Не так давно съездил в Рим. Город, конечно, и сам по себе замечательный, но посреди всех его удовольствий постоянно не давала покоя какая-то важная мысль: вот я иду в толпе галдящих туристов, лениво прогуливаюсь по Форуму, вот пялюсь на Колизей, восхищенно осматриваю громадные археологические раскопы, с обломками былой римской славы, прямо посреди знаменитых площадей – да, ну и что? Эти удивительные старые стены, это на редкость гармоничное пространство: о чем оно говорит мне? Вернулся в снежную, тревожную Москву и недели через три попал на спектакль "Калигула" в Театре Наций. Рим сразу отозвался, как осколочек в мозгу... Да! Я ходил по Риму и исподволь думал об этом: все уже было. Спрессованная, сжатая на клочке земли рядом с мутным Тибром старая цивилизация говорила мне именно об этом: у всякого развития есть неминуемый конец. Неужели вот сейчас мы его чувствуем, ощущаем? Или это все-таки свойственная человеческому существу обычная тревога, которая охватывает нас в ожидании любых серьезных перемен?.. История Калигулы – архетип этих перемен. Архетип любых революций, которые грядут после любой диктатуры. ...Играли в немного странном для меня зале: бывший ДК электролампового завода, бывший телевизионный театр, откуда велись первые прямые трансляции советского телевидения, ныне гордо именуемый Дворец на Яузе – здание, построенное для публичных увеселений еще до революции, хранящее и следы купеческого размаха, и следы советского ампира, с гуляющими внутри сквозняками, всегда притворявшееся не тем, чем оно было на самом деле – дворец с привидениями. Холодное здание, хотя и с историей. Здесь как-то не пахнет старым, пусть и советским театром, здесь пахнет чем-то другим: вот именно что разрушениями, переменами, ветром чего-то нового. Я-то ведь помню, как продюсер Вайнштейн, который тогда работал директором этого ДК, проводил здесь после смерти Сахарова совместно с журналом "Огонек" и обществом "Мемориал" так называемую Неделю памяти – мероприятие для тех времен почти оппозиционное, и очередь стояла, чуть ли не от метро "Электрозаводская", и на люстрах зрители почти что висели, и говорили со сцены страстные свободолюбивые речи. 89-й, забытый уже год. Говорят, что очень похожий на нынешний. Но нет, не похожий. И вот теперь так же идут сюда, пытаясь уловить этот ветер, идут на Някрошюса, именно потому что он поставил спектакль о власти, и ищут в лице актера Миронова внешнее сходство с лицом этой власти, и считывают подтексты... Другое время и другие речи. Но на люстрах висят снова. Хотя и уходят из зала тоже. Потому что спектакль совсем не легкий. Трудный даже. Трудный как сама мысль о власти и свободе. Все уже было. Камю, конечно же, адресовал этот текст современнику, европейскому человеку, пережившему или переживающему фашизм. Литовец Някрошюс адресовал его (вместе с Евгением Мироновым, который тут не просто актер, но еще и худрук нового театра, наверное, самого интересного сейчас в Москве) – современному российскому человеку, переживающему новые времена в абсолютном неведении о том, в какую эпоху он живет, чем она ему угрожает и угрожает ли вообще... Смотришь телик, идешь по улице и в этой мешанине добра и зла, подлости и страдания, шумных плясок и горького одиночества никак не можешь себя найти, себя обрести. Об этом одиночестве просто кричит интернет, где каждый связан с каждым и при этом всегда один, всегда в своей виртуальной камере. Началу спектакля предшествует вдумчивое, как в опере, чтение программки – о том, что император Калигула в результате низких интриг предыдущего императора потерял любимую женщину. Мы видим на сцене молодого, дерзкого, необычайно обаятельного человека в состоянии страшного аффекта. Он говорит о своем открытии – для того, чтобы вернуть миру справедливость и гармонию, необходимо найти несбыточное. Перевернуть мироздание. Изменить сам порядок вещей. Достать луну. В этой, казалось бы, далекой от реальной жизни образности, в этой глубине душевного нездоровья содержится неожиданная правда: любой диктатор – всегда в душе романтик. И власть для него – тяжкое несносное бремя. Вызов судьбы. И верно – все они были глубочайшими романтиками, сверхличностями, поэтами. Власть для них была средством вылечиться от личной драмы или психической травмы – как угодно. Отсюда – их гипнотическое воздействие на людей, их таинственная способность творить зло с такой убежденностью, как будто оно и есть добро. Отсюда – то глубокое сочувствие, почти сострадание женщин и друзей, которыми они всегда окружены. В спектаклях Някрошюса всегда присутствуют какие-то загадочные предметы, удивительные, хотя и очень простые вещи, смысл которых ты пытаешься постичь с первой до последней минуты. Так и в "Калигуле" – растянутая на колышках жесткая, острая как струна проволока. По ней нельзя ходить, за нее нельзя заступать. Об нее страшно споткнуться. За этой границей кончается понятный, разумный, привычный мир. И начинается мир Калигулы. ...Вот что он сделал, чтобы найти свою луну. Император отменил законы. Конфискация имущества стала основой его государственной политики. Она стала и инструментом наведения порядка, и оправданием личной жестокости, и источником дохода для римской казны. Неограниченное зло стало, таким образом, основой безграничного добра. Вторая особенность его правления: политический театр абсурда. Калигула был очень театрален. Бесконечные публичные представления. Артистические выходки. Тотальный фарс. Унижение человеческого достоинства происходит тут по всем направлениям. Но уже никого не жалко – ни патрициев-олигархов, ни радостно идущий в эти политические цирки народ, ни отчаянных друзей, по-прежнему и до конца верящих в чистоту замыслов диктатора, такого интересного человека. Которого, к тому же, всегда жалко. Словом, император выглядит и мощнее, и интереснее и своих врагов, и своих друзей, и своего плебса. Интереснее всех. Туго натянутая проволока на колышках – единственное в спектакле режуще-колющее орудие. Убийства, пытки, казни – почти все они совершаются за сценой. Некрошюс сумел показать главную технологию власти "одинокого сердца" диктатора: абсолютную отмену ограничений. То-есть, свободу. Свободу для одного человека. Свободу от всего. Камю объяснил эту свободу красиво: богоборчеством императора-поэта, его необузданной попыткой изменить сами законы мироздания. Он сделал Калигулу мощным философом, онтологическим бунтарем. Някрошюс пытается найти в свободе Калигулы потерянную любовь, личную драму, заблудшую, но по своему прекрасную душу. Но ближе всего, как мне показалось, к разгадке этой свободы подобрался актер Евгений Миронов. Он показал тот кайф, который испытывает Калигула, его детское веселье, его глубочайшее наслаждение этой свободой. В том, как ведет себя император, нет никакого пиара, нет политтехнологии, нет программы, нет идеи. Это именно веселье, радость, детское дворовое слово – кайф. Задумаешься, пожалуй. Я думаю, для тех, кто первый раз попадает в театр Някрошюса, все кажется каким-то странным и нелепым. Нелепо одетые люди нелепо и обрывисто двигаются, похожие то ли на больных из психушки, то ли на героев мультфильма. Нормальные люди в обычной жизни ведут себя гораздо более неподвижно и выглядят по сравнению с театром Някрошюса почти застывшими. Никто из нас в обычной нормальной жизни не бегает, не толкается, не бьется в конвульсиях, не катается по полу. Но зритель на все это смотрит, почти затаив дыхание. Почему-то сразу понятно, что эти нелепые жесты, вся эта бурная жизнь тела – изображает, выплескивает наружу то, что как правило, остается у нас глубоко внутри. В этом смысле, это такой литовский театр кабуки, с которым Някрошюс, видимо, знаком очень хорошо. Так вот, в этой бесконечной мешанине жестов и движений Калигула-Миронов, безусловно, самый красивый и совершенный человек. Привыкнув в прежней традиции к изображению диктаторов людьми некрасивыми, страшными, дряхлыми, отвратительными, злобными – мы оказываемся не готовы к тому, что главный злодей может быть так обаятелен и прекрасен, так молод и так гипнотичен. Что он, грубо говоря, может оказаться тут главным героем-любовником, супергероем, Клинтом Иствудом и Брюсом Уиллисом в одном лице. По крайней мере, его пробежки самые мощные, его прыжки самые высокие, его пластика самая разнообразная. Калигула – чемпион. ...Говорят, что в этом спектакле Миронов похож на Путина. Неправда, не похож. Но оттенок этого намеренного суперменства в нем, конечно же, есть. Цивилизация, подумал я в Риме, всегда конечна. Вот этого мы не учитываем в своих планах. Мы понятия не имеем, когда "все кончится". Мы даже не знаем, что послужит началом конца. Какой там император все развалит. И что, собственно, кончается – короткий отрезок истории, под названием, например, "советский период", или вся история в целом – так, как она развивалась последнюю тысячу лет. Или это просто кончается наше физическое существование? Мощь Калигулы в том, что он уже готов, всегда готов к этому концу. Что он, собственно, и ведет свой основной диалог – со смертью. Слабость нашей нормальной жизни, под сводом законов и правил, в том, что мы к ней всегда не готовы. Сила Калигулы – и в его свободе от всяческих правил и запретов. Он может делать все, что угодно. Слабость обычного человека – в том, что он ограничен абсолютно во всех своих действиях и проявлениях. И никакие изыски современной культуры ему эту слабость не помогают преодолеть. Спектакль, вот для меня лично, именно об этом. О том, что все наоборот. О том, что могучая сила, полная свобода власти – всегда проигрывает в истории. Потому что слабость и терпение обычного человека – они всегда, в конечно итоге, оказываются важнее. Они всегда последние. Они всегда итоговые. Именно они рождают сопротивление. Если, конечно, история еще не кончается...