Десятый юбилейный фестиваль NET вышел на коду спектаклем латыша Алвиса Херманиса „Рассказы Шукшина”, который режиссер впервые поставил в русском театре с русскими актерами. Херманиса узнали и полюбили в России не сегодня и даже не вчера — спектакли его Нового Рижского театра с одинаковым успехом лидировали все последние годы на фестивалях и радикального, и академического профиля. Только что он получил премию Станиславского. А годом раньше — европейскую премию „Новая театральная реальность”. Само по себе соседство этих двух наград намекает на некую универсальность того, что исповедует режиссер: один из лидеров современного европейского театра, он занимается человеческими историями, мир его спектаклей соткан одновременно и из нежного внимания к человеку, и из бесстрастных фиксаций времени. Оттого его работы обычно объединяют любителей новых форм и традиционалистов, тех, кому ближе западное рацио, с теми, кто предпочитает недисциплинированную отечественную душевность.

Театр Наций — первая российская площадка, на которой Херманис попробовал свои силы. Но „Рассказы Шукшина” для него — не первый русский материал, он ставил и гоголевского „Ревизора”, и „Соню” Т. Толстой. И вообще сорокатрехлетний Херманис, естественно, родом из СССР и, по собственному признанию, „не свалился с луны”, обращаясь к Шукшину. Но даже если бы „свалился”, его тяга к подобному литературному материалу предсказуема. Достаточно вспомнить „Долгую жизнь”, где детально исследуются будни всеми забытых стариков, и даже „Звуки тишины”, воскрешающие эпоху молодости наших родителей. Короче, жизнь обычных людей — это единственный материал, который Херманис считает ныне достойным внимания.

Работу над Шукшиным режиссер начал, еще не будучи лауреатом премии Станиславского, но в лучших традициях Константина Сергеевича. Вся постановочная группа отправилась в село Сростки Алтайского края, на родину писателя — напитаться воздухом, увидеть реальные лица, подсмотреть повадку. Для сценографа Моники Пормале прямым результатом поездки стало оформление спектакля. Он идет на фоне огромных, блестяще выполненных фотопортретов нынешних жителей шукшинского села. Лица и пейзажи — наши, прием же - абсолютно европейский, чуждый российской сценографической школе. Впрочем, не это важно, а важно то, что живые русские артисты и фотографические лица жителей современной российской глубинки вместе организуют условия игры. Дескать, мы, нынешние москвичи, не станем прикидываться ни современниками Шукшина, ни настоящими сельскими мужиками и бабами. Вот вам подлинные лица, вот — истории про невыдуманных людей, а вот — мы, артисты, которых все это пробирает до самых кончиков пальцев. Потому что и мы „не с луны свалились”, имеем и гены, и общую память, и доверие к талантливой прозе Шукшина, и полное взаимопонимание с режиссером, который скромно называет себя в программке „иностранцем”. В сущности, так оно и есть, но, понятное дело, не совсем. И не поймешь даже, отчего не совсем — оттого, что рождались и росли мы с ним в тогда еще общей стране, или потому, что особенность его таланта — в любви к человеческим историям, притом любви скупой, мужской и нежной, без соплей и достоевщины.

Десять рассказов, в основном хорошо известных. Восемь актеров: Евгений Миронов,Чулпан Хаматова, Юлия Свежакова, Юлия Пересильд, Дмитрий Журавлев, Александр Гришин, Александр Новин, Павел Акимкин. Более трех часов сценического времени, которые пролетают как один вдох и выдох. Все происходит со зрителем на этом спектакле — и хохот слышится, и слезы текут, и сердце щемит, и жутко иной раз, и сладко. Только зевнуть ни разу не удается. И стыдно ни разу не становится. За что? — спросите. А за разлюли-малину, за какой-нибудь квасной колорит, за „индо возопрели озимые”. Хотя молодые русские актеры играют абсолютно по-русски. Евгений Миронов, тот и вовсе совершает в этом спектакле подвиг титанического труда, ибо во всех десяти рассказах играет главные партии. Поначалу его чуть не заносит в бенефис, в упоенное лицедейство времен „Табакерки” 90-х годов, где они с учителем Олегом Павловичем, бывало, давали жару. Но очень быстро бенефис превращается в талантливое соло, какого этот выдающийся артист давненько не брал. Без грима, без лишних „смачных” красок, скорее, в акварельных, простодушно иронических тонах он легко берет и молодое „форте” и стариковское „пиано”, и трагедию, и балаган, и наив. И поет, и танцует, и молчит, и говорит, и ударяется в виртуозную пантомиму. То нескрываемое наслаждение и та почти что юношеская прыть, с которыми на этот раз работает чуть было не забронзовевший Миронов, наталкивают на оптимистические размышления. Собственно, вся компания занятых здесь актеров будит самые жизнеутверждающие мысли. Точны, легки и вместе с тем искренне серьезны здесь и преуспевшие в разного рода проектах Юлия Пересильд, Александр Гришин, Павел Акимкин, Александр Новин, Дмитрий Журавлев. И верная своему репертуарному театру (МТЮЗу) Юлия Свежакова. И характеры схватывают, и фон отыгрывают, одним мастерским штрихом могут взять и деревенский колорит, и преклонный возраст, и чудаковатую повадку. Со вкусом, с подзабытым нынче удовольствием держат атмосферу ансамбля и тем самым несут главное — простую человеческую ценность происходящего на сцене. Вот Чулпан Хаматова действует иначе. Тоже, как и Миронов, самоотверженно, порой даже иступленно. Но то ли из-за доставшихся ей броских персонажей (тут и женщина-вамп, и глухонемая, и жена-стерва), то ли потому что давно уже — прима, налет премьерства в ее игре дает себя знать. Хотя в эпизодических партиях — хороша, порой даже не узнаваема, и эта превосходная степень внешнего и внутреннего преображения, конечно, — высокий класс.

Внимание к маленькому человеку — категория, вовсе не ушедшая, как многим кажется, из поля зрения современного театра. Другое дело, что она мутирует, меняет ракурс. Сейчас актуально то, как среда стирает бедного индивидуума, аннигилирует личность и даже саму ее бренную, телесную оболочку. Очевидным протестом против этого стали опыты документального театра и различные социальные проекты, осуществляемые в театральных пространствах. Истории из жизни, „не причесанно” поданные на аудиторию, реальные люди, вместо актеров говорящие с публикой о своем, все это театр лишь в той мере, в какой он обращен к группе людей, собравшихся вместе, дабы посмотреть и послушать. Один такой опыт, в своем роде уникальный, представил нынешний NET. Спектакль „Я думаю о вас” — копродукция фестиваля, СТД РФ и Французского культурного центра. Это двадцатый по счету опыт французского режиссера Дидье Руиса, который собирает стариков, людей не моложе 70 лет, слушает истории из их жизни, а затем выводит их с этими историями на сцену. Девятнадцать попыток режиссер осуществил во Франции и в Латинской Америке, двадцатая же стала российской. Одиннадцать пожилых людей садятся на стулья, фронтально поставленные перед публикой, и по очереди рассказывают о себе. Режиссерская рука приложена здесь минимально. В начале и в конце спектакля на экране возникают фотографии из прошлого его участников, воспоминания сблокированы в темы: первые детские ощущения, первая любовь, война, испытания, дети и близкие. В углу на столике — старые вещи, каждая из которых принадлежит одному из участников. Старики, очевидно, свободны в своих темах и умениях высказаться. Одни говорят уверенно, даже с юмором, другие скованы, мучительно подбирают слова. Вспоминают мамины духи, первый подарок, вкус первого поцелуя, друга, унесенного судьбой, войну, бомбежки. Тут, наверное, мало различий между тем, что вспоминают французы и русские. А вот сталинские репрессии, присутствующие в рассказах едва ли не каждого российского участника проекта, — это явно наш „эксклюзив”. Тексты неравноценны, да и вряд ли это можно назвать текстами. По признанию режиссера, он не давил, не отбирал специально тех людей, которые хорошо держатся на сцене. Просто слушал и осторожно распределял их в пространстве спектакля. Старые люди сыграют его всего несколько раз — никакой эксплуатации, никаких длительных показов не предусмотрено. Но этот эпизод, конечно, станет в их жизни очень важным. Важен он и для зрителей. Не театральным качеством, которое весьма скромно и даже сомнительно. Но нравственным послевкусием. Ощущением того, что любая жизнь отдельно взятого старика есть абсолютная ценность, как ваша собственная, еще не прожитая, как жизнь вашего ребенка, может быть, впервые задумавшегося о том, кто такие его бабушка или дед.

Так неожиданно срифмовались два неравноценных театральных опыта фестиваля NET, прошедшие на фоне других — авангардных, острых по форме, дерзких, часто невербальных. Эти же взяли человеческим содержанием: скромный социально-театральный эксперимент и яркий актерский спектакль крупного современного режиссера. Шукшин и Херманис наверняка помирили ревнителей старого доброго психологического театра с любителями западного искусства, которому, казалось бы, нет дела до русских деревенских историй середины 60-х годов прошлого века. Впрочем, спектакль Херманиса, может, и добрый, но вовсе не старый. А кому и до чего есть дело, коли речь идет о талантливых современных людях, — это большой вопрос. Главное — поменьше узкой специализации, которая, как заметил еще Козьма Прутков, подобна флюсу.