„Миронов, лучший на сегодняшний день театральный актер, играет в этой роли то, что с трудом можно выразить словами. На сцене человек, который считал себя властителем и хозяином мира и вдруг понял, что бессилен. Эксперимент Калигулы, пытавшегося добраться до первопричины человеческих страхов, мыслей и желаний, обрекает его на ледяную пустоту. Пустоту вокруг, потому что он уничтожает Цезонию, которая любит его настолько, что забывает о себе и перестает ощущать границу между добром и злом. Калечит преданных себе людей — философа Геликона (Игорь Гордин), юного и пылкого поэта Сципиона (Евгений Ткачук).
И внутреннюю пустоту, от которой герой страдает с самого начала. Поэтому уничтожив близких людей, император приговаривает себя к казни. Пожалуй, это единственная из показанных в Москве постановок пьесы Камю, в которой
Тем временем, „Известия” пишут, что „несмотря на внушительный список действующих лиц, Някрошюс фактически превратил Калигулу в монодраму. Действие его спектакля не просто целиком и полностью сосредоточено вокруг протагониста, оно то и дело кажется лишь проекцией вовне его грез и страшных фантазий”.
„Когда Миронов первый раз выходит на сцену, его взгляд более всего напоминает взгляд князя Мышкина. На социальный эксперимент такой герой не способен. Только на эксперимент над самим собой. Он с собой, а не с миром выясняет отношения. Он пытается одолеть страх смерти, истребляя в себе все связи с земным миром, внутренне похоронив все, что было ему дорого, преодолев в себе человеческое, слишком человеческое. Но человеческое оказывается в нем сильнее порыва к невозможному. Этот Калигула не смог стать свободным, ибо не смог расчеловечиться. И Миронов играет это борение свободного духа героя и земных его привязанностей поистине грандиозно”, — отмечает обозреватель „Известий” Марина Давыдова.
При всем трагическом накале спектакль не лишен юмора, пишет „Труд”. Чего стоит одно появление императора, изображающего богиню Венеру, в тазике с мыльной пеной. Как всегда у Някрошюса, спектакль полон фирменных режиссерских метафор. Их можно разгадывать как сложные масонские символы, но, наверное, правильнее не ломать голову над каждым знаком, а воспринимать все на интуитивном уровне, впитывать кожей. Цезония то и дело прикладывает мокрые пальцы к горячему утюгу, издавая характерное шипение испаряющейся влаги. Умершая сестра Калигулы Друзилла, которая призраком бродит по сцене, ранит и обжигает босые ноги. Да и серый шершавый шифер, из которого выстроены декорации, тоже будто царапает взгляд, создает ощущение жесткости и дискомфорта. Ну, а самая сильная, финальная сцена, когда Калигула прыгает навстречу смерти в толпу, ощетинившуюся осколками битого зеркала, пожалуй, будет понятна каждому без комментариев.