В этом сезоне в столичных театрах прошел ряд крупных назначений. Одно из них произошло в Московском театре юного зрителя — главным режиссером назначили Петра Шерешевского, который выпустил премьеры в МХТ им. Чехова и Театре Наций. Корреспондент «Вечерней Москвы» поговорила с Петром Юрьевичем о языке постмодернизма при работе с классикой, моде на ностальгию по 1990-м годам и общей природе всех видов искусств.
Спектакль «Борис Годунов» удивит даже искушенных зрителей — действие пушкинской трагедии перенесено в школьный спортзал, оригинальный текст перемежается с импровизациями актеров, а сценография и музыкальное оформление наполнены отсылками к массовой культуре. Кроме того, режиссер соединил театр и кино — часть действия происходит в раздевалке, а зрители видят все в прямом эфире на видео, которое транслируется на стене. В постановке сыграли заслуженный артист России Игорь Гордин (Борис Годунов), Даниил Стеклов (Григорий Отрепьев — Лжедмитрий), заслуженный артист России Сергей Беляев (Василий Шуйский), Юлия Хлынина (Марина Мнишек) и другие.
С обсуждения необычного решения премьеры начался наш разговор с Петром Шерешевским в фойе Театра Наций, когда в самом разгаре были последние репетиции, а на следующий день состоялась премьера. Но наша беседа перешла к обсуждению Московского театра юного зрителя, творческих планов режиссера и новых интерпретаций классических текстов, которые помогают нам осмыслить день сегодняшний, и к постмодернизму как важному языку современного искусства.
— Петр, почему действие перенесено именно в спортзал?
— Это пространство мне приснилось, когда я думал над постановкой. Рационализируя, я понял, что все происходящее — посмертный сон Бориса Годунова, а спортзал — образ персонального ада. В детстве он часто становится местом насилия, унижения. В умирающем мозгу ад может вполне себе так визуализироваться.
— Что добавлено к тексту трагедии Пушкина «Борис Годунов»?
— Есть стихотворение «К Чаадаеву», шаловливые стихи из его сборника «Не для дам» и импровизационные тексты артистов.
— Откуда возникла инсталляция по мотивам картины Шишкина «Утро в сосновом бору»?
— Это такое использованное до конфетных оберток классическое искусство.
— В истории Годунова она почему важна?
— Просто как одно из культурных клише, которыми мы жонглируем. Это решение мне показалось забавной постмодернистской игрой, когда в спортзале вдруг возникает картинка с конфетной обертки, которая в общем-то вроде бы классика.
— Что получит зритель, посмотрев ваш спектакль?
— Работая с большой классикой, ты занимаешься осмыслением, как она звучит в сегодняшнем дне, как резонирует в сегодняшнем сознании. Мы не реконструируем исторические события. Наша задача — сделать пьесу живой в наше время.
— Почему много отсылок даже не к сегодняшнему дню, а к 1990-м? Звучит узнаваемая музыка, костюмы тоже напоминают ту моду.
— Я же пользуюсь собственным опытом. Если я говорю, что спортзал — это персональный ад, то вспоминаю зал своего детства. Это уже даже не 1990-е, а 1980-е годы. Но все же в спектакле это не принципиально, потому что мы погружаемся не во время, а в сознание героев.
— Но тем не менее именно этот период недавней истории сейчас особенно в тренде...
— Я не знаю почему. В случае, если режиссурой занимаются люди моего поколения, наверное, им интересно осмыслять время, которое они помнят. Любопытно же возвращаться к собственной памяти и через нее осознавать сегодня.
— С чем лично у вас ассоциируется этот период?
— Тогда было ощущение рождения нового мира, открытия границ.
— То есть больше со свободой?
— Вернее, с надеждой на свободу.
— Когда я смотрела спектакль, у меня было ощущение, что надежда есть только на детей. Среди взрослых нет ни одного положительного героя. Правильно считала вашу идею?
— Да. Там ужас наступает на ужас, как было показано и у Пушкина. Мне кажется, что он не испытывает симпатию ни к кому, кроме Пимена. Но это и у нас в спектакле сохранено.
— Почему остальные так озлоблены?
— Их портит жажда власти, стремление удержаться при любом режиме, желание пройти по головам и получить свой кусок пирога.
— В спектакле все взрослые — как будто педагоги для целого класса детей. Почему так?
— Дети — это наше будущее, перед которым можно испытывать угрызения совести, на кого можно возлагать надежды.
— Недавно вы были назначены главным режиссером Московского ТЮЗа, как раз театра для подрастающего поколения...
— МТЮЗ только по названию продолжает оставаться детским театром. В уставе уже давно прописано, что театр не ориентируется только на детей и юношество. Мы можем ставить и детские спектакли, но конкретную нишу уже не занимаем.
— Тем не менее одна из последних премьер — сказка «Русалочка» в постановке Рузанны Мовсесян. Сложно привлекать детскую аудиторию? Театр конкурирует сейчас со множеством других развлечений...
— По своему опыту могу сказать, что проблемы нет. Моей дочке сейчас девять лет, и мы с ней ходим по разным кукольным спектаклям. Она все воспринимает с большим удовольствием, притом что, конечно, сидит во всяких дурацких соцсетях типа «Лайка» и каждый день записывает по два видеоролика. Но при этом театр ее тоже увлекает, как и книжки. Дети многое могут воспринимать одновременно.
— Как выбираете, на что пойдете?
— Если честно, просто смотрю, что нам по времени подходит в театрах, которым доверяю. Я понимаю, где работают хорошие детские режиссеры.
— Какие у вас творческие планы на тюзовскую сцену?
— На днях с артистами мы начали читку «Кукольного дома» Генрика Ибсена. Но я выбрал очень сложную пьесу. Несколько дней уже думаю, как к ней подступиться, но пока в отчаянии и панике — часто в начале работы именно такие чувства. Но надеюсь, что отношения с пьесой выстроятся.
— Как вы выбираете материал?
— Новый материал находить все сложнее из-за того, что я много уже поставил. Обычно сам предлагаю что-то театрам . Часто я предлагаю классические названия, ставшие уже «культурным мифом», еще не зная, как к ним подступиться и про что ставить. Для меня режиссура является процессом познания мира через текст, и когда обращаешься к большой классике, можно быть уверенным, что текст хранит в себе множество смыслов, которые интересно «отмыкать».
Люблю заниматься не только классикой, но и современной драматургией и прозой. Их нахожу по советам или случайно натыкаюсь в финалах конкурсов. Читаю, некоторые произведения откладываю в портфель. Но это не значит, что завтра их удастся поставить. Звезды могут сойтись и через долгое время.
— Вы выпускаете спектакли по всей России. Сейчас придется сузить географию или планируете успевать везде?
— Пока у меня еще есть долги в Новокузнецке. Постановки я уже обещал, а за слова надо отвечать и делать. Дальше — не знаю. У меня же остается еще и маленький театр в Питере (Камерный театр Малыщицкого. — «ВМ»). Я там остаюсь главным режиссером и не собираюсь его бросать! Московский ТЮЗ сейчас прибавился. Генриетта Наумовна и Кама Миронович (режиссеры Генриетта Яновская и Кама Гинкас. — «ВМ») остаются руководителями, а я пока вливаюсь в семью, несмотря на то, что уже называюсь главным режиссером. Есть и другие московские и питерские предложения, поэтому, думаю, по другим городам я через некоторое время стану ездить меньше.
— Много региональных театров же сейчас показывают очень яркие постановки на различных фестивалях. Есть все же разделение на столицу и провинции?
— Нет. В провинциях сохранились театры-дома, в которых люди практически живут. Там прекрасные артисты, ничуть не хуже столичных.
Они с огромным интересом пускаются в любую сложную работу и готовы к современному языку. Благодаря «Золотой маске», когда десятки экспертов отсматривали спектакли и лучшие привозили в Москву, каждый театр мечтал сюда попасть, поэтому постоянно бурлила творческая энергия, желание заниматься актуальным искусством.
На сегодняшний день все региональные театры, с которыми я сотрудничал, — живые организмы, нацеленные на поиски.
— А зрители готовы к смелым экспериментам?
— Зависит от города. Свой зритель, конечно, есть в каждом городе, но в малочисленных городках, естественно, таких людей меньше. Но при этом мы зрителя «выращиваем»! Например, в Новокузнецке, где я работал 10–12 лет, все начиналось с достаточно популистских спектаклей, а чем дальше — тем больше народ готов был смотреть, воспринимать сложное искусство. В небольшом рабочем городе спектакли держатся в репертуаре по 8–10 лет, и залы набираются! Так что это зависит от того, как развивается сам театр и как он взаимодействует с местной интеллигенцией — я имею в виду людей, которые хотят искусства.
Понятно, что в Москве и Петербурге запрос в разы больше, есть и творческие столицы типа Новосибирска или Екатеринбурга, а в городах поменьше зрители растут, если театр идет правильным путем.
— Ваши спектакли сложные по форме, интертекстуальные. В Москве, когда зрители пресыщены, разгадывать головоломки им интересно. В провинции популярнее все-таки больше классические спектакли?
— Нет, я все равно этим не занимаюсь. Конечно, я говорю на сложном языке. Постмодернизм — наше все, и я пользуюсь контекстами, цитированием и так далее. Но при этом все равно рассказываю историю жизни человеческого духа, и она может увлечь любого зрителя. Кто-то считывает одни контексты, кто-то другие. Бывает, что зрители понимают что-то иначе, чем я предполагал, и это тоже здорово — каждый выходит со своей просмотренной постановкой. Тут ведь нет правильного и неправильного.
— На ваш взгляд, не стоит ставить классические спектакли?
— Я в этом смысла не вижу никакого. Мне от этого скучно, потому что для меня театр всегда — разговор о сегодняшнем времени и сознании.
Для всего остального есть музеи, литература — можно прочитать. Но это мое личное восприятие. Пусть растут все цветы. Если кому-то любо заниматься таким театром, то я отношусь к этому с уважением.
— Часто сталкиваетесь со зрительской критикой? Мол, хотели посмотреть Годунова, а оказались в спортзале?
— Я знаю, что она существует, но я с ней не сталкиваюсь. Понимаю, есть люди, которые так относятся, но, в конце концов, они могут прочитать анонс спектакля, увидеть фотографии и не пойти на него! Никто же никого не обманывает. Я занимаюсь именно постмодернистской культурой. Еще не метамодерном, потому что я все еще не понимаю, что это такое. По-моему, имеется в виду тот же постмодерн, но надо же каждые лет десять придумывать новое модное слово.
— Когда вы сами увлеклись театром?
— Уже на на первом курсе Института имени Бонч-Бруевича. Я учился на факультете радиовещания и телевидения. Тогда у меня была девушка, которая любила театр Додина (Лев Додин — художественный руководитель и директор Малого драматического театра Санкт-Петербурга. — «ВМ»). Мы часто ходили на его спектакли, так и включился.
— Бросили институт?
— Да, год отучился и ушел. И попал-то туда по инерции, хотя всегда знал, что хочу заниматься искусством: окончил художественную школу, писал что-то. Режиссуру выбрал из прагматических соображений. Просто тогда подумал, какая из профессий в сфере искусства может давать хлеб. Любой вид искусства ведь — рассказывание историй и их переосмысление с помощью определенного художественного языка. Поэтому я не вижу большой разницы между режиссурой и писательством, например.
— И кино? В «Борисе Годунове» транслируются крупные планы, как будто фильм внутри спектакля.
— Да, я уверен, что у всех видов искусства одна природа. Немного разный язык, приемы, но занимаемся мы одним и тем же. Когда с развитием техники у меня появились те же инструменты, что и в кино, — конечно, я стал их использовать!
— Когда начинаете работать над спектаклем, у вас заранее уже есть понимание, какой конечный результат хотите видеть? Или все рождается в процессе читок?
— Бывает, что концепцию, принцип я придумываю заранее, например в этом спектакле, где как пластическое решение был придуман спортзал. Я пришел на репетиции, уже зная, что будут и видео, и сочетания разных планов. Но иногда просто не успеваю придумать, и все рождается в творческом процессе.
— Прислушиваетесь к артистам или вы авторитарный режиссер?
— Мы всегда сочиняем вместе. Мне важно человека направить в нужную сторону, а дальше происходит совместный процесс познания, а не диктат. Моя задача — вытащить из артистов самих себя, их интеллектуальный опыт погружения в материал, их отношение к нему.
Мне неинтересны сыгранные роли, а важны личности, сознающие себя и свое время через текст и проблематику автора.
ДОСЬЕ
Петр Шерешевский — режиссер, сценарист, драматург, прозаик (некоторые произведения опубликованы под псевдонимом Семен Саксеев). В 1996 году окончил Санкт-Петербургскую академию театрального искусства. В 1997–1999 годах работал режиссером в Театре имени В. Ф. Комиссаржевской (Санкт-Петербург).
В 2010–2011 годах — главный режиссер Новокузнецкого драматического театра, в 2014–2016 годах — главный режиссер Государственного русского драматического театра Удмуртии (Ижевск). С февраля 2015 года — главный режиссер Камерного театра Малыщицкого (Санкт-Петербург). С 2023 года — главный режиссер Московского ТЮЗа. Шесть раз номинировался на высшую театральную премию России «Золотая маска» со спектаклями из разных городов.
СПЕКТАКЛИ
Постановки Петра Шерешевского, которые в настоящее время идут в московских театрах:
- Исход (Московский еврейский театр «Шалом», 2022 год );
- Мария Стюарт (Московский театр юного зрителя, 2022 год);
- Ромео и Джульетта. Вариации с комментариями (Московский театр юного зрителя, 2023 год);
- Маскарад с закрытыми глазами (МХТ имени Чехова, 2022 год);
- Борис Годунов (Театр Наций, 2023 год).
Повести Петра Шерешевского:
- Как ты belle… (1998 год);
- Прянички (2003 год);
- Пирсинг (2006 год);
- Блямс, или Трехмерные Микки Маусы (2007 год).