„Иванов”, поставленный будапештским Театром имени Йожефа Катоны, приехал в Москву по приглашению Театра наций. Дело в том, что 120 лет назад на сцене Театра Корша, которая сейчас как раз принадлежит Театру наций, Чехов дебютировал как драматург. Поэтому было решено устроить фестиваль всех имеющихся сейчас „Ивановых”, поставлены они в России или нет. Единственное, что подпортило красоту жеста, — ремонт, длящийся в здании Театра Корша много лет, но теперь вроде уже близкий к завершению. В общем, чтобы завершить'Сезон „Иванова” спектаклем будапештского театра, организаторам пришлось арендовать площадку Театра имени Пушкина.

Московской публике, собравшейся на венгерского „Иванова”, имя режиссера Тамаша Ашера мало что могло сказать. Разве что люди с хорошей памятью припоминали, как 20 лет назад, в разгар перестройки, Ашер привозил в нашу страну свои „Три сестры”, которые прошли тогда с большим успехом. А чуть позже, уже в 1990-е годы, на Чеховский фестиваль с „Тремя сестрами” приезжал немецкий режиссер Кристоф Марталер, поместивший чеховских героинь то ли в обшарпанный гэдээровский санаторий, то ли вообще в дом престарелых.

Пространство венгерского „Иванова” (художник Жолт Кхелл) оказалось столь же мало приспособлено для жизни, как и марталеровское. Перед зрителями то, что в риелторском обиходе принято называть „нежилое помещение”. Если выставить такую недвижимость на продажу, цена ее окажется невелика: потолок протекает, грязные стены неопределенного оттенка уже давно не знали ремонта. Сбоку идет шеренга дверей, выкрашенных масляной краской, и вся эта картина дополнена отвратительным мертвящим светом люминесцентных ламп. В общем, похоже, что мы зашли то ли в районную поликлинику, то ли в ЖЭК за справкой. В таких местах люди не живут, а перемогаются до поры до времени. Как говорил Чехов устами одного из своих героев, „сидят и каждую минуту околеванца ждут”.

Наиболее красноречивым в этом отношении оказался в будапештской постановке второй акт, где Иванов приезжает в гости к Лебедевым „испробовать кружовенного варенья”, а заодно пофлиртовать с Сашенькой. Каких только монстров, каких только карикатур, по-разному коротающих время в ожидании собственного околеванца, зрители не увидят в этом своеобразном зале ожидания. Усевшиеся рядком переспелые невесты пучат глаза, уставившись на замерших горе-женихов. Старик с расстегнутой ширинкой бегает по сцене, увлекшись репортажем с футбольного матча, а еще одна пожилая группка пристроилась в углу для игры в преферанс. Глянешь на эти сцены из жизни насекомых — поневоле ошалеешь. Как тут не спятить, как не застрелиться?

Кажется, что все герои этого спектакля только и делают, что ждут, когда же они наконец съедут из этого помещения, мало приспособленного для жизни. Первой повезло Сарре. Здешний Иванов (Эрне Фекете) не раз крутит в руках пистолет, раздумывая над тем, не прекратить ли ему досрочно свое пребывание среди всех этих милых персонажей, позаимствованных режиссером, видно, из монографии Брема. Но все-таки не решается. В одной из чеховских редакций пьесы Иванов стрелялся на собственной свадьбе, в другой погибал от сердечного приступа, а Тамаш Ашер решил намекнуть на обе концовки сразу. Вначале герой дурашливо машет пистолетом, гипнотизируя им окружающих, после чего вдруг с шумом рушится в угол. „Околеванец есть, и на том спасибо”, — мог бы сказать этот Иванов.