умертвий” в семействе Головлевых. Как постепенно истончается жизнь, будто изношенное платье, как бунтуют и ломаются люди, что происходит с их телами и душами, пока они еще живы. И эта тотальная жуть, в которой растворено собственно действие. ..
В спектакле все это „междустрочие” испарилось без следа. Остался честный, но голый сюжет (понятное дело, купированный), нанизанные друг на друга эпизоды смертей, поданные подчас в весьма экстравагантном виде. Остался вариант частного случая, порой воспринимаемый как мрачноватый, но все же анекдот. Обкорнанные судьбы, урезанные биографии и, за редким исключением, весьма статичные характеры. Если и проводить параллель с литературными текстами, то данная инсценировка может претендовать на место в сборнике „Краткое содержание произведений русской классики”.
Серебренников — режиссер неровный. От него, впрочем, никто и не ждет шедевра за шедевром, которые, как известно, и у великих случаются не всегда. Прошлый сезон сложился для него достаточно удачно, по крайней мере, в связи с МХТ: дерзкий и темпераментный „Лес” и очень искренний спектакль „Изображая жертву”. По мне, так с нашими современниками, будь то Сигарев, братья Пресняковы или Равенхилл, ему куда легче заговорить на одном языке. Перед классиками он то ли отчасти робеет (тщательно это скрывая), то ли, наоборот, считает их существами безнадежно устаревшими хотя бы по форме изложения. Во всяком случае, активно норовит их перевести с русского языка на „современный” в его собственном понимании. Причем речь, конечно, идет не о тексте, но переводе сценическом.
А еще частенько посещает крамольная мысль: не потому ли так много у нас так называемых „новаторских” спектаклей, что их авторы просто не в состоянии осилить классический материал — дыхания не хватит. Вот и прикрываются трюками, гэгами, постмодернистской иронией, переводя все это в разряд авторской „концепции”. Мы, мол, тоже творцы, а не
Кажется, что режиссер более всего тревожился, чтобы его творение не показалось скучным и уж тем более назидательным. То, что автора в свое время пугало, Серебренникова сегодня смешит. И это находит свой отклик в зале, то и дело весело хохочущем. Да и сценография Николая Симонова
Головлевский домишко здесь един и похож на обитель смерти. Унылую, но не страшную, обыденную. То, что герои перемещаются по губернским усадьбам (а ведь каждое такое перемещение связано с очередным душевным сломом), не обыгрывается никак, разве что на экранчике загорается надпись: „Головлево. Зима” и т.д. Точно такая же манипуляция проделывается, когда надо совершить экскурс в прошлое — тут же высвечиваются таблички „Детство” или „Юность”. А братцы Головлевы — Порфирий (Евгений Миронов), Степан (Эдуард Чекмазов) и Павел (Алексей Кравченко) — дефилируют в смешных детских колготках и коротеньких рубашечках (Серебренников представлен и в качестве художника по костюмам) и принимаются ковырять в носу. Приверженность режиссера к „декоративным” приметам ностальгического советского прошлого угадывается и здесь: на Анниньке (Евгения Добровольская) и Любиньке (Ксения
Но основная загвоздка этого длинного и монотонного по режиссерским приемам действа — в неизменности его внутреннего содержания при богатой сюжетной наполненности. Все выдержано в рамках единой схемы: пришел — увидел — умер. Умирают
А отсюда вытекает и неизменность характеров, их изначально заданная определенность. Иудушка — Миронов как был „в детстве” зануден и велеречив, таким и помер в финале, зарывшись в тюки с бельем, как в снег. Миронов, конечно, играет хорошо и
Алла Покровская (Арина Петровна), настоящий мастер старой школы, пожалуй, выделяется из всех своей немарионеточностью, психологической правдой и остротой реакций. Да только этих „реакций” ей подарено режиссером очень ограниченное количество. Не случилось ей, к сожалению, сыграть страшный процесс превращения властной и деспотичной барыни в приживалку, никчемную и забытую старуху. Разве что ветхий костюмчик намекнет на это. Ведь с первого ее сценического взгляда на Иудушку все стало ясно без слов, а дальше эти взгляды только множились, не меняя сути. И блистательно сыгранное актрисой проклятие мерзкого сыночка не стало кульминацией. Проклясть его, при
Впрочем, все актеры, занятые в спектакле, честно и профессионально отыграли каждый свое. Режиссер же, не слишком доверяя внутреннему, продолжал форсировать внешнее, заигрывать с призраками, развлекать фривольными куплетиками, разоблачать актеров телесно и т.д. В общем, гипотетический школьник, посетивший спектакль, запросто сможет на уроке литературы пересказать сюжет романа и сделать выводы, подсказанные ему режиссером. Но вот претендовать на большее этот спектакль вряд ли имеет право.